Россия явит образ посткризисного мира

Исторический этап, который сейчас переживает человечество, – не просто финансовый шторм. Нам предстоит жить во времена суперкризиса – на наших глазах мировая верхушка собственными руками ликвидирует капитализм вместе со всеми его институтами – государством, политикой, гражданским обществом, идеологией и рационально организованным знанием. Причем основной удар будет нанесен по среднему классу. Опасаясь потерять власть и привилегии, капиталистическая элита Запада пытается сохранить свое эксклюзивное положение в условиях посткапитализма, который, скорее всего, будет иметь черты нового рабовладения. Однако капиталистической верхушке едва ли удастся осуществить задуманное до конца, ибо против нее работает множество факторов. А посткризисный мир, по всей видимости, родится в России, которая всегда обладала уникальным свойством – показывать человечеству кое-что из его будущего.

«Мировая закулиса» поставила государства под контроль капитала

Официально начавшийся в 2007-м финансовый шторм – не просто очередной циклический кризис, а часть более масштабного явления, стартовавшего еще в 1970-е годы. Этот кризис, развивающийся по нарастающей в течение нескольких десятилетий, напоминает другие кризисы. Например, кризис 1873–1896 годов, который заложил основы могущества финансового капитала, сформировал основные субъекты ХХ века – закрытые структуры наднационального управления, революционные движения как институт, спецслужбы, организованную преступность. Именно он привел к мировым войнам ХХ века и завершился в 1991 году развалом СССР. Но еще больше нынешний (с 1970-х годов) кризис похож на начало кризиса «длинного XVI века» (1453–1648 годы), который был «входом» в капитализм. Смею утверждать, что кризис конца ХХ века (скорее всего, это будет кризис «длинного XXI века») станет «выходом» из капитализма. Или, если угодно, летальным исходом.

Многим утверждение об «объявленной смерти» капитализма покажется абсурдным. Как?! Это коммунизм рухнул, а капитализм победил на всей планете, будь то в бандитско-регрессивной (как в России) или брутальной азиатской форме. Дело, однако, в том, что высоты эти зияющие и конец (демонтаж) СССР хозяевами Мировой Игры (с помощью внутрисоветского кластера интересов) был началом конца и частью демонтажа капитализма, осуществляемого его же верхушкой, его «властелинами колец». Именно это и не осознается подавляющим большинством людей – отчасти из-за того, что представители Римского клуба называют глобальной проблемой «неосознанности происходящего», отчасти из-за того, что это процесс сознательно скрывается, камуфлируется мировой верхушкой, ее структурами, включая тот же Римский клуб.

В основе непонимания происходящего с современным миром лежит непонимание сути капитализма, капиталистической системы. Капитализм – это не своеволие капитала по принципу «куда хочу, туда и ворочу». Это нечто намного более сложное и хитрое. Капитализм – это прежде всего система институтов, ограничивающая капитал в его же целостных и долгосрочных интересах. Я подчеркиваю: капитализм – это прежде всего не экономика, а политико-экономическая (внеэкономическая) институциональная система, элементом которой являются экономика, рынок, пытающиеся – в своих краткосрочных интересах – от этой системы освободиться, вырваться за пределы долгосрочного ограничителя. Эта борьба и лежащее в ее основе матричное противоречие в значительной степени и определяют фантастическую динамику капсистемы, «сжигающую» ее за несколько столетий – по сравнению с другими системами в истории человечества капитализма «век недолог».

Институциональными ограничителями капитализма являются государство, политика, гражданское общество, идеология и рационально организованное знание (наука как институт и образование). Самым мощным ограничителем является государство, и именно это было одним из главных, если не главным фактором оформления на рубеже XIX–XX вв. закрытых наднациональных структур мирового управления – они поставили государство (государства) под контроль капитала, но только не конкретно-частичного и «краткосрочного», а абстрактно-целостного и долгосрочного, а потому часто выступающего не как капитал, а как надкапиталистическая, а порой и надэкономическая Власть и Идея. Этому в немалой степени способствовала инфильтрация «мировой закулисы» структурами намного более древними и утонченными, которые стали в такой же степени орудием «закулисы», как и она – их орудием, формой и маской – «все смешалось в общем танце». Кстати, это тоже серьезнейшее противоречие капитализма – его нетождественность себе по линии закрытых структур и слоев управления.

Акул капитализма не зря называют акулами

Предоставленный самому себе неограничиваемый капитал уничтожит, съест, сожрет все, что его окружает, – общество, природу и в конечном счете самого себя. В этом плане капитал напоминает мне эпизод с акулой, показанной в одном научно-популярном фильме. Там рыбаки вытаскивают из моря сеть, заполненную рыбой. Среди рыбы – акула, у нее распоротое брюхо, но она продолжает заглатывать других рыб, они тут же вываливаются из распоротого брюха, а акула продолжает жрать, жрать, жрать. Вот это и есть капитал.

Вне (над) экономическая институциональная структура капитализма решает для капитала еще одну задачу, выполнение которой является одной из raison d’etre (главных причин) ее существования. Речь идет об экспансии, осуществляемой силами государства и обеспечивающей рынки сбыта и зоны дешевой рабочей силы. Без этого капитал (капитализм) нормально функционировать не может.

Дело в том, что капитализм – экстенсивная система: он развивается вширь, постоянно вынося свои противоречия вовне и извне черпая многие стимулы для развития. В истории капитализма, когда мировая норма прибыли падала, он «выгрызал» какую-то часть некапиталистической зоны, превращая ее в капиталистическую периферию – колонии и полуколонии. Таким образом, система сначала компенсировала потери прибыли, а затем резко увеличивала ее, вступая в эпоху подъема. Помимо прочего, это позволяло буржуинам, во-первых, подкармливать нижние (работяг, «пролов», как сказал бы Оруэлл) и средние социальные группы, поддерживая в ядре капсистемы («Североатлантическая империя») относительный социальный мир. Для этой цели в послевоенный период на Западе и было создано welfare state – государство всеобщего социального обеспечения, перераспределявшее часть общественного продукта сверху вниз.

Эксплуатация периферии и полупериферии позволяла верхушке мирового капиталистического класса обеспечивать надежный тыл в «логове» – в ядре. Ну а олицетворял прочность тыла средний класс, а точнее, слой, поскольку принадлежность к классу определяется качеством – спецификой собственности и дохода (прибыль, зарплата, рента, гонорар), а слой – количеством дохода, независимо от его источника. Послевоенное тридцатилетие было, по крайней мере внешне, триумфом среднего слоя, что, в свою очередь, отражало небывалый рост капиталистической системы. Однако судьба ничего не дает навечно. На рубеже 1960–1970-х годов экономический рост стал пробуксовывать, начались кризисные явления, и в этих условиях усилилось давление среднего слоя и его политических организаций и представителей в госорганах на верхушку. Последняя в лице своих наднациональных структур приняла решение о контрнаступлении на средние и нижние страты, по сути – о контрреволюции по отношению к тренду 1945–1975 гг. Это контрнаступление и было реализовано в 1980–1990-е годы в виде неолиберальной революции и глобализации, развал СССР был одним из важнейших элементов и одной из важнейших программ этого процесса. Но началось все в конце 1960-х – начале 1970-х годов, о чем я скажу чуть позже, а сейчас перенесемся в самый конец ХХ – начало XXI века – в наши дни.

Мы наблюдаем управляемый хаос

Чем отличается сегодняшний мир от мира 1960–1970-х годов? Естественно, многим. Но главное заключается в том, что основательно подорваны, разрушены, ослаблены те несущие конструкции – институты – ограничители капитала, о которых мы говорили выше. Об ослаблении, растаивании национального государства на Западе не пишет только ленивый. Политика превращается в комбинацию административной системы и шоу-бизнеса; ученые пишут о смерти публично-правового человека; гражданское общество скукоживается: общество индивидуальных граждан превращается в социум коллективов и корпораций – религиозных общин, меньшинств различного рода; наука отступает под натиском мистики и псевдонаучных теорий; рухнули обе прогрессистские теории – марксизм и либерализм; рациональное знание вообще отступает – помимо прочего, это нашло выражение в том, что в 1980-е годы фэнтэзи вытеснила научную фантастику. Все эти процессы ускорились в последнее десятилетие XX века и в первое десятилетие XXI века после крушения советского коммунизма как, по сути, последней аватары эпохи Просвещения и Модерна.

При этом необходимо отметить, что процессы рубежа XX–XXI веков, о которых идет речь, не являются ни случайными, ни стихийными – они выглядят так только внешне. По сути же это рукотворный процесс управляемого хаоса, реализуемого в совершенно определенных интересах. Чьих?

Тэтчер и Рейган первыми ударили по среднему классу

В 1975 году на Западе был опубликован доклад, написанный по заказу Трехсторонней комиссией (одна из закрытых наднациональных структур мирового управления) американцем Хантингтоном, французом Крозье и японцем Ватануки; все трое – известные социологи и политологи. Главный вывод доклада прост: в начале 1970-х годов западный истеблишмент (читай: верхушка мирового капиталистического класса) испытывает все большее давление снизу, то есть со стороны рабочего класса и средних слоев, причем в этом давлении против верхов активно используются демократические институты и ценности. В связи с этим, отмечали авторы доклада, необходимо пропагандировать тезис о том, что демократия – это не столько ценность, сколько инструмент и что есть важные социальные инструменты недемократического характера: иерархия, опыт управления, старшинство. Постулировалась также необходимость снизить политическую активность масс путем «внесения определенной дозы апатии в их среду».

Не назвав главного противника истеблишмента по имени, документ четко обрисовал его – активная часть рабочего класса и средних слоев, использующая политическую сферу, государство и гражданское общество в борьбе за свою долю общественного пирога, который начал уменьшаться в условиях экономического спада. Следовательно, удар верхушки должен был наноситься по работягам и «мидлам», а также по тому социальному оружию, которое они использовали, – государство (национальное, всеобщего социального обеспечения), публично-политическая сфера, гражданское общество. Что и было сделано.

«Кризис демократии» стал руководством к действию «рыночных фундаменталистов» Тэтчер (1979 год) и Рейгана (1981 год), начавших свое правление с мощных экономических и политических ударов по рабочему классу и среднему слою, по их профессиональным и политическим организациям, по тем сферам, которые эти слои активно использовали в своих интересах: государство, политика, гражданское общество. Напомню, что именно эти институциональные скрепы являются несущими конструкциями капиталистической системы. В то же время неолиберальный курс на открытые глобальные рынки тоже бил по значительной части средних и нижних слоев ядра капсистемы, заставляя их конкурировать с готовыми на мизерную оплату труда работягами периферии и полупериферии. И это, опять же, ослабляло государство и гражданское общество ядра, в значительной мере выводя капитал из-под контроля государства.

Однако существование СССР не позволяло неолибералам развернуться во всю мощь против своих работяг и «мидлов», поэтому в 1980-е годы основной удар был нанесен по «середнякам» Латинской Америки: в результате структурных реформ МВФ 92 процента среднего слоя выпало в бедность. Ну а после крушения СССР и соцлагеря пришла очередь средних слоев СССР и Восточной Европы. Если в 1989 году в Восточной Европе, включая европейскую часть СССР, за чертой бедности жили всего 14 миллионов человек, то в 1996-м – уже 168 миллионов! Неслыханный в истории социальный погром вообще и среднего слоя в частности.

Система отработала свое

Горбачевщину и ельцинщину можно рассматривать под разными углами зрения, но один из них совершенно очевиден – это неолиберальные социальные технологии экспроприации средних и нижних слоев общества, глобального передела «вещества, энергии и информации» в пользу мировой капиталистической верхушки, прежде всего ее ударного отряда – корпоратократии, объединенной в закрытые наднациональные структуры различного типа (клубы, ложи, неоорденские структуры и тому подобное).

Если государственно-монополистический капитализм (ГМК) мог «сожительствовать» с советским коммунизмом как мировой системой, то возникшая в результате двух мировых войн XX века корпоратократия, тесно связанная с нефтяным и военным секторами, а также со спецслужбами, была плохо совместима с системным антикапитализмом, поскольку требовала в качестве поля действия мира в целом, включая его антикапиталистическую зону.

Уже с 1960-х годов по мере интеграции СССР в мировой рынок (нефть) в СССР возник небольшой, но сильный во властном и экономическом плане сегмент, интересы которого были тесно связаны с корпоратократией. Более того, поскольку в отличие от государственно-монополистической буржуазии корпоратократия принципиально не стиснута государственными границами, она может включать, всасывать в себя господствующие группы любого государства, превращая их не только в свой функциональный орган, но и в содержательную часть. В этом плане тезис о том, что СССР развалила «пятая колонна» во главе с Горбачевым как союзником Запада, верна только в качестве метафоры. По сути же «пятая колонна», то есть советский сегмент, представленный частью номенклатуры, спецслужб, теневиков, «воров в законе» и др., была содержательным элементом мировой корпоратократии, заинтересованной в демонтаже СССР в условиях тройного кризиса – капитализма, индустриализма и коммунизма. При этом демонтаж коммунизма задумывался и должен был стать важной вехой в демонтаже капитализма (я об этом писал еще в 1996 году в работе «Колокола истории»), ускорившемся после того, как СССР был разрушен и в 1990-е годы из него были изъяты огромные активы. На какое-то время это приглушило кризис в США (последние три года правления Клинтона были первыми профицитными годами в экономике США за последние 30 лет). Ну а с начала XXI века ситуация вновь начала обостряться. И это естественно.

Во-первых, теперь с превращением бывшей антикапиталистической зоны (СССР, Восточная Европа, Китай) в капиталистическую капитализм действительно стал глобальным – победа! Победа? Но ведь теперь у капитала нет больше некапиталистических зон, которые можно превращать в периферию и таким образом решать проблему реальной (а не виртуальной) мировой прибыли. О буржуинах теперь можно со значительно большим резоном сказать то, что когда-то поэт Наум Коржавин сказал о большевиках: «Но их бедой была победа – за ней открылась пустота». Капитал победил – он стал глобальным. Но на этом он исчерпал свою историческую программу.

Во-вторых, капитал победил, не только сокрушив своего негативного двойника – антикапитализм. Он победил еще в одном отношении. Мы уже говорили о том, что мотором развития капитализма была борьба капитала за преодоление налагаемых на него капиталистической же социальной системой ограничений – прежде всего в лице государства, его институтов, границ и т. п. В индустриальную эпоху такое преодоление было невозможно и в производственно-технологическом плане. Все изменилось с научно-технической революцией (НТР), этим побочным продуктом холодной войны. В научно-технической (гипериндустриальной, или, как нередко говорят, постиндустриальной) системе производства, в отличие от индустриальной, где вещественные факторы господствуют над всеми остальными, именно невещественные, информационные факторы господствуют над другими. Иными словами, капитал из вещественной субстанции превращается в электронный сигнал. Как заметил по этому поводу знаменитый социолог З. Бауман, все, что движется со скоростью, приближающейся к скорости электронного сигнала, практически свободно от ограничений, связанных с территорией, откуда он послан, в которую он послан или через которую он проходит. Энтээровский капитал в силу своей невещественности освобождается практически от всех ограничений, которые сдерживали «капитал как вещество», – физических, социальных, пространственных, в том числе государственных. Производственно-техническая победа капитала над государством – это победа времени над пространством. Теперь капиталу не страшны сковывавшие его в течение столетий ограничители! Свобода? Да. Но с этой свободой капиталу больше не нужна капиталистическая система, а сам он может найти себе, как нематериальному объекту, более адекватную, нематериальную – власть, идея, магия – форму.

Если в 1980-е годы капиталистическую систему в интересах капитала верхи системы же подрывали политическим способом, то НТР и глобализация в 1990-е годы начали стремительно решать ту же задачу производственно-технологически.

И наконец, последнее по счету, но не по значению. Именно господство нематериальных технологий позволяет относительно легко установить монополию и таким образом окончательно подорвать рынок; капитализм же, напомню, есть диалектическое единство двух противоречий – рынка и монополии.  

 

Элита начинает мятеж против человечества

Итак, капиталистическая система отработала свое. Более того, ее сохранение (то есть сохранение институциональной системы, ограничивающей капитал) не только не нужно верхушке мирового класса, но и грозит ему утратой положения и привилегий. А потому буржуины должны превратиться в кого-то еще, мутировать, создать новую систему. Для этого нужно опрокинуть старую систему, максимально «опустив» нижние и средние слои, отобрав у них значительную часть общественного продукта, оболванив и лишив духовных (психо­исторических) потенций к сопротивлению и тем более к созданию социальной системы более справедливой, чем капитализм и то, чем планирует «осчастливить» человечество мировая верхушка. По сути, речь идет о восстании, мятеже, если угодно революции элит против человечества.

В ходе создания нового общества до 80 процентов населения планеты будет либо отсечено от общественного продукта, либо вообще стерто (вой­ны, эпидемии, голод, генно-модифицированные продукты-стерилизаторы, деятельность различных организаций, «планирующих» семью, «защищающих» дикую природу от человека путем ее избавления от него и тому подобное). А само новое общество будет чем-то средним между социализмом для олигархии, технофашизмом, неорабовладением и кастовым строем. Разумеется, если люди позволят социальным упырям и оборотням достичь успеха и не сломают им социальный хребет, если не произойдет глобальной катастрофы и так далее.

Говоря о «восстании элит», мы ни в коем случае не должны полагать, что единственная линия борьбы – это «эмансипация» мировой верхушки от ставшей ненужной ей в гипериндустриальную эпоху большей части человечества. Не менее жестокая борьба разворачивается внутри самой верхушки – условно говоря, между финансистами и промышленниками. Условно – по двум причинам. Во-первых, потому, что реальность намного сложнее, в ней мы имеем сложную мозаику кланов, представляющих не только разные страны, но разные культуры и религии (например, Буши – Сауды – бен Ладены), что лишний раз опровергает хантингтоновскую схему «столкновения цивилизаций». Собственно, эта схема и должна была скрыть реальные конфликты, в том числе внутри мировой верхушки, которой верой и правдой служил Хантингтон.

Во-вторых, властные конфликты, как правило, не двоичны, а троичны. В их ходе обычно появляется третья сила. Объективно вырастая из противоречия между противоборствующими сторонами, как снятие – чаще всего негативное – противоречия между ними, третья сторона приобретает самостоятельность и начинает направлять конфликт, стравливая его стороны как между собой, так и их в целом – с народом (реже бывает, когда некая сила создает противоборствующие стороны, а потом моделирует их конфликт). Французская и русская революции, две мировые войны ХХ в., советская «перестройка» хорошо иллюстрируют этот феномен «третьей силы». Именно она выковывает хозяев новой системы, становится ее Генеральным Историческим Конструктором. Хотите понять системный сдвиг – ищите третью силу. Разумеется, это легче сказать, чем сделать, поскольку искать можно только по косвенным признакам, по мелким деталям, «по шорохам и теням». Но оно того стоит, да и задача эта весьма увлекательная – в конандойловско-честертоновском смысле.

Капиталисты пошли по пути средневековых сеньоров

В размышлениях о демонтаже капиталистической системы возникают два вопроса. Первый: говорят ли сами идеологи мировой верхушки о необходимости смены системы? Второй: были ли в истории случаи успешного демонтажа верхами той социальной системы, верхние этажи которой они занимали, но которая перестала гарантировать им власть и привилегии в прежнем объеме?

Ответ на первый вопрос дает в своих многочисленных книгах и статьях идеолог мондиализма Жак Аттали. Так, в работе «Краткая история будущего» Аттали прямо пишет о мировом правительстве, которое поставит под контроль финансовый капитал и введет глобальную распределительную экономику. Ответ на второй вопрос дает история Западной Европы XV–XVII вв.  

Марксисты и либералы рисуют такую картину возникновения капитализма: горожане (буржуазия) и корона поставили злых и жадных сеньоров под контроль, в результате чего и возник капитализм. Отвечаю по Высоцкому: «Нет, ребята, все не так, все не так, ребята». Исследования последних 40–50 лет эмпирически подтвердили те выводы, к которым серьезные историки пришли дедуктивным путем. Магистральное направление возникновения капитализма было иным, и корни его уходят в XIV век.

В середине XIV века в Европу пришла чума. «Черная смерть» выкосила треть населения – 20 млн. В результате рабочих рук стало меньше, и «сделочная позиция» крестьянина по отношению к сеньору улучшилась. Сеньоры решили надавить и в ответ получили самую настоящую народную антифеодальную революцию 1378–1382 гг.: восстание Уота Тайлера в Англии, «белых колпаков» во Франции, чомпи во Флоренции. Восстания были подавлены, но хребет феодализму надломили, и позднесредневековое общество стало эволюционировать в таком направлении, которое сулило сеньорам превращение в богатых крестьян.

Сеньоры оказались перед выбором: быть лишенными привилегий снизу или уступить часть их наверх, королям, которых они ненавидят, но которые социально ближе низов и могут задавить эти последние. В результате во второй половине XV в. в Западной Европе появились невиданные в «старое доброе время» репрессивные машины, которые давили как низы, так и верхи, превращая последних в придворных. Сначала «новодел» назвали «новыми монархиями» (Генриха VII в Англии, Людовика XI во Франции), а потом Макиавелли придумал особый термин lo stato (state) – государство в строгом и современном смысле слова, т. е. орган насилия, обособившийся от отношений производства.

Одновременно с формированием новой властной машины была открыта Америка, и в Европу хлынуло золото и серебро. Эти средства вкладывались прежде всего в военную сферу; результат – военная революция XVI в., заложившая основы армии современного типа. Именно такая армия сокрушила низы и на два столетия загнала их в состояние пассивной обороны.

Экс-сеньоры активно включились в торговлю на мировом рынке, став капиталистами против своей воли, но оставшись благодаря этому на верху социальной пирамиды. В сухом остатке: прямой результат – в 1648 г. власть в Западной Европе сохранили 90% семей из тех, что правили ею в 1453 г.; косвенный результат – побочным продуктом успешной борьбы за власть и богатство стал капитализм, капиталистический уклад, главным персонификатором которого была не буржуазия (ее время придет в XVIII–XIX вв.), а экс-сеньоры.

Перед нами – успешная системно-историческая операция демонтажа феодальной системы ее верхушкой. Сегодня то же самое пытается проделать верхушка капиталистической системы. Причем если «сеньоры-помидоры» действовали, полагаясь только на классовый инстинкт и здравый смысл, то буржуины действуют на научной основе, на них работают десятки тысяч «фабрик мысли». Однако перспективы у демонтажников-буржуинов хуже, а задача сложнее, чем у их «коллег»-предшественников из феодальной Европы, и про них, пожалуй, нельзя сказать: «Верным путем идете, товарищи». Просится иное, как говаривал Лева Задов: «Засыписся, котик».

 

Глобальный кризис погонит их на север

Итак, если говорить об «экс-сеньорах», перед нами – успешная системно-историческая операция демонтажа феодальной системы ее верхушкой. Сегодня то же самое пытается проделать верхушка капиталистической системы. Причем если «сеньоры-помидоры» действовали, полагаясь только на классовый инстинкт и здравый смысл, то буржуины действуют на научной основе, на них работают десятки тысяч «фабрик мысли». Однако перспективы у демонтажников-буржуинов хуже, а задача сложнее, чем у их «коллег»-предшественников из феодальной Европы, и про них, пожалуй, нельзя сказать: «Верным путем идете, товарищи». Просится иное, как говаривал Лева Задов: «Засыписся, котик».

Феодализм был интенсивно ориентированной системой, а капитализм (как и античное рабовладение) – экстенсивно ориентированная. Из этого вытекают два следствия.

Первое: все институты капитализма выстроены, чтобы обеспечить экстенсивное развитие (эксплуатация вширь) и смягчить эксплуатацию внутри ядра. Сегодня эти институты демонтируются, однако сам демонтаж создает буржуинам значительно больше проблем, чем феодалам.

Второе – самое важное: феодализм не требовал в качестве необходимого условия своего существования наличия периферии, поэтому его демонтаж не сопровождался давлением иноэтнической, инорелигиозной и инорасовой периферии, способной смести остатки системы вместе с демонтажниками. Капитализм не только создал себе периферию, но и способствовал ее бурному демографическому росту, в ХХ веке перешедшему в кризис. Сегодня эта мировая толпа люмпенов сконцентрирована главным образом в «трущобвилях» Азии, Африки и Латинской Америки.

Последние события вокруг книги Тило Саррацина «Германия самоликвидируется» продемонстрировали, во-первых, то, насколько велика цивилизационная угроза роста присутствия неевропейского населения в Европе; во-вторых, абсолютную неспособность властей изменить ситуацию. Они лишь предпочитают трусливо зарыть голову в песок и оттуда обвинять людей типа Саррацина – последних настоящих европейцев – в неполиткорректности. Налицо полная цивилизационная импотенция и атрофия этнокультурной воли. За что придется заплатить немалую цену.                

С точки зрения демографии мировой кризис XXI века напоминает закат Античности, которая, как экстенсивная система, тоже вырастила на периферии огромные массы варваров. Именно «великое переселение народов» в конце концов и похоронило Римскую империю в V веке новой эры. И если средневековые феодалы смогли переродиться в буржуазию, то римская элита погибла вместе со своим государством, в лучшем случае растворившись в варварской верхушке. Такая же перспектива сегодня угрожает и западному правящему слою. Поэтому неудивительно, что сокращение населения планеты уже не первое десятилетие обсуждается в закрытых англосаксонских структурах типа Бильдербергского клуба и, по-видимому, в тех структурах, которым он служит прикрытием.

Социальный кризис обернется биосферным

Но есть еще одна плохая новость для буржуинов (впрочем, и для нас тоже). Поскольку капитализм построен на необратимой эксплуатации не только человеческих, но и природных ресурсов и поскольку он глобален, то вызывает планетарный кризис биосферы (ресурсы, экология). Социальный кризис оборачивается биосферным, что напоминает верхнепалеолитический кризис. Он был связан с исчерпанием ресурсов, длился около 15 тысяч лет и привел к сокращению населения планеты на 80 процентов.

Ко всему этому сегодня следует добавить кризис христианства, европейской цивилизации, белой расы. Я уже не говорю о начинающемся изменении климата и усилении вулканической активности. По сути, мы вступаем в кризис всей человеческой цивилизации в том виде, в каком она сформировалась в последние 10–15 тысяч лет. По-видимому, посткризисный мир XXII–XXIII веков и та эпоха, которая начнется вместе с ним (разумеется, если в XXI веке не случится глобальной общественной, природной или космической катастрофы), будут так же отличаться от цивилизации (10–15 последних тысяч лет), как эта последняя отличалась от палеолита.

Нынешний кризис обещает стать суперкризисом, в котором по матрешечному принципу присутствуют кризисы 1870–1940-х годов, «длинного XVI века», поздней Античности, верхнего палеолита. Надо ли бояться кризиса? Конечно нет. Во-первых, поздно. Во-вторых, бессмысленно. В-третьих, контрпродуктивно. Хуже только делать вид, что кризиса нет: кто предупрежден, тот вооружен. Тем более что именно кризис дает России и русским выбраться из той исторической помойки, из того «поля чудес в стране дураков», в котором она оказалась благодаря горбачевщине и – шире – событиям последней четверти века.

Вот тогда-то и наступает исторический момент истины

У кого наилучшие шансы выжить в условиях кризиса? Ясно, что у того, кто привык жить в условиях кризиса, экстрима, кто воспринимает все это если не как норму, то и не как трагедию, а как быт. Но это – с одной стороны. А с другой – именно у русских по целому ряду причин, которые здесь не место разбирать, значительно меньше культурно-психологического иммунитета к капитализму и вообще к западной культуре, чем у мусульман, индийцев и тем более китайцев. Мы живем в условиях самовоспроизводящегося разложения позднесоветского социума, где мерзости и продукты разложения совка обильно перемешаны с мерзостями примитивного бандитского капитализма. На ТВ это называется «Наша Раша», то есть к русским и русскости это отношения не имеет. Фарсовая версия петербургской фазы русской истории, которую смел Красный проект.

Нынешняя общественная модель несет на себе печать разложения. Она возникла в результате разложения, и способ ее развития – разложение. В 1970-е годы СССР столкнулся с серьезнейшим структурным кризисом, однако горбачевщина, окончательно оформившая превращение важных сегментов советской верхушки в одно из звеньев корпоратократии, превратила структурный кризис в системный и обвалила систему, чтобы превратиться в собственников.

Здесь интересы этой прозападной части номенклатуры и спецслужб совпали в целом с интересами Запада, опасавшегося в 1980-е годы и именно экономической мощи СССР и конкуренции с его стороны (это открыто признала Тэтчер в 1991 году, выступая в Хьюстоне), и корпоратократии в частности. Разумеется, далеко не всех из когорты плохишей Запад пустил в свои ряды – «Рим предателям не платит», да и ворьем везде брезгуют, и тем не менее кое-кто кое-что наварил, став частью корпоратократии (и это вовсе не обязательно те люди, которые покупают яхты, футбольные и баскетбольные клубы). Впрочем, схема и механизм обрушения СССР – вопрос сложный и особый.

Важно отметить, что с нарастанием мирового кризиса, как это уже бывало в нашей истории, нарастает внутрироссийский кризис, во многом связанный с мировым и в то же время имеющий собственную историческую динамику. Суть в том, что в русской истории все поворотные моменты связаны с ситуациями, когда исчерпывается запас прочности, оставшийся от прежней эпохи, когда окончательно проедается материальный запас, созданный прежней системой. Вот тогда-то и наступает исторический момент истины. До сих пор в русской истории таких моментов было два – 1565 и 1929 годы. В 1565 году Русь исчерпала материальный (прежде всего – земельный) запас ордынско-удельной эпохи. Во-втором был исчерпан запас позднесамодержавно-капиталистической России. В обоих случаях вопрос стоял просто: кто и в какой мере будет источником накопления для последующего рывка, без которого русских Запад не просто сомнет, а зажует с ушами, кто – верхи или низы. Оба раза два грозных царя – самодержавный и коммунистический – Иван и Иосиф – выбирали не олигархический, а национально ориентированный, нанося удар по верхам.

Конечно же, и населению, народу досталось. И все же было ясно, что «грозненский» курс работает на страну в целом, главное в нем – ограничение воли верхов, недопущение их превращения в олигархию. За это Ивана Грозного и Сталина так ненавидели и ненавидят представители господствующих групп России, позднего СССР и РФ и их «СМИ-обслуга». А вот к Петру I отношение другое, потому что народ морил и гробил, как никто в русской истории, но зато обеспечил окружению ограниченные только его кнутом возможности воровать и против своей воли сильно укрепил олигархическую тенденцию в русской власти.

Россия показывает миру его будущее

В середине второго десятилетия XXI века, году эдак в 2017-м, аккурат к столетию большевистского переворота, РФ полностью проест советское наследие, распилом которого существуют нынешние господствующие группы. И опять встанет вопрос об источнике накопления для рывка, вопрос, кто станет жертвой очередной модернизации в России – низы или верхи.

Оба выбора очень непростые, чреваты конфликтами, угрозой распада страны. Не исключено, что дело может дойти до создания новой чрезвычайной комиссии, новой опричнины. Но какой? «Грозненского» или питерского типа? Левой или правой? Правая диктатура в России не проходит. Значит – левая? Скорее всего, но не обязательно коммунистическая, вполне достаточно антикапиталистической направленности, но такой, в основе которой лежат традиционные русские идеалы и ценности, из которых главная – социальная справедливость. Это очень важное отличие русского антикапитализма от антикапитализма нынешней мировой верхушки, о нем нужно постоянно помнить, чтобы не попасть в чужую игру и не стать в ней пешкой.

Россия, как известно, страна парадоксов. Главный же из них – в том, что мы часто показываем миру кое-что из его будущего. Так, Октябрьская революция, которая открыла путь для государственного вмешательства во все процессы, предвосхитила Муссолини, Рузвельта и Гитлера. Криминальная революция и обнищание среднего класса в «лихие девяностые» тоже стали «забеганием вперед». Ведь это примерно то, что придет в западные страны по мере усугубления кризиса. Не исключено, что Россия в очередной раз явит человечеству образ посткризисного мира и, будем надеяться, модель того субъекта стратегического назначения, который способен вывести Россию и русских из кризиса.

Андрей Фурсов, академик Международной академии наук (г. Мюнхен), директор Центра русских исследований Московского гуманитарного университета, руководитель Центра методологии и информации Института динамического консерватизма, историк и социолог, изучающий кризисные эпохи