Шемякин воссоздал гофмановский дух

Балет «Щелкунчик» с триумфом идет уже целое десятилетие

В минувшие субботу и воскресенье на сцене Мариинского театра прошли юбилейные показы балета «Щелкунчик», постановщиком, создателем костюмов и декораций которого выступил Михаил Шемякин. До того знаменитый художник никогда не оформлял балетов. На роль Дроссельмейера по настоятельной просьбе Шемякина назначили артиста, который никогда не занимался профессиональным балетом, – основателя пластического театра DEREVO Антона Адасинского.

Десять лет назад спектакль оказался в центре внимания критиков. В петербургских газетах выходили статьи под обличительными названиями «Шемякин грызет Щелкунчика», «Крысы в шоколаде», «Фаршированный Щелкунчик» – постановка опрокидывала привычное представление о старой сказке Гофмана. Шемякина обвиняли в переиначивании классики, в избыточности декораций, в карикатурности персонажей. Одни называли Шемякина гением, другие – убийцей балета. Даже музыка Петра Чайковского звучала совсем по-другому.

А спектакль при этом не просто живет уже целое десятилетие, а удостоился «Золотой маски», с триумфом гастролировал в США, Франции, Германии, Великобритании, и, когда его показывают в родной Мариинке, зал забит до отказа. Дети же не только не пугаются гротеска, но затихают, не капризничают на протяжении двух часов.

Два «взрывоопасных» и неожиданных в своих творческих порывах мастера – Михаил Шемякин и Антон Адасинский – рассказали публике накануне юбилейных спектаклей на сцене театра «Лицедеи» о том, как непросто рождалась эта постановка.

– Когда мой друг Валерий Гергиев предложил мне работу над балетом «Щелкунчик», первый мой порыв был – отказаться, – начал рассказ Михаил Шемякин. – Я говорил, что в балетном деле не профессионал. Но Валерий был настойчив: «Мне профессионалы не нужны». Он хотел, чтобы я воссоздал гофмановский дух. Сказал, что я, сам того не ведая, уже давно готовлюсь к этому балету, годами работая над анимационными персонажами из Гофмана. Я сдался.

Работа длилась вместо запланированных двух месяцев два года. Шемякин сделал около полутора тысяч эскизов костюмов и декораций, вместе с женой Сарой выбирал в американских магазинах ткани, дело было ответственное – костюмы должны были смотреться выразительно, но не аляповато. Шемякин переписал либретто – у Петипа, который адаптировал Гофмана для детского зрителя, получилась слишком упрощенная версия. Шемякин хотел поставить совсем не добрую сказку, а гротескную пародию на бюргерское общество, по-иному расставить акценты. В то же время Щелкунчика он сделал гораздо большим симпатягой, чем обычно в балетных спектаклях, – ведь в него должна же почему-то влюбиться Маша!

В балете менялись постановщики. Сначала был назначен Алексей Ратманский. Бесспорный талант, но его революционные идеи не укладывались в замысел – например, он предлагал включить в балет выезд Ленина на броневике или чтобы из-под сцены появлялся вместо Крысиного короля со свитой Ельцин с семьей. С Ратманским не сработались. И нашелся молодой талантливый хореограф и танцовщик Кирилл Симонов, который сумел точнее и тоньше уловить идеи Шемякина.

Тем не менее Антон Адасинский до сих пор уверен в том, что Ратманский предложил гораздо более интересный танец Петрушек, чем Симонов. Но творчество – это всегда дело субъективное. Адасинскому самому вначале пришлось очень туго: балетные долго его не принимали, на сцене он смотрелся белой вороной – по-другому двигался, обладал иной энергетикой, пластикой – школа DEREVO не похожа на школу классического русского балета.

Однажды Антон Адасинский и Алексей Ратманский практически убедили «начальника балета» Махара Вазиева в том, что Шемякина нельзя допускать до постановочного процесса: он, мол, как художник, уже сделал свое дело.

– Антон переписал либретто, – рассказал Михаил Михайлович. – Действие должно было начинаться с того, что он в чем мать родила спускается по красному канату на сцену. Потом сверху выбрасываются еще какие-то веревки, и по ним спускаются крысы. Он хотел сделать свой балет! Как я мог это расценить? Только как предательство!

– Миша очень выразительно меня послал ко всем чертям, – добавляет Антон. – И я ушел.

– Антона я нашел за дверью, он посмотрел на меня и сказал: «Кажется, я допустил какую-то политическую бестактность», – завершает этот забавный эпизод Шемякин.

А вот как родился образ черных снежинок – Шемякин увидел в окно снежный вихрь на фоне черного неба. Ход был очень неожиданным: на черные костюмы нашили белые звездочки и кружки, и это в итоге придало больший драматизм танцу.

– Каждый костюм Михаила можно рассматривать вблизи, это настоящее произведение искусства – все превосходно выполнено, продумана каждая деталь, я видел, как он работает – под лупой! – отдает должное художнику Адасинский.

Шемякин же в ответ выдает тайну, что ему приходится каждый раз, прилетая из Парижа на спектакль в Петербург, выправлять линию поведения Дроссельмейера.

– Я заметил, что Маша, прощаясь с учителем танцев, очень уж тоскливо смотрела на него, – говорит Шемякин. – Я спросил солистку, отчего это? И она мне ответила: «Антон сказал, что Маша на самом деле любит не Щелкунчика, а его, Дроссельмейера». Вот это поворот! Я, конечно же, все это срочно исправил. Антону непременно хочется, чтобы все танцовщицы были влюблены в него.

«Щелкунчика» посмотрели во время саммита два президента – Джордж Буш и Владимир Путин. Буш, забыв о своей безопасности, отталкивал от себя охрану, бурно аплодировал, кричал танцовщикам: «Браво!» Позднее, когда его представили Шемякину, он по-боксерски ударял его в плечо и говорил: «Great man! Great show!»

– На этом показе случилась оплошность – балерина, танцевавшая Пчелку, вдруг упала. И Владимир Путин попросил привести Пчелку в кабинет, где мы пили чай, – рассказал Михаил. – Президент проявил милость, предположив, что за это падение балерину могут наказать. И произнес знаковую фразу: «Ну кто ж у нас не падает!»

 

Елена Добрякова