«Главное: почва потеряна»
О том, какую Россию мы построили, рассуждает писатель, член Общественной палаты России Валентин Курбатов
Он – академик Академии российской словесности, лауреат множества премий. Хотя он и родом из Поволжья, псковичи гордятся тем, что Валентин Курбатов без малого полвека живет в их городе, и давно уже считают его «воплощением псковского характера». А известный искусствовед Савва Ямщиков писал о зрелом Курбатове: «Сейчас Валентин Яковлевич – фигура очень значимая для нашей культуры. И я считаю, что, пока во Пскове есть Курбатов, пока работают такие люди, мы можем быть спокойны за нашу культуру».
На заседании творческой лаборатории 18-го Пушкинского театрального фестиваля Валентин Курбатов выступил с докладом «Священный долг дружбы (вместо антракта)», после чего встретился с корреспондентом «НВ».
– Валентин Яковлевич, я позволю себе трижды процитировать ваше выступление. Начну вот с чего: «Не верю в существование поэта, который сейчас напишет: «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы!»
– Действительно, не верю.
– А если эти пушкинские слова произнесет не поэт, а, предположим, политик?
– Вы сегодня не назовете политика, который смог бы со всей серьезностью, внутренней страстностью, сердечной полнотой, искренней глубиной произнести «Мой друг, отчизне посвятим…» так, как это выговорилось у Пушкина. Это же не политическое восклицание, это – призыв сердца. Поэты-то как раз (вопреки себе скажу) и могут процитировать эти слова и демонстративно, и громко, да только процитируют чаще не от душевной веры, а «против кого-то», в укор кому-то «менее патриотическому». А у Пушкина же не в укор сказано, не для пустой казенной риторики, не для «прописки в патриотических рядах», а от переполненности сердца. У политиков разве Владимир Вольфович Жириновский при нужде и без нужды процитирует, так ведь он для красного словца не пожалеет и Пушкина.
А почитайте Александра Сергеевича омытым зрением, полнотой сердца – не как великое наследие, а как вчера написанный текст, и вы поймете, что слово еще может быть спасительным. Только надо услышать его в первоначальной глубине.
Помню, как Олег Николаевич Ефремов собирался ставить «Бориса Годунова». Он у нас на фестивале говорил: «Ничего не буду привносить от себя. Сделаю до звука все точно так, как у Александра Сергеевича». Желание святое, а вот не получилось как у Александра Сергеевича! Потому что пушкинский текст уже начал враждовать с опустошаемым на тот час временем. Ефремов играл «Годунова» в Михайловском, и зрелище было печально. Словно нарочно в самом дорогом Борисовом монологе у актера отклеился ус, и слова-то были поднебесны: «...сейчас ты царствовать начнешь... о, Боже, Боже! Сейчас явлюсь перед тобой – и душу мне некогда очистить покаяньем», а ус трепался при каждом дыхании, норовя отлететь. И слова-то в монологе чем далее, тем делались значительнее, а зритель закрывал глаза, чтобы не видеть, как «погибает» актер, но в результате уже не только не видел, но и не слышал. И это была не простая «накладка» и ошибка гримера, а Господня подсказка, что не в театральной задаче дело, не в том, чтобы соблюсти букву, а в том, чтобы услышать Пушкина в глубинном значении, в полноте его великих смыслов, услышать собирательное, спасительное русское слово. Услышать! И понять, что из нынешних духовных тупиков нас может вывести только такое ясное слышание своего сердца.
Сегодня каждое слово надо сто раз на свет посмотреть, прежде чем напишешь, потому что удержать пошатнувшийся мир в относительном равновесии, сохранить нравственный закон внутри человека может только оно – это родное памятливое слово.
– Еще две цитаты, по сути взаимоисключающие. «Как ни расчетливы наши толстосумы, а в душе все-таки русские люди». И: «Если мир окончательно не потеряет рассудок…»
– Они не исключают друг друга. Это скорее малая хитрость и тайная подсказка толстосумам, что если они «не потеряли рассудок», то догадаются, что жить-то им все равно дома. Ну и коли уже наелись, набили переметные сумы, попутешествовали по лондонам, по куршевелям то, может, уж оглядываться пора: а что вокруг-то происходит, в родной-то земле? Не помочь ли чем? Не мачеха ведь?
– Мы уже 20 лет, если вести отсчет от ГКЧП, живем в новой России, но не всегда и не очень понятно, что же за общество мы построили. Вы один из тех людей, которые и в Общественной палате заседают, и ходят по земле, а не ездят в машинах с мигалками…
– Я хорошо помню 19 августа 1991 года. Гостил я в Рождествено у Александра Александровича Семочкина – создателя Музея станционного смотрителя и хранителя усадьбы Владимира Набокова. Дом его стоит у дороги, у Ленинградского шоссе. Часа в три ночи проснулся от грохота. По шоссе из Пскова в сторону Петербурга шли танки, бронемашины, машины связи, тянулись полевые кухни. Я даже не понял, что происходит. А утром на службе в храме – это было Преображение Господне – батюшка… Ну, тут надо сказать два слова о том, чем был знаменит рождественский батюшка. А тем, что все проповеди начинал словами: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Эти гады коммунисты чего придумали!..» И в тот день он тоже начал именно с этой фразы. Ну, думаем, батюшка в своем репертуаре. Но в магазине хозяйственных товаров, куда мы зашли купить шайку для только что построенной Семочкиным бани, по телевизору передавали «Лебединое озеро». И мы поняли: батюшка сказал совершенную правду!
Сейчас это все воспринимается, может быть, как комическая страница в нашей истории, а тогда… ГКЧП, такой неуклюжий, странный, пытался что-то защитить, сказать что-то очень важное, но не нашел слов. Слова словно истаяли в воздухе, они перестали иметь плоть. А за последующие 20 лет мы и вовсе потеряли остатки того, что казалось нам почвой под ногами и небом над головой. Главное: почва потеряна! Такое ощущение, что живем на воздушной подушке. В каком-то цветном тумане, как говорил Василий Васильевич Розанов. Пытаешься руками опереться, а руки проваливаются.
– Валентин Яковлевич, многое зависит и от Общественной палаты Российской Федерации, членом которой вы являетесь…
– Я думал: слава Богу, создали Общественную палату, сейчас она скажет свое слово! Остальным некогда. Дума думает; каждый день новые законы надо сочинять, комментарии к каждому из них, поправки к такому-то, уточнения такого-то. Депутаты каждый день поправляют то, что сами вчера сотворили. Они никогда не останутся без работы и никогда не соскучатся. Ну, думал я, Общественная палата заговорит внятным голосом человека, который за ней стоит. Приезжаю – матушки мои! – Общественная палата занята тем же самым! Она уточняет думские законы и подтверждает или отрицает их. Вносит поправки: запятая вон там неверно стоит, здесь надо заменить слово, там зачеркнуть. Когда начинаешь говорить: «Господа, наш институт, кажется, создан не для этого, а чтобы сформулировать то, чего просит обыкновенное усталое человеческое сердце, определить, что же за мир мы строим», слышишь: «Вы опять за свое?! Мы тут делом заняты – решаем конкретные проблемы!»
Собралась моя комиссия по охране памятников. Думал, сейчас приеду, скажу, что у нас осталось, может быть, из не попранного и не оскорбленного по-настоящему только русское слово, и комиссия по охране памятников должна заявить, что это слово в опасности, что оно должно быть защищено любыми возможными способами. Но оказалось, что надобности в этих властных словах с моей стороны не было никакой. Приоткрываю приготовленные бумаги и вижу в этих бумагах проект решения. Дословно цитирую: «Девелоперы должны отдавать преференции инвестициям в кластеры». «Ты куда залез, старик?! Ты что тут делаешь? Тут люди вон какие проблемы решают! У них – кластеры, у них – девелоперы, у них – преференции, а ты – с русским словом…» На другом заседании: «Будьте добры слайд номер 13. Диаграмму номер 14. Этот пропустите, следующий дайте». Все вроде бы правильное, наглядное, но при этом не отвечающее ни одному сердцу. Да и любой человек, разбуди его ночью и спроси о самом главном – для чего он живет в России сегодня, чего хочет, – со смятением не найдет ни одного слова в ответ – внятного, ответственного. «Девелоперами» тут не защитишься.
Важно, чтобы человек услышал наконец, в каком государстве мы живем, чтобы ему сформулировали: «Ребята, мы строим государство, в котором… и т. д.». Не «гражданское общество», о котором никто не может понять, что оно такое, а государство. Что такое сегодня традиция, милиция (извините, полиция), армия, Конституция. Чтобы все всем было ясно. А то такое впечатление, что власть нарочно уходит от формулы. Или нарочито отводит нас, заставляя заниматься мелкими, суетными, частными делами. Кто-то третьего дня в интернете выложил обращение: «Слушай, народ!», где сказано, что «господа власть» должна догадаться однажды, что она власть народная. Народ только делегировал эту власть. А «господа» собираются вести диалог власти с народом. «Диалог власти с народом!» Власть вдруг отделилась, стала таким странным институтом, и она жалует нам со своего плеча… Не знаю, что она может нам жаловать. Потребительскую корзину? Увеличивает пенсию. От своих щедрот. От того, что они, «господа власть», богаче нас. Да и культура вдруг стала дробной и странной, фрагментарной – как слайд номер 13, диаграмма номер 14.
И все же самое мучительное, что произошло за годы нашего шатания, – это то, что полегчало слово. Из него ушла плоть. Земля и небо из него ушли – оболочка осталась! Справедливость, милосердие, любовь, добро – все эти слова не означают того, что они означали.
