«Понимаешь, это странно, очень странно…»

Не знаю, что это, мистика, не мистика, но по дороге в редакцию я почему-то подумал: не за горами восьмидесятилетие Юрия Кукина, нужно уточнить когда, чтобы не прозевать, заблаговременно взять интервью. Буквально через пару часов – телефонный звонок:

– Кукин умер…

С Юрием Алексеевичем у меня было несколько встреч. Первая совершенно случайная. Зима 79-го. В переполненном автобусе, свернувшем с проспекта Луначарского на улицу Ушинского, я увидел Кукина. Что было, мягко выражаясь, довольно неожиданно, ибо, как мне тогда думалось, кумиры рейсовыми автобусами не ездят. День был довольно морозный, а он – без головного убора. (Позже, на улице, накинет на голову капюшон.) Копна пружинистых волос – такую не спутаешь! Зачехленная гитара, вертикально стоящая на коленях.

Миновали Учительскую улицу. Кукин суетливо завертел головой, начал тихонько спрашивать попутчиков, не проехал ли он ПТУ № 105. Так получилось, что ПТУ № 105 знал только я, поскольку друг у меня жил напротив. Конечно же, ПТУ Кукин проехал. Сделать это было немудрено: вечерний город, слабо освещенные новостройки, толстым слоем инея покрытые окна. Мы вышли на Просвещения. Я вызвался проводить его до училища.

К ПТУ мы подходили уже друзьями. Предлагал: «Запиши номер моего телефона». Записать было и нечем и не на чем. «Ладно, в ПТУ найдем бумагу». В училище Юрий Алексеевич сразу оказался в центре всеобщего внимания. Но про меня не забыл, усадил меня в первый ряд. Концерт не был сольником – так, эстрадная солянка – из бардов, по-моему, он один. По окончании я, так и не заполучив номер телефона, удалился по-английски.

Мог ли я тогда думать, что не пройдет и года, как я буду работать в этом училище заместителем директора?

По наследству от прежнего зама мне достались ленконцертовские абонементы. По субботам на абонементные концерты учащихся приходилось в актовый зал сгонять всем дежурным педсоставом. Среди артистов попадались и достойные внимания и уважения. Помню Николая Сергеевича Мартона, Ларису Луппиан помню, Олега Левакова, Дмитрия Баркова. Но в большинстве своем это были – как бы поделикатнее выразиться? – третьеразрядные, совершенно неугодные пэтэушникам деятели культуры.

В одну из суббот пышнотелая певица забальзаковского возраста завывала алябьевского «Соловья». Пэтэушная шпана, усаженная в первые ряды, демонстративно, что есть силы, хлопала в ладоши, орала «бис», свистела – как на стадионе. В общем, стебались мальчики! А она, несчастная, принимала все за чистую монету! В следующую субботу встречаю на пороге училища очередную артистическую бригаду, и вдруг – о Боже! – она! «Простите, но вы у нас пели в прошлую субботу». – «Да, да! Меня здесь чудно принимали!» – «Да, но…» – «Что «но»?! Я нарасхват, вот с трудом выкроила время, чтобы и в этом абонементе поучаствовать». После концерта учащиеся говорили мастерам и воспитателям: «И вы хотите, чтобы мы такое слушали?!..»

Я понимал: устоявшуюся «абонементную» систему нужно ломать! Но как это сделать, представления не имел. На будущий год я не стану заключать договоры с Ленконцертом, чем вызову на свою голову гнев директора и более высокого, главковского, начальства. Но это будет еще не скоро. А пока – пока стал разыскивать телефон Юрия Кукина. С трудом, но раздобыл. Позвонил, напомнил о себе. Едва ли он помнил, кто я, но: «Как же, как же…» Я изложил просьбу. Он был предельно краток:

– Пятьдесят рублей.

50 рублей – это больше, чем треть моей месячной зарплаты. Где взять деньги, я не знал, но самоуверенно заявил:

– Хорошо. Мы вас ждем.

Что делать? Продавать билеты? Собрать деньги с учащихся? Можно и по статье загреметь. И я предложил молодым мастерам производственного обучения скинуться по пять, по десять рублей, кто сколько может. Если наберем больше, чем полтинник, накроем стол.

– Я договорюсь с Кукиным – посидим, – вновь блефовал я.

Набрали больше. Купили коньяк. Повара приготовили закуску. Импровизированный стол накрыли подальше от «детских» глаз – в кабинете физрука.

Первое, что спросил, появившись в моем кабинете, Кукин:

– У тебя голову поправить нечем? А то вчера угостить угостили, а про сегодняшний день не подумали.

– Да, да, конечно… Но я думал, потом, после выступления.

– Лучше сейчас. Чуть-чуть. А что у тебя?

– Коньяк.

– Коньяк я не пью. А вина нет?

– Будет.

Я дал денег одному из молодых мастеров, но в актовый зал мы отправились, не дождавшись его возвращения, – со спиртным тогда были большие проблемы.

Кукина учащиеся встретили нестихающим громом аплодисментов.

– Ребята, – Юрий Алексеевич поднял руку, – давайте так: вы будете молчать, я буду петь. Чем тише вы будете сидеть, тем больше я вам спою.

Он пел час с небольшим. Выкладывался по полной. Передыхал, пока гремели аплодисменты.

После концерта пэтэушники обступили меня:

– Таких артистов и давайте нам, тогда не придется по общаге за нами бегать!

«Посидеть» Кукин согласился легко, а петь за столом отказался категорически. Получился вечер вопросов и рассказов – Юрий Алексеевич оказался прекрасным рассказчиком. За полгода до этого умер Владимир Высоцкий. Это теперь о Высоцком известно все, а тогда любая мелочь была открытием. Кукин рассказывал о Высоцком. Старший мастер Юра Смирин втихую поставил магнитофон «Маяк» на запись – где-то в Израиле, может быть, и хранится у него эта уникальная фонограмма.

– Сейчас расскажу вам то, что еще никому не рассказывал. Каждый из вас летал самолетами, может быть, не одному мне сплошная пелена облаков кажется снежной равниной. И я как-то подумал: раз так, значит, на этой равнине могут жить люди. И вот однажды ночью проснулся я с уже готовой песней, осталось только записать. Где моя гитара? – Подали гитару. – Песня называется «Палатка в облаках». – И Юрий Алексеевич запел вполголоса:

«Не помню я, куда летел…
А подо мной белым-бела
Равнина облаков плыла,
И вижу сквозь нечеткость век,
По ней плетется человек…
И стало мне пустынно вдруг:
Ведь это мой погибший друг…
И холодочек по спине:
Вот он махнул рукою мне…
И где б ни сел мой самолет,
Меня в пустыне этой ждет
Мой друг…»

– А утром я узнал, что Володя умер, – сказал он, и в кабинете повисла тишина.

Посиделки затянулись. Народ засуетился ближе к полуночи. Кукин намеревался ехать домой на метро. Мы с Володей Гонровым, председателем ученического профкома, пошли его провожать. Опасность опоздать на метро приобретала все более и более реальные шансы – автобусов не было, такси не останавливались (таксисты приторговывали водкой, и в тех местах их не раз ловили проживающие в нашем общежитии менты).

На Луначарского «хап-хап» загружал снегом грузовик. Я – к водителю:

– Слушай, друг, подкинь Кукина до «Академической», на метро человек опоздает!

– Какого это Кукина? Того, который – «А я еду, а я еду за туманом…»?

– Ну да!

– Да не бреши ты! – Водитель выглянул из окна. – Думаешь, взял человек гитару в руки – и сразу Кукин!

– Да я это, я, – Юрий Алексеевич говорил негромко, но так, что усомниться в его словах было невозможно. Шофер присмотрелся повнимательней. Едва ли он знал Кукина в лицо – на телеэкране барды тогда не мелькали. Если только на концерт сходил. «Ну ладно, Кукин, залезай в кабину!» В кабину они залезли вместе с Гонровым – Володе тоже нужно было успеть на метро. Грузовик выехал из-под транспортерной ленты снегоуборочной машины. И словно сорвался с места.

На следующий день Гонров жаловался:

– Ну и водитель попался! Всю дорогу орал как сумасшедший: «Понимаешь, это странно, очень странно!..», «Ах, гостиница моя, ах, гостиница…», «Даже не на что напиться, чтоб в соседний дом ввалиться…» Ни в одну ноту не попадал. Но знал, кажется, всего Кукина!

 

Владимир Желтов