Белла Ахмадулина: «А напоследок я скажу…»

Незадолго до своего ухода Белла Ахатовна в разговоре с корреспондентом «НВ» сказала, что ощущает «жизнь как ближайшую соседку смерти»

Это интервью Белла Ахмадулина дала корреспонденту «НВ», когда еще не так тяжело болела, когда могла еще уделять внимание журналистам, когда не была столь отрешенной от мира, как это стало в последнее время. По стечению обстоятельств тогда это интервью не было напечатано в нашей газете. Но вот пришло время… От нас ушел поэт, которого уже при жизни можно было поставить в один ряд с Ахматовой, Цветаевой. Ее любили, любят и будут любить миллионы людей в нашей стране. Эта хрупкая, утонченная женщина источала неимоверные волны внимания и интереса к самым маленьким и, казалось бы, неважным проявлениям жизни. Белла Ахмадулина растворилась для нас, ее почитателей, в стихах, песнях, романсах, которые будут петь еще долго. Слова «А напоследок я скажу» из фильма «Жестокий романс» придуманы ею, Беллой. И ее не такая уж короткая жизнь в итоге оборачивается тем самым мигом, в который она говорит нам напоследок очень важные, значимые и точные вещи – как только умеет гениальный поэт.

– Белла Ахатовна, что вы проповедуете в жизни?

– (Долго думает.) Я очень бережно обращаюсь со словами… А проповедовать я ничего не могу, потому что я не проповедник. Я лишь тот, кто я есть.

– Можете ли обидеть человека и что вы при этом чувствуете?

– Обидеть? Да, мне приходилось нечаянно. Может быть, причины какие-то и были… Но я никогда не обижала того, кто беззащитен.

– Наверняка вас саму обижали в жизни не раз?

– Вы удивитесь – нет! Пытались всякие начальники, чиновники, но я на это не обращала внимания. Я не сожалею о том, что кто-то меня задел или вдруг унизил, и не помню обид. А еще все дело в том, что оскорбить меня невозможно.

– Почему?

– Потому что я не снесу оскорбления. Я обязательно отвечу, я очень остра на язык. Вот ко мне особенно никто и не придирался. Как-то стороной обходили.

– Вспомним 1979 год. Вы опубликовали свой сюрреалистичный рассказ «Много собак и собака» в запрещенном альманахе «Метрополь». Участников его – Аксенова, Вознесенского, Ерофеева, Высоцкого – разбирали по косточкам партийные функционеры и «правильные» писатели, поэзию приписали к порнографии духа, назвали серой, пошлой, бездарной. А лично с вами, Белла Ахатовна, связали такое понятие, как «сдвинутое сознание». Разве вас это не обидело?

– Почему это могло меня обидеть? Я радовалась этому. И Василий Павлович Аксенов, который был главным в этом альманахе, тоже радовался. Мы думали: как хорошо, что наша дурашливость оказалась гораздо умнее злости и ограниченности этих… дураков. Мне кажется, главное достижение «Метрополя» было в том, что молодые поэты получили возможность напечатать то, что они хотели, хотя бы даже в машинописном варианте. Если бы вы видели, какая для Володи Высоцкого это была радость! Он ощутил себя поэтом, признанным! А до того хода ему никакого не было. Это появление в сборнике очень важным было для него, очень.

– А для вас это было важным?

– Возможно, не так, как для него. У меня выходили книжки до «Метрополя». И еще… у меня никогда не было алчности к печатанию своих сочинений. Я всегда знала, что эту плату я никогда сборщику налогов не дам. Пугать меня было нечем.

– Скажите, Белла Ахатовна, поэзия и политика могут существовать вместе? Или они только тогда соединяются, когда есть цензура?

– Это совершенно не соотносимые, даже двоюродно не соотносимые понятия. Политика – одно, а поэзия и вообще искусство – это совсем другое. Иногда выходит так, что совершенно ни в чем не повинные сочинения становятся опальными, у нас в Отечестве примеров тому полно, со времен Пушкина… Да. Ну а вообще, конечно, получается, что одно влияет на другое. У нас на эти темы разговоры были с Аркадием Исааковичем Райкиным. Мы дружили, он в цирк меня приглашал, а я шутила: «Хотите сорвать представление?» Так вот, я ему говорила: «Как вы можете шутить, если вы все время думаете о Толстикове?» Если помните, в те годы Толстиков был первым секретарем Ленинградского обкома. Поэтому шуточки у Райкина были такие… осторожные. Конечно, можно шутить, что водопроводчик плохо чистит трубу. Но дальше ведь не пошутишь? И Аркадий Исаакович прекрасно это знал, и он иногда шутил при мне отдельно.

– Что это за шутки были?

– Да вообще-то безобидные. Это больше шло от избытка артистизма. Когда Аркадий Исаакович приехал на гастроли в Москву, он поселился в подмосковном Доме творчества писателей «Переделкино». После выступлений ему там хорошо отдыхалось. А я в Переделкино работала, как многие писатели. Очень люблю это место, там суеты как-то нет. И вот однажды Райкин решил разыграть моих соседей. Мы сидим, разговариваем с соседями в коттедже, вдруг раздается стук, грохот! Я открываю дверь – там стоит человек, одет как разбойник. Соседи очень испугались, а разбойник им кричит: «Давайте ваши вещи, быстро!» Рядом с нами была собака, нет, не моя, это был бездомный пес, которого я кормила. И собака не лает, а виляет хвостом, чувствует своего. Собаки ведь умнее и нюхлее (слово Беллы Ахатовны. – Е. Д.), чем люди. Я-то это замечаю, а соседи мои в страхе. Потом мне как-то не хватило выдержки не смеяться – и секрет был раскрыт. Я сказала: «Прошу вас, Аркадий Исаакович, входите».

– Во многих ваших стихах, в поэме «Моя родословная» передано ошеломительное ощущение радости жизни. Как вы ощущаете жизнь сегодня?

– Жизнь ощущаю как ближайшую соседку смерти. И поэтому надо дорожить всеми нашими осознанными мгновениями… Я люблю жизнь, и хочу, чтобы другие жили как можно дольше, но сама я не собираюсь жить всегда. Вот и мой любимый Пушкин. Почему он, молодой человек, которому, казалось бы, еще оставалось много жизни, часто задумывается о смерти? Помните его «Брожу ли я вдоль улиц шумных, вхожу ли в многолюдный храм...». Он думает о смерти. И это наполняет его жизнь смыслом.

– Сейчас в поэзии некая пауза наступила. Если поэты и пишут, то об этом мало кто знает, и стихов люди почти не читают. Может быть, поэзия перестала быть нужна? Это не кажется вам катастрофой?

– Человечество, по сути, за многие и многие века не изменилось. С того времени, которое нам известно, всегда были убийцы и праведники. И убийц было больше. Но присутствие одного праведника уравновешивает ситуацию. Иначе человечество должно было бы за все совершенные грехи ответить своим исчезновением. Одни убивают – другие нет, одни воруют – другие делятся. Одни стихи сочиняют – другие их клеймят. Так что ничего нового.

– Белла Ахатовна, если вдруг представить, что стихи ваши сегодня никто бы не читал – вы бы все равно писали?

– Я вообще никогда не думала о том, прочтут ли мои сочинения, напечатают ли. Я писала, потому что по-другому не могла. Это как дышать, чувствовать, любить. Человек, который думает о том, чтобы его обязательно прочитали, не совсем творец, не слишком поэт. Хотя, конечно, для писателей это все-таки очень важно – чтобы их публиковали, читали, знали. Андрей Платонов – разве он не хотел, чтобы его произведения были напечатаны? Но мог ли он предположить, что за это печатание жизнью надо заплатить? Так и с Булгаковым. Но… дело не в печатании, а в художественном совершенстве. Да, часто приходится платить жизнью. Вспомните судьбы Гумилева, Мандельштама, Цветаевой…

– Были периоды, когда вы не писали?

– Да, это было, иногда не могла писать. Есть расхожий вздор, что талант обязательно должен быть голодным: мол, поэт от благоденствия не пишет, а от страдания пишет. Глупость! Я думаю, периоды писания или неписания не зависят от человека. Человек не всем владеет в себе и не все о себе ведает. Во всяком случае, одно я точно знаю: если ты провинился перед совестью, если погряз в суете, ты не будешь писать. Однажды Анна Андреевна Ахматова сказала: «Столетье не писала». И у Цветаевой есть: «Петь не могу». Так что великие знают.

– Говорят, поэтессы редко бывают домовиты, быт и поэзия как-то мало соотносятся. Вот и Ахматова не умела даже чая заварить. А вы?

– Думаю, это не совсем обо мне. Я люблю иногда готовить, люблю накрывать на стол, встречать гостей. Во мне есть эта черточка уюта, наверное, от моих татарских корней. Вот сегодня варила супчик, приятное занятие, за ним можно сосредоточиться и стихи написать.

– Мешала вам или помогала известность в жизни?

– Даю вам честное слово, я не обращала на это внимания. И никогда я этого не учитывала. Отсутствие известности мешает, знаете, кому? Тщеславным людям. Во мне нет тщеславия, и я не честолюбива, ей-богу! Настоящих людей эти категории вообще не касаются. И меня это не касается.

– Какая встреча вам запомнилась больше всего за последнее время?

– (Полминуты молчит.) С дворником. Утром гуляла с собакой и очень мило поговорила с нашим дворником. О погоде, о жизни, о продуктах в магазине, о семье. Иногда меня спрашивают, что я нахожу интересного в общении с простыми людьми? Думаю – только дурной и преувеличивающий свое значение человек не понимает, о чем можно говорить с дворником. А я могу. Это совершенно не имеет значения, кем по профессии является человек в жизни. Главное, чтобы это был человек.

 

Беседовала Елена Добрякова