Андрей Гейм: «Забронзоветь мне не позволят»
Лауреат Нобелевской премии по физике, в эксклюзивном интервью «НВ» признал, что система западной науки – гонка на выживание, но любая другая система бессмысленна
В этом году Нобелевскую премию по физике получили выпускники МФТИ Андрей Гейм и Константин Новоселов, самый молодой лауреат за последние 70 лет. Оба уехали на Запад, когда наука перестала быть нужной стране, и стали гордостью Манчестерского университета Англии. Причем в центре нанотехнологий, которым руководит Гейм, работают многие бывшие наши ученые, включая его супругу Ирину Григорьеву.
Сегодня лауреат Нобелевской премии по физике 2010 года, член Королевской академии Великобритании, профессор Манчестерского университета Андрей Гейм – один из самых цитируемых физиков мира. Еще десять лет назад его пионерские работы по новым явлениям в ферромагнитных частицах малых размеров были включены Американским институтом физики в число 50 наиболее значимых результатов. Гейм – лауреат и шуточной Игнобелевской (Шнобелевской) премии за эксперимент по левитации – парению в воздухе лягушки, – основанный на использовании высокотемпературной проводимости. В начале 2000-х он имел смелость сменить научное направление. И научное чутье его не подвело. Он опроверг выводы теоретиков о невозможности существования устойчивого двумерного кристалла в природе. Двумерный монокристалл графена, полученный Геймом и Новоселовым, оказался не только устойчивым, но и обнаруживал квантовые эффекты при комнатной температуре.
– Андрей, вы как-то обмолвились, что вероятность вашего с Новоселовым открытия в России в тысячу раз меньше, чем на Западе. Что вы имели в виду? В чем разница двух научных систем?
– Когда в 1990-м я впервые приехал за границу на стажировку, мне стало очевидно, что за полгода я там смогу сделать больше, чем в России за 30 лет. Во-первых, западные лаборатории оснащены самым современным оборудованием, без которого на переднем крае науки делать нечего. Тут уж на войне как на войне: нужно вооружение, чтобы выдерживать конкуренцию в мировой науке. Россия – большая, богатая страна. Но успех развития новых технологий напрямую зависит от того, сколько она реально инвестирует в науку. Передовые страны инвестируют 2 процента ВВП, а Россия?.. Допускаю, что в руководстве страны есть люди, которые болеют за судьбу науки, но их начинания тормозят чиновники от науки. Увы, советская психология, которую я хорошо помню, сильна и сегодня. В ученой среде осталась великорусская шовинистическая ментальность. Мол, все мы – «левши», дайте только денег, и все будет. Это одно из удручающих последствий советского режима. И это при том, что в большинстве своем российские ученые живут несколько расслабленно: а дай-ка я пойду в библиотеку на вечерок что-нибудь почитаю, что же там иностранные ученые придумали, ну а завтра поработаю часа четыре. Западная система – звериная, на выживание. Здесь, даже чтобы остаться на месте, нужно бежать быстро. Пропадаешь на работе сутками. Причем нельзя упираться в одну тему, а нужно, как Алиса в Стране чудес, все время искать новые возможности.
– Нобелевская премия должна как-то облегчить вам жизнь?
– Да что вы! Наоборот. Проблем только прибавится. Забронзоветь тут не позволят. Каждому захочется лишний раз поучить нобелевского лауреата, указать на ошибки. Каждая группировка норовит использовать меня, как чучело на шесте, чтобы размахивать им перед правительством. Я стал меньше бывать в лаборатории. Вот с вами, например, уже полчаса разговариваю, а мог бы работать. Ведь никто мне никаких привилегий не даст: я по-прежнему наравне с другими учеными буду конкурировать за гранты. А следом идут 25-летние талантливые, полные сил…
– В России многие удивятся вашей реакции, ведь нобелевский лауреат – небожитель. Это престиж в научном мире, да и… сумма приличная. Кстати, простите за нескромный вопрос, вы уже решили, как ее потратить? Что советует ваша семья?
– В Англии таких вопросов не задают, поскольку деньги здесь не самое важное. Этот вопрос мучает тех, у кого денег нет. Я доволен своим благосостоянием. У меня все есть: и дом, и машина. При этом и я, и моя жена много работаем. У обоих день расписан настолько, что в магазин сходить времени нет. А теперь надо еще думать, на что потратить эту премию. Столько дел, что пока даже не задумывались об этом.
– Во всем мире тысячи ученых занимаются графеном. Проходят десятки конференций. Чем вызван графеновый бум? И какие новые применения даст технология получения графена, предложенная вами?
– Наш способ отщепления графена хорош для фундаментальных исследований и поиска доказательств возможности его использования в приборах. Поэтому нам хватало размеров графена порядка 30 микрон. Нобелевский приз мне дали не за применение, а за привлечение внимания к материалу, обладающему неожиданными свойствами. Кроме огромной подвижности носителей, что важно для транзисторов, графен обладает десятками замечательных свойств. Он – самый красивый, самый гибкий, самый тонкий (тоньше атома ничего быть не может), механически он прочнее алмаза. Его можно растянуть на 20 процентов. А ну-ка попытайтесь растянуть алмаз! Кроме того, он тверже алмаза, не прозрачен для газов и жидкостей, обладает замечательной теплопроводностью, а его электрические характеристики в 1000 раз лучше, чем у меди.
В 2007 году мы предложили новый метод роста графена. А через два-три года фирма Samsung получила пластины графена размером в квадратный метр. На Samsung работает 10 процентов экономики Кореи, то есть получается, что над графеном работает вся страна! Прогресс огромный. Я недавно был в этой фирме. Там сидит целая группа – 8 человек, которые предсказывают, как графен будет развиваться в будущем. У них на этот случай даже есть карта. На одной ее оси – применение, на другой – «маркет» в миллиардах долларов. Там всего 50 точек, то есть 50 возможных применений графена, а «маркет» – от 1 до 200 миллиардов долларов в год. В этом году на графене уже созданы транзисторы, улучшенные по частоте. Еще одно простое применение – датчики растяжения или давления. Ближайшие применения графена – покрытия для телевизионных и компьютерных экранов. Это возможно сделать в течение двух-трех лет при 20-миллиардных инвестициях.
– Если бы вы сегодня работали в России, а не на Западе, что бы вы делали на месте наших ученых и какие бы меры приняли, если бы вас поставили во главе российской науки?
– Если бы я был обычным ученым, то проводил бы в лаборатории дни и ночи, перестал бы жаловаться и стал бы смотреть, что можно реально получить с имеющимся оборудованием. Нужно перестать работать в немецком стиле, когда от аспирантуры до пенсии ведется одна и та же тематика. Зачем рыть глубоко «от забора до обеда» вне зависимости от того, есть там золото или нет? А если бы был министром, сделал бы все, чтобы на науку выделялось 2,5 процента госбюджета, как в Сингапуре и Южной Корее. Науку, как и культуру, разрушить легко, а на их возрождение потребуется не одно десятилетие.
Беседовала Лидия Березнякова. Фото AFP
