«Герой? Дело случая…»
Герой Советского Союза летчик Виктор Иванов уже в самом начале войны понял, в чем была главная беда нашей авиации
Когда его спрашивали: «За что вам присвоили звание Героя?», он отвечал: «Дело случая. Повезло. На КП полка оказался командующий воздушной армией…» И добавлял: «Присвоили-то мне звание в 44-м, а подвиг я совершил в 41-м, под Мурманском». Виктора Павловича не стало в 97-м, но в моем домашнем архиве хранится магнитофонная запись его рассказа о двух воздушных боях – о том, за который Иванов удостоился звания Героя Советского Союза, и о том, в котором он совершил подвиг. Вот расшифровка этой записи.
«Вместо полетов занимались строевой подготовкой»
– В начале войны немецкие самолеты, конечно, превосходили наши по летно-тактическим данным. И скорость была больше, и вооружение лучше. У них уже пушки, а у нас еще пулеметики. У них – и радио, и авиагоризонты, а у нас – ни того, ни другого. Да и материальную часть, летно-тактические данные противника мы знали плохо. И самое главное – у нас не было боевого опыта. Вместо того чтобы летать, мы занимались строевой подготовкой.
В первый же день войны начальник штаба составил плановую таблицу, он расписал звенья, объявил летному составу, что такое-то звено вылетает тогда-то, такое-то через 20 минут, и так далее. «Будем наносить удары по аэродрому противника волнами! Будем изматывать противника!» Аэродром противника был в Луостари – там базировались сто девятые «мессершмитты». Вот мы и начали фрицев «изматывать».
Время пришло первому звену вернуться – нет его. Пришло время второму звену вернуться – тоже нет. И только из третьего звена прилетел один летчик. Прилетел! На фюзеляже вот такие дыры, лохмотья обшивки болтаются. Руки у летчика дрожат, говорит – заикается: «Подлетаем к аэродрому, взлетают «мессеры» и начинают нас гонять и гоняют до тех пор, пока не вгонят в землю».
Командиры поняли: если мы будем так «изматывать» противника, то вскоре потеряем все самолеты, и на этом война для нашего полка закончится. Тем более что чего только не говорили о самолетах противника те, кто встречался с ними в бою! Что сбить их невозможно. Что они – бронированные. Говорили: крути «бочки» и не пытайся вступать в бой. В общем, страху нагнали.
Проанализировав все и вся, я пришел к выводу, что мы несем потери не потому, что наши «Чайки» (истребитель-биплан И-153. – Прим. ред.) плохи, а потому, что мы их используем не так, как надо. Основная наша беда – неправильный боевой порядок, этот сомкнутый строй звена, клин. Да и правильного взаимодействия между самолетами у нас нет. Чтобы держаться в непосредственной близости к ведущему, нужно все время за ним следить. И ведущий то на того ведомого посмотрит, то на этого. Немецкие же истребители ходили парами, в разомкнутом порядке. К тому же конструкция нашего самолета такая, что левая и нижняя полусферы просматривались плохо. Немцы, зная это, заходили со стороны задней полусферы, с небольшим принижением, и расстреливали «Чайки» как мишени. Один такой случай я наблюдал прямо над аэродромом.
Нужно было ломать систему, а поломать ее было не так-то просто. Помню, как меня ругали, когда я немножко оттягивался, держался подальше от ведущего и совершал маневр, осматривая область задней полусферы. Командир звена делал замечания: «Иванов, что вы болтаетесь как цветок в проруби!» Он, конечно, немножко иначе говорил, дело не в этом. «Я не болтаюсь – я наблюдаю за воздухом». – «Прекратите разговоры! Держитесь в строю как положено».
Вскоре «стариков» не осталось, командирами звеньев стали назначать из нас, из молодежи. Мы сразу договорились, как будем взаимодействовать в бою. И в августе 41-го наш первый самостоятельный вылет под водительством молодого командира привел к успеху.
Подняли нас по тревоге. Летим, за воздухом наблюдаем. Я заметил самолеты. Я не знал, что это самолеты противника. А фрицы, вероятно, подумали: «Иваны» идут, как и прежде, троечкой. Заходят они к нам со стороны задней полусферы, в вираж вошли, пошли на разворот. А радио-то нет! Как командиру доложить? Я начал переваливать машину с крыла на крыло. Смотрю, Витя – Виктор Крупский, мой комэск, обратил внимание. Я ему показываю назад: мол, видишь, заходят нам в хвост. Он принимает решение: развернуться вправо на 180 градусов и идти навстречу «мессерам».
Когда Крупский начал разворот вправо, я думаю: а я-то зачем буду разворачиваться вместе с ними, когда мне лучше влево, никто не мешает. И я одним махом – р-раз! – на 180 градусов. «Чаечка»-то маневренна! Цель для мессеров раздвоилась. И они боевым разворотом с набором высоты ушли вправо. Мы опять собрались в группу. Ведущий пары «мессершмиттов» решил провести вторую атаку. Мы повторяем тот же маневр. Крупский и Жгун – разворот вправо, а я – влево. У меня преимущество – я один, мне никто не мешает. Развернулся – и у них в хвосте. Скорость у меня меньше, но я оказался в непосредственной близости, «мессер» попал в мой прицел, и я начал стрелять со всех четырех пулеметов. Вижу: трассирующие пули ложатся по цели. Но уверенности, что я его сбил, у меня не было…
Вернулись на аэродром. Дал технику команду: дозарядить боекомплект. И вдруг нам подвешивают бомбы. Капитан Шевелев ставит задачу: будете штурмовать дорогу.
Когда мы пролетали над местом, где я незадолго до этого атаковал немца, смотрю: в болоте свеженький «мессершмитт». Тут только дошло до меня, что сбил я его.
Вернувшись на базу, я доложил: в таком-то месте лежит сто девятый.
Это был первый самолет противника, который мы смогли внимательно рассмотреть и изучить, а изучив в деталях, поняли, что не так страшен фриц, как его малюют.
«Позвали к командующему – стало страшно»
– Погода в тот мартовский день 44-го стояла облачная. Немцы мелкими группами, отдельными самолетами направлялись бомбить и штурмовать станцию Сарны, где были сосредоточены десять эшелонов с танками, артиллерией, живой силой. Мы тоже вылетали парами, звеньями. А под вечер погода разгулялась, и фрицы решили делать налеты большими группами. Нашу эскадрилью (я был командиром) подняли в полном составе.
И вот встречаемся мы с большой группой самолетов противника – 27 «мессершмитов», три девятки. Нас в три раза меньше. Но начинаем атаковать, сбиваем. Немцы сбрасывают бомбы куда попало и – деру! Мы преследуем. 26 «мессеров» уничтожили. Оставался один, подбитый. А у меня боеприпасы кончились! Я по радио запросил ребят: «У кого «огонек» остался?» Никто не отвечает. Ну а у фрица мотор дымит, но он летит. И я решился на психическую атаку. Резко пошел на «мессер». Во-первых, фриц не знает, есть у меня боеприпасы или нет. А во-вторых… Он же может подумать, что я его таранить решил. И «мессер» резко стал разворачиваться почти на бреющем. Ну и врезался в землю.
Возвращаемся. Перед аэродромом запрашиваю разрешение на посадку. Разрешили. Захожу на полосу, уже планирую, шасси выпустил… А по радио – мой позывной: посадку запрещают! Мне с КП передают, что с запада идет еще одна большая группа. Аэродром в непосредственной близости от станции; начнут бомбить станцию – половина бомб на аэродром попадет. И нам не разрешили посадку. На КП знали: у нас горючего осталось минут на десять. Подсказывают: установите экономичный режим. Чтоб дольше продержаться в воздухе. Ну а у меня – мысль! Немцам же неведомо, что мы без боеприпасов, что горючее на исходе. И я своим: «Орлы, поближе!» Они пристраиваются, и мы красивым строем идем навстречу армаде. Если не свернут, так группой и будем врезаться. Мы должны преградить им путь. Любой ценой, даже ценой собственных жизней. Но немцы в тот день потеряли очень много самолетов, вот и сыпанули они бомбы в болота и начали уходить. Я дал команду: «Прекратить всякие демонстративные атаки! На посадку!» И вовремя, конечно. Вначале один летчик доложил: «Остановился мотор», потом другой. Но приземлились нормально.
Командир полка подъехал прямо к самолету, на ходу меня подозвал, в машину и – на командный пункт. Я ни сном, ни духом, что там командующий. В воздушном бою я себя чувствовал нормально, а когда услышал «к командующему» – страшновато стало. А он еще: «Ну-ка, доложи, что это ты там натворил». – «Да ничего особенного, психическую атаку провели…» – «Всех летчиков эскадрильи представить к орденам, а командира за проявленную инициативу, находчивость – к званию Героя…»
На моем счету было около трех десятков сбитых самолетов, меня уже представляли. Но одно дело представить, а другое – получить. Много ступенек надо пройти представлению до Президиума Верховного Совета, везде подписи, утверждения. Рядовому летчику легче, чем командиру. С командира спрос не только за себя. Мои документы были уже где-то высоко, но один механик выпил не то, что можно пить, попал в санчасть. И мое представление догнало донесение: ЧП у Иванова! С механиком все обошлось, а документы завернули.
от автора
В начале 1980-х в ленинградском профтехучилище № 105 существовал Музей боевой славы 20-го гвардейского истребительного авиационного полка, один из стендов которого был посвящен Герою Советского Союза Виктору Иванову. Этот его рассказ был записан, когда музей только создавался…
После того как создатели музея (автор этих строк, в то время заместитель директора, и председатель ученического профкома Владимир Гонров) уволились, а оказывавший им всяческую поддержку директор училища Виктор Богданов перевелся в главк, музей прекратил свое существование. Новый директор заявил: военной пропаганде в строительном училище не место…
Подготовил Владимир Желтов