«Джаз в России популярнее, чем в Америке»

Легендарный музыковед Владимир Фейертаг сожалеет, что для нынешних студентов на первом месте стоит не искусство, а диплом

Еще в студенческие годы он собрал джаз-оркестр, в котором играл на фортепиано и писал аранжировки. А в далеком 1960-м, когда этот чуждый советскому человеку музыкальный жанр был чуть ли не под запретом, Владимир Фейертаг вместе со своим барабанщиком Валерием Мысовским не только написал, но и опубликовал (!) брошюру «Джаз», ставшую первой книгой о джазовой музыке на русском языке. В дальнейшем вся жизнь Владимира Борисовича (а ему уже 80) связана с этой музыкой. И ничего удивительного нет в том, что именно Фейертаг все 11 лет существования открытого фестиваля духовой и джазовой музыки «Сентябрь в Тихвине» является его лицом, брендом.

– Владимир Борисович, было бы неправильно начать наш разговор не с «джазового сентября», коль уж мы сейчас находимся в Тихвине.

– Согласен.

– Как вы оцениваете динамику фестиваля?

– Мы живем сиюминутными фестивалями и сиюминутными радостями. Забываем, что было хорошего и плохого. Отследить кривую по восходящей или нисходящей, как курс доллара, в музыке невозможно. Каждый из прошедших фестивалей «Сентябрь в Тихвине» хорош по-своему. Нынешний отличается, может быть, тем, что было больше иностранных имен. Но главное: здесь всегда была музыка. Примечательно еще и то, что каждый год бывает что-то неожиданное и удивительное. Я порой до самого выступления понятия не имею, что будут играть те или иные музыканты.

– Как же вы тогда готовитесь к своим выступлениям?

– Я должен подготовить публику к восприятию. Моя задача – сделать ее толерантной. Часто говорю слушателям, что я этой музыки не знаю, но призываю вслушаться и что-то в этом найти. Есть два способа моей подготовки. Во-первых, я поищу информацию в интернете. А во-вторых, поговорю предварительно с артистами. Но вообще-то могу и ничего не выяснять, а выйти, например, перед выступлением швейцарского трио Plaistow и формально сказать: «Как здорово, что теперь в Швейцарии есть три человека, которые знают слово «Тихвин». А еще могу и рассказать что-то о самой Швейцарии, где очень много разных музыкантов, причем не только профессионалов.

– Можно сказать, что за последнее время изменилось отношение к джазу?

– Думаю, что да. Люди, которые родились после распада СССР, начинают проявлять интерес к тому, что есть вокруг, – джаз, классический рок, какие-то современные течения. Кого-то это начинает интересовать. А если проявляется интерес к музыке, то джазу там находится место. Но вообще, это не массовая культура. Это же прежде всего инструментальная музыка, которая никогда не была массовой. Гораздо популярнее была опера.

– Кстати, в последнее время наблюдается тенденция, когда оперные певцы вдруг проявляют интерес к джазу…

– Это говорит о том, что и оперные исполнители признают джаз. Как правило, они поют песни на основе джазовой классики. Думаю, что ни Елена Образцова, ни Мария Максакова не претендуют на то, чтобы профессионально петь джаз. Они честно признаются, что ни с кем не конкурируют. В качестве аккомпаниаторов у них часто выступают джазовые музыканты, которые лучше могут справиться с такой музыкой, чем академические музыканты.

– Давид Голощекин в одном из интервью сказал, что и джаз, и классика – это серьезные направления, и люди по большому счету не знают ни джаза, ни классики. Вы согласны с этим?

– Согласен. Я считаю и даже настаиваю на том, что джаз-музыкант должен получить классическое образование, а потом уже обучаться на джазовом отделении. Так делается в Российской академии музыки, в консерваториях в Ростове и в Новосибирске. Может быть, где-то еще, не знаю. Так должно быть. Не могу себе представить пианиста, который бы не играл классическую музыку.

– Как вы пришли к джазу?

– Мое поколение, как правило, приходило к джазу благодаря триумфальному шествию во время войны по нашим экранам легендарного фильма Брюса Хамберстоуна «Серенада солнечной долины». Это было потрясение. А до этого мы никогда не слышали джаз в чистом виде. Потом к джазу пришли люди, которые умели подбирать на слух, как я. Во мне слуховые качества развивали с детства. Правда, поначалу я принимал за джаз все, что хоть чуть-чуть похоже на ритм. Понимание того, что джаз – это свободное искусство, пришло гораздо позже.

– Вы преподаете историю джаза в Университете культуры и искусств. Джаз популярен среди студентов?

– Нет. Дело не только в джазе. Сейчас студенчество такое – им нужен в первую очередь диплом. Они прагматики. Хотели бы не ходить на учебу, но диплом получить. В моей группе из тридцати человек только пятеро ходят на лекции. Остальные прибегают в последний день, чтобы узнать, как меня зовут.

– Вам с молодежью интересно общаться?

– Не всегда. Не хочу говорить плохо про современную молодежь. Она такая, какая есть. Но дело в том, что нынешняя школьная гуманитарная подготовка меня не устраивает. Мне очень трудно с ними разговаривать. Приведу простой пример. Когда я начинаю читать историю джаза второму или третьему курсу, то спрашиваю: «С какой страной связан джаз?» Все знают и отвечают – с США. Потом я вывешиваю слепую карту Америки. И спрашиваю: «На каком берегу стоит Нью-Йорк?» Из двадцати человек только двое сказали: «Мы знаем, что здесь Калифорния». Как с ними начинать разговаривать? Если мы будем идти по американскому пути, где 80% населения должно быть занято в сервисе, в мелком частном предпринимательстве, то тогда и будем иметь такого обывателя, как американец. Я побывал в Америке неоднократно, и могу сказать, что они о джазе знают меньше, чем знаем мы.

– Что побуждает людей поступать на музыкальный факультет? Чем в дальнейшем они хотят заниматься?

– Побуждения могут быть самые разные. Я часто студентов прошу сказать, чем они хотят заниматься. Однажды даже провел эксперимент: попросил поднять руки тех, кто не любит джаз. Ребята, конечно, испугались, думали, что я приму какие-то меры. Но потом один парень все-таки признался, что джазом не интересуется, а его привлекает тяжелый рок. Тогда я сказал: «Мне нужна курсовая работа, в которой была бы объяснена ненависть к джазу». Я пообещал поставить пять, если он объяснит мне, почему не любит джаз. Детально не помню, о чем он написал, но я поставил ему пять за откровенность. Всегда нужна аргументация.

– Когда вы только начинали заниматься джазом, это было небезопасно. Как вспоминаете то время?

– Я не считаю, что была какая-то опасность. Была цензура, которая могла не разрешить что-то напечатать, отругать, если вы что-то не то ляпнули, особенно со сцены. Мне приходилось несколько раз быть наказанным. Я иногда позволял себе критические высказывания, например о пластинках. Однажды сказал, что «Мелодия» выпускает плохие пластинки, а в Америке они звучат лучше. Тогда меня на три месяца отстранили от работы. В общем, такие меры были, но прямой опасности в мое время уже не было. Во всяком случае, 37-й год не повторялся, а репрессии 40-х годов, все эти постановления о космополитизме застали меня в школьные и студенческие годы. 

Но, знаете, поскольку я человек советский (не побоюсь этого прилагательного), то должен сказать, что у нас был выработан какой-то определенный иммунитет: мы прекрасно чувствовали, что можно делать, а что нельзя. И люди, с которыми я общался, понимали, что есть табу, запреты, так называемый внутренний цензор. Была какая-то осторожность, знание среды и понимание того, где мы живем. Хотя родители меня оберегали и не все мне сообщали, что в мире творится. Но мы сами как-то приходили к каким-то выводам. Кто-то раньше, кто-то позже. 

– Вы наверняка помните, когда появилось выражение: «Сегодня слушает он джаз, а завтра родину продаст»?

– Это комическое выражение из стихотворения Льва Гаврилова, которое было опубликовано в какой-то газете. Да и много еще было таких шутливых высказываний, например, «от саксофона до финского ножа один шаг». Это все из анекдотов.

– А как вы относитесь к симбиозу? Сегодня это целая тенденция – и в музыке, и вообще в искусстве.

– Куда от этого деваться? Джаз открыт, он не замыкается в себе. Сегодня даже симфоническая музыка не замыкается в себе. Нет ни в одной области искусства определенного снобизма. А если и есть, то надо с этим бороться. Никто не заставляет музыканта действующего менять свое кредо. Но то, что рядом с ним играет его так называемый «оппозиционер», должно быть нормальным явлением. Джаз имеет много пограничной музыки. Заметьте, что в классике мы потеряли профессию «играющий композитор». К сожалению, очень мало композиторов, которые виртуозно исполняют свои произведения. А джаз эту идею подхватил, потому что это композиторская музыка, но исполненная тут же, сейчас же. Поэтому и может контактировать со всем, что есть вокруг. Это нормально, я этого не боюсь и советую от этого не отгораживаться.

 

Беседовали Мария Казак и Константин Глушенков