Додин ищет, где глубже
Известный режиссер, народный артист России Александр Белинский размышляет о «бесспорных открытиях» Малого драматического театра и его художественного руководителя
Что запоминает зритель драматического театра в игре актера, имеется в виду хорошего исполнителя той или иной роли? Интонацию и жест. Это выразительные средства артиста драматического театра.
Отчего возникает эмоциональный ответ на музыкальное исполнение скрипача или пианиста, оркестра и дирижера? Звук, сочетание звуков.
Чем потрясает нас Лев Толстой или Чарльз Диккенс? Содержанием своих сочинений, выраженных сочетанием слов. Слово – выразительное средство писателя.
Рисунок и цвет – выразительное средство художника, форма из глины и бронзы – скульптура, тембром голоса воздействует на нас вокалист. Шаляпин сердился, когда тенора Энрико Карузо ругали за невыразительную мимику и скверную пластику: «За те ноты, ту кантилену, ту фразировку, которой обладает великий певец, вы обязаны простить ему все». Голос и только голос выражает все, чем полна его душа, и Музыка, которой наградил его Бог и композитор.
Так что же является выразительным средством режиссера? Шесть десятков лет беспрерывной практики в этой профессии дают мне право ответить на этот вопрос. Мизансцена. Она и только она главное средство этой непростой профессии. Человек сидит неподвижно целый акт. Нет, он не парализован. Это необходимая мизансцена, характеризующая его «монументальный» характер, мнимую значительность его поведения. Мизансцену сочинили режиссер Рубен Симонов и актер Алексей Дикий в незабываемом спектакле «Фронт» Корнейчука. Треплев в спектакле «Чайка» в Театре имени Моссовета после прощания с Заречной собирался выйти из кабинета, потом, что-то вспомнив, возвращался и закрывал чернильницу. Михаил Астангов в спектакле Завадского делал это настолько выразительно, что выстрел, самоубийство героя, уже звучал как послесловие.
Таких театральных мизансцен я видел много в постановках Дикого и Лобанова, Кожича и Попова, Товстоногова и Равенских, Любимова и Стуруа. Может быть, когда-нибудь и напишу давно задуманную мною книгу «Великие мизансцены». Пока же хочу поделиться своими мыслями по поводу последних работ безусловного правофлангового нашей сегодняшней отечественной режиссуры Льва Додина.
Оговорюсь. Лучшие мизансцены в театре в отличие от кинокадров – произведение совместное режиссера, актеров и художника. Не очень-то я верю в мизансцены, возникшие в тиши кабинета с карандашом в руках. Это касается и сочинителей балетов. Балетмейстеры, с которыми меня свела судьба, – Леонид Якобсон, Юрий Григорович, Владимир Васильев – приходили в репетиционный зал, зная, что они хотят, и решив точно стиль и характер танца, а язык, или, как его называют в балете, «порядок», рождался в совместном поиске с актерами. Также работали в драме и Товстоногов, и Лобанов, и Равенских, и Гончаров. Также работает Лев Додин. Конечно, многое решается во время сочинения макета. Работа Додина с Давидом и Александром Боровскими, Кочергиным и Порай-Кошицем достойна подробного изучения. Хотелось бы прочесть рассказы самого автора и художников об этом процессе. Я же могу судить об этом только как зритель, впрочем, достаточно искушенный в предмете разговора.
Каждый следующий спектакль Додина не только не похож на предыдущий, но принципиально внешне отличен от него. Одинакова только безусловность и подробная психологическая разработанность внутреннего актерского существования. А вот решение сценического пространства, начиная с первой его самостоятельной режиссерской работы в ТЮЗе «Свои люди – сочтемся» Островского, было сразу же неожиданным, оригинальным, не похожим на существовавшие рядом спектакли художественного руководителя театра Корогодского.
Ошеломляющее впечатление на меня произвело мизансценическое искусство Льва Додина в спектакле «Повелитель мух». «Летающие» мизансцены. Актеры передвигаются на сценическом пространстве с помощью вертикально подвешенных на штанкетах канатах. Режиссер это использовал уже в каком-то спектакле в Театре Комедии, который я не видел. В «Повелителе мух» на пространстве «необитаемого острова», созданного Давидом Боровским, идеально сочетаются скалы острова с подвешенными канатами. Актеры просто не могут двигаться иначе. Я оценил это особенно во второй редакции спектакля. Из первой редакции запомнил ныне известного режиссера Григория Дитятковского в роли Хрюши. Незабываемые мизансцены прилетающих и улетающих актеров. Полное ощущение, что группы составлялись на острове каждый спектакль заново. Но посмотрев действие еще раз, я убедился в точности режиссерского рисунка при том же зрительском ощущении абсолютной импровизации. Уже потом я узнал от автора-режиссера, что мизансцены фиксировались постепенно – от одной репетиции до другой, и точнейший рисунок установился только на прогонах. Высшее мастерство в профессии!
А рядом «Дядя Ваня». Художник тот же талантливейший Давид Боровский. Чеховский павильон. Скупые мизансцены. Только одна метафора в самом конце этого спектакля-элегии. Опускаются четыре условные копны сена. «Мы отдохнем», – говорит по-деловому (по-моему, слишком по-деловому) Соня. И удивительные по изяществу исполнения роли Астрова, Серебрякова и особенно Елены Андреевны. Петр Семак, Игорь Иванов, Ксения Раппопорт. В каждом из спектаклей Додина при их ровном ансамбле есть такие вершины. И в элегическом «Дяде Ване», и в монументальном «Жизни и судьбе» по роману Гроссмана, где лидирует Курышев и соединяющая все эпизоды с замечательной характерностью Татьяна Шестакова, и, наконец, представитель нового поколения Черневич, играющий (и как!) две разные роли. Именно с него я хочу начать рассказ о двух спектаклях Льва Додина, выпущенных один за другим и поставивших новые загадки даже перед таким искушенным зрителем, каким я себя считаю.
Итак, начну с артиста Черневича, играющего в «Трех сестрах» роль Соленого. Я видел много «Трех сестер», начиная с лебединой песни Немировича-Данченко во МХАТе. Играли там все звезды великого театра, вышедшие из второй студии. Хмелев, Тарасова, Еланская, Станицын. Больше всех мне запомнился Ливанов – Соленый. Видел я в роли Соленого и Лаврова у Товстоногова, и Соколовского у Эфроса. Так вот никто не потряс меня так, как Черневич в спектакле Льва Додина. Говоря спортивным языком, меня нокаутировала мизансцена, когда Ирина – Елизавета Боярская – целует долгим поцелуем Соленого. Соленый издевается над ее женихом Тузенбахом и убивает его на дуэли. Но после поцелуя я другими глазами смотрел на все поведение Соленого вплоть до ухода его на дуэль.
Второй «нокаут» был поцелуй Ольги с Кулыгиным – мужем Маши Прозоровой. И всему этому я нашел объяснение после потрясшего меня спектакля, не задавая вопросов его автору. Между тем постановщик, точнее, сочинитель Лев Додин с момента открытия занавеса предлагает в каждой мизансцене все новые загадки. Загадки эти – способ актерского общения. Это поистине открытие в истории отечественного драматического театра.
Я вспомнил вдруг фразу замечательного режиссера Андрея Михайловича Лобанова на репетиции не вышедшего спектакля «Дядя Ваня» в театре Ермоловой в 1948 году. После безвременной смерти Лобанова об этом говорил артист Иван Соловьев в покаянных записках после смерти Лобанова. На репетиции возник конфликт, и Лобанов крикнул Соловьеву: «Это дядя Ваня, а не партизан Вершигора. В каждой пьесе люди общаются по-другому».
Новое сценическое общение открыл на сцене Лев Додин в архигениальной пьесе Чехова «Три сестры». Параллельно рампе, как занавес, стоит стена. Это стена явно XIX века. Три больших окна, возле которых беседуют герои пьесы. Двигаются они мало. На просцениуме широкое крыльцо. Там тесно сидят другие герои пьесы и беседуют. А те, что за окнами, слышат, о чем они беседуют, и слышат, что они говорят о них, стоящих за окнами. И хорошее, и плохое. И в другой сцене за левым окном Наташа слышит, как не любят ее три сестры, как осуждают они ее мужа, своего брата Андрея Прозорова, как ругают ее любовника Протопопова. К этому поразительному по неожиданности общению действующих лиц зрителю не нужно привыкать, он, зритель, принимает его сразу и безоговорочно. А я вдруг начал по-новому воспринимать все глубины этой удивительной пьесы.
Ирина Прозорова не любит барона Тузенбаха и говорит ему об этом, обещая быть верной женой. Говорит она, что «моя душа, как закрытый рояль, ключ от которого потерян». А рядом ходит красавец Соленый – Черневич. И любит он Ирину не меньше, чем Тузенбах. А Маша изменяет своему мужу с Вершининым. Ирина – Елизавета Боярская – страстная женщина, как и ее сестры, как все героини пьес Чехова – от Аркадиной и Заречной в «Чайке» до Елены Андреевны в «Дяде Ване» и Раневской в «Вишневом саде». Вот отчего, как я понимаю, родилась мизансцена Додина с поцелуем Соленого. И Ольга, начальница гимназии, которая всех жалеет, целует учителя Кулыгина. Его жаль. Сестра Маша изменяет ему с Вершининым, а ведь Ольга такая же страстная, как ее сестры, как была их мать, которую до сих пор помнит и любит старик Чебутыкин в чудесном исполнении артиста Завьялова. И вспоминаю после спектакля Додина, как несчастлив был сам Чехов в скучной зимней Ялте. Чехов, жена которого «актрисуля» Книппер развлекалась в столице со своим учителем Немировичем-Данченко, и как три сестры повторял: «В Москву, в Москву». И еще одно соображение. У Чехова в театре, ныне, слава Богу, его имени, было два любимых актера Артем и… Всеволод Мейерхольд, первый и, наверно, лучший Треплев в «Чайке» и первый Тузенбах. Острый, злой артист Мейерхольд. Ведь только после ухода Всеволода Мейерхольда в роли Тузенбаха его стал играть неповторимо обаятельный Качалов, на долгие годы наложивший штамп на исполнение этой роли. И Хмелев в последнем спектакле Немировича, и Курышев у Додина избавились от этого. Поэтому трагический исход дуэли я воспринял как никогда до этого. Да и действующие лица, слушающие на каждом спектакле, на каждой репетиции, что о них думают остальные персонажи, играют невольно согласно замыслу великого автора. В этом удивительно найденном сценическом общении действующих лиц в своем следующем спектакле Лев Додин пошел еще глубже, еще смелее.
«Портрет с дождем» Александра Володина. Киносценарий. По нему снят одноименный кинофильм. Сценарий его написал драматург на основе своей пьесы «В гостях и дома». Расскажу историю этой пьесы с несчастливой судьбой. Драматург Володин, с моей точки зрения, лучший русский драматург после Чехова. Думаю, что многие согласятся с моим мнением. После огромного художественного успеха «Пяти вечеров», отнюдь не поддержанного тогдашней прессой, Володин написал пьесу «Пять дней» для любимой своей актрисы «Современника» Нины Дорошиной. Олегу Ефремову пьеса не понравилась. Товстоногов побоялся ее ставить после неприятностей с «Пятью вечерами», и тогда Володин предложил ее Ролану Быкову, тогдашнему руководителю Ленинградского театра имени Ленинского комсомола. Клавдию – главную героиню – должна была играть Нина Ургант, а ее двух детей сам Ролан и его тогдашняя жена, прекрасная травести Лиля Князева. Руководство, то есть Управление культуры запретило эту постановку театру Ленинского комсомола, который находился под идеологическим подозрением, и Ролан Быков поставил вместо нее пьесу Погодина «Третья патетическая» о Ленине. После этого Быков бесславно покинул Ленинград, вернулся в Москву, где подряд блистательно снял две кинокартины – «Айболит» и «Чучело», а пьесу Володина в театре Ермоловой поставил Анатолий Эфрос под названием «В гостях и дома». Играла хорошая актриса Иветта Киселева – любимая ученица Лобанова. Ничего не получилось. Володин легко перенес неудачу. На основе пьесы он сделал киносценарий «Портрет с дождем». Главную роль, по-моему неудачно, сыграла популярная тогда Галина Польских, да и сценарий мне нравился меньше пьесы, и только Лев Додин догадался обо всей его прелести и сделал абсолютно новую сценическую версию, углубив свое решение современного актерского общения, доведя его до возможного совершенства.
Спектакль идет в одном акте и занимает всего полтора часа, невероятно короткое время для обычно длинных додинских спектаклей. Крайняя условность оформления. Раскрытые белые зонтики. Дождь идет два раза. Посреди сцены главная героиня Клавдия в исполнении Татьяны Шестаковой. Это, безусловно, одна из лучших ролей в ее богатой творческой биографии. Дикий во «Фронте» и Тарханов в спектакле «В людях» по Горькому выдерживали большое сценическое время в неподвижности, но перед Шестаковой была поставлена задача посложнее. Ни с одним персонажем спектакля она не вступает в прямое общение. Даже в сценах открытого конфликта. Попробую описать главное мизансценическое чудо Додина в этом спектакле. Итак, Клавдия – Шестакова сидит в своем кресле, а главные ее оппоненты Ирина, артистка Акимова, и ее муж, артист Власов, стоят за спиной и на чем свет стоит ругают ее за связь с новым любовником в отличном исполнении артиста Сергея Курышева. А Курышев стоит на коленях перед своей Клавдией, уткнувшись лицом в подол ее платья. Он слушает все, что о нем говорят Ирина и ее муж, видят его. Он слушает, но якобы не слышит, они смотрят, но якобы не видят. А Клавдия – Шестакова рассказывает с улыбкой о том, что всегда была счастлива, счастлива и сейчас. Этот гимн оптимизму, который Александр Володин позже описал в своем любимом стихотворении «Стыдно быть несчастливым». Оптимизм был лейтмотивом в его творчестве, рассказывающем в пьесах и стихах о женских судьбах. Когда мы снимали по его сценарию фильм «Графоман», он объяснял мне и Олегу Ефремову, играющему главную роль: «В моих пьесах, в главных ролях нет никаких образов. Я всегда описываю себя и ту женщину, которую люблю. Я всегда пессимист, она безудержная оптимистка. Ты в «Назначении» и Ниночка (имеется в виду Дорошина) это поняли, а в Дульсинее не понял никто из исполнительниц». Это поняла Татьяна Шестакова в мизансценах Льва Додина. Я очень любил автора «Портрета с дождем», дружил с ним. Ответственно заявляю. Володин был бы доволен спектаклем «Портрет с дождем», а он редко бывал доволен.
Я же, как бывший профессионал режиссуры, искренне переживающий творческий кризис великого отечественного репертуарного театра, не разучился восхищаться его нечастыми успехами.
Именно поэтому я написал эти заметки о бесспорных открытиях, именно открытиях, Льва Додина и руководимого им театра. Восхищаться не поздно в любом возрасте!..
