Константин Хабенский: «Наша профессия – мечтать»
Известный актер рассказал о том, как ему работалось с Милой Йовович и в чем он равняется на Олега Янковского
В российский прокат вышла романтическая комедия Тимура Бекмамбетова «Выкрутасы», в которой любовный треугольник разыграли голливудская актриса Мила Йовович, Иван Ургант и Константин Хабенский. Герой Хабенского – скромный учитель из города Пальчики приехал покорять Москву с рукописью романа в руках, а покорил красавицу – невесту хамоватого героя Ивана Урганта. Но на самом деле фильм, как заявляют его создатели, про детский чемпионат мира по футболу…
– Константин, безусловно, первый вопрос напрашивается сам собой. Как вам Мила Йовович?
– Я могу поставить Миле только плюсы. Ей, конечно, было тяжело работать на русском языке, но она добивалась правильного произношения, точно выполняла то, о чем мы договаривались. И не было такого, мол, я не буду его целовать. Это все произошло играючи, мы много шутили и прекрасно провели время на съемках.
– Вы легко сошлись с ребятами, которые сыграли беспризорников, ставших футболистами поневоле?
– Легко. Правда, потом я выяснил, что половина из них не знали, кто я такой, слава Богу. Они не смотрели ни «Ночной дозор», ни тем более «Убойную силу». И я понял, что половина жизни прошла впустую.
– Вас это напрягло?
– Да нет, конечно. К сиюминутности успеха надо относиться философски.
– Понимаю, вопрос преждевременный, и все же… Вы думали о том, как красиво стареть и не завидовать молодым?
– Я к этому отношусь спокойно и мысленно обращаюсь к таким людям, как Олег Иванович Янковский.
– Помню, меня поразил Олег Иванович, когда – ему было уже за 60 – он признался мне, что обожает мечтать… Признаюсь, я позавидовала, что он сумел сохранить это качество, свойственное молодым.
– Это наша профессия – мечтать. И в этом – счастье.
– Константин, а свое детство вы хорошо помните?
– Не очень. Со мной не бывает такого, чтоб я сидел и вспоминал часами, уставившись в одну точку: каким я был. Так, в памяти какие-то фрагментики всплывают…
– Я к тому спрашиваю, что вы для тех ребят, которые снимались в «Выкрутасах», – едва ли не реликт. Вы – из последнего поколения, выросшего в СССР. Застали, к примеру, еще пионерию.
– И комсомолию застал, куда меня, правда, не приняли.
– Почему?
– Нашлись причины. По-моему, не теми чернилами был заполнен дневник. Из-за какой-то такой мелочи комсомольская дружина сочла меня недостойным своих рядов.
– Переживали?
– Нет. К тому времени я уже был достаточно осмысленным существом и понимал: если комсомол придирается к тому, какими чернилами я заполняю дневник, то, может, и ладно с ним, с комсомолом. И надо сказать, наверное, это был первый жесткий выбор в моей жизни. Вообще, бреда было достаточно, чего говорить. Вроде: «Где твой галстук?! Сегодня ты галстук забыл, а завтра родину продашь!» А я вообще не был активным – ни пионером, ни октябренком.
– Но хоть макулатуру, металлолом-то собирали?
– А как же. Но, надо сказать, мне нравилось собирать металлолом.
– Правда, что ли? А я как вспомню утро, когда тащилась в школу с макулатурой, так вздрогну.
– Во-первых, нас с вами все-таки различает то, что вы – женщина, а я – мужчина. И мальчику искать металлолом, искать на помойке всякую ерунду гораздо интереснее и веселее, нежели вам по собственному дому газеты.
– Ну, конечно, искать жестяные банки на помойках очень весело…
– Э, нет, тогда еще их на помойках не было – их же привозили из-за рубежа. Забыли? Они стояли на кухнях, на самом видном месте – символы гниющего капитализма. Помню, у моих знакомых такие коллекции были. И это был предмет такого почитания. Обожествления. Многие мечтали хоть раз попробовать содержимое, хоть бы разок подержать эту баночку в руках, рассмотреть, как на ней красиво написано иностранными буквами.
– Вас, дитя эпохи дефицита, не пугает сегодняшний переизбыток вещей?
– Да слава Богу, что все есть. Я не ностальгирую по поводу той радости: «О, достал кусочек жевачки!» Таких проблем не должно быть. Проблемы должны быть другие. И мечтания должны быть другие.
– Поэтому вы в Казани организовали театральную студию для детей?
– Такая студия уже есть не только в Казани, но и в Екатеринбурге и сейчас организовывается в Перми. Это социальная программа, суть которой в том, что в обычные школы приходят актеры и занимаются с детьми, развивая их. Родители, хочу заметить, ничего не платят. И я бы не называл эти студии театральными. Скорее это студии общего развития.
– Почему подобные студии вы открыли именно в провинции?
– Потому что актеры в Москве и Питере живут более или не менее неплохо.
– Так эта программа ориентирована прежде всего на ваших коллег?
– Вначале я думал о помощи пожилым актерам: зайдите в Дом ветеранов сцены – и вы поймете, что там более чем ужасно. И мне хотелось что-то сделать для пожилых коллег, оказавшихся за бортом профессии. Причем не ограничиваться просто гуманитарной помощью, а дать им возможность работать, чтобы продлить жизнь. А потом я понял, что эта программа должна касаться актеров из провинции.
– Ваш Слава Колотилов, как и многие ваши герои, – идеалист. Судя по вашей социальной программе – вы тоже.
– А люди моей профессии, по сути, идеалисты. Потому что они к чему-то стремятся. Люди, которые хотят что-то сделать (подчеркиваю – сделать), – идеалисты. А все те, которые хотят чего-то добиться, – циники.
– Тонкая разница. Чему, на ваш взгляд, надо учить детей?
– Мне кажется, в первую очередь их надо учить иметь свое мнение, не бояться проявлять эмоции.
– И еще самоуважение. Не получается у нас все еще выдавить из себя раба. Вам самому это близко?
– Занимаясь своей профессией, я, наверное, потихонечку все-таки выдавливаю из себя этого самого раба. Но мне здорово повезло – у меня нет начальников.
– Воля режиссера не подавляет?
– Нет, потому что в основе наших взаимоотношений – содоговоренность. Если я с чем-то не согласен, в любом случае сначала выполню поставленную задачу, а потом предложу свой вариант. И все же диктовать свою волю я не в праве. В любом случае, это не взаимоотношения начальника – подчиненного, скорее игра – «режиссер и актер».
– Год назад на музыкальном фестивале в Сочи вы читали евангельский текст, предваряющий произведение Йозефа Гайдна «Семь слов Спасителя на кресте», которое исполнил ансамбль «Солисты Москвы» под управлением Юрия Башмета. Это очень некомфортное существование для актера, когда невозможно спрятаться за партнера, за текст.
– Да, но это адреналин, которого мне не хватает в нашей профессии. И сейчас мы с Юрием Абрамовичем сделали большую программу – соединили сочинение Шуберта «Девушка и смерть» и пьесу Камю «Калигула».
– Вы сами предложили «Калигулу»? Вас не отпускает образ этого тирана-идеалиста (Константин Хабенский играл заглавную роль в спектакле «Калигула», поставленном Юрием Бутусовым в Театре имени Ленсовета)?
– Наверное. Мы этот спектакль играли несколько лет, и все эти годы происходило осмысление этого образа. Но в моем возрасте некрасиво играть Калигулу, который говорит: «Мне 29 лет». А понимание текста Камю по-настоящему приходит не в 25 лет, а гораздо позже.
– Звезда немецкого кино 1920-х годов Эмиль Яннингс вывел формулу необходимости хеппи-энда: «Мой герой воплощал падение, при котором нет перспективы на лучшее будущее. А мне такая перспектива необходима. Я должен верить в этот мир».
– Я считаю, что он прав. И в принципе прихожу к такому мнению, что задача и театра и кино – приносить радость. Проблем в нашей жизни и так хватает. И потом, когда я смотрю вокруг на мир, на то, с какой серьезностью мы на века вбиваем гвозди, хотя все на самом деле это такая ерунда по сравнению с непостижимостью мирозданья, тем более понимаю – надо приносить людям радость. Просто потому, что людям надо дальше с чем-то жить. Я бы хотел, чтобы моя мама, мои близкие, мои друзья не плакали, выходя из театра, кино. А выходили с хорошим настроением. Поэтому хочется чего-то легкого, веселого, но не лишенного смысла.
– Как «Выкрутасы»?
– Да. Комедия – это же всегда прекрасно, особенно если она лирическая и не пошлая, связана с любовью и преодолением препятствий.
Беседовала Екатерина Юрьева. Фото ИНТЕРПРЕСС
