«Крестовый» подход

В канун Дня работников СИЗО и тюрем репортер «НВ» примерила на себя роль сотрудника «Крестов»

Завтра сотрудники пенитенциарной системы отмечают свой профессиональный праздник. Но, по правде сказать, профессии этих людей вряд ли можно позавидовать. Ежедневно на их глазах разворачиваются человеческие драмы и решаются судьбы. О том, что эта работа труднейшая, говорит и тот факт, что пенсионерами сотрудники СИЗО и тюрем становятся уже в 35 лет – год службы считается за полтора. Правда, многие из них уходят, не дождавшись заслуженного отдыха. Чтобы прочувствовать сложности этой работы, корреспондент «НВ» на один день устроилась в легендарный следственный изолятор «Кресты» на Арсенальной набережной, он же СИЗО № 1 Петербурга.

В этот следственный изолятор я направилась не случайно. Уж слишком много шумихи поднимается в последнее время из-за его переезда и строительства на его месте развлекательного центра. Вот и захотелось спросить у сотрудников СИЗО, что они думают насчет своего переселения. Как оказалось, сотрудники категорически против обустройства тут «креативного квартала». Они так и говорят: только исключительно креативный (читай: сумасшедший) человек мог предложить обустроить на этом пропитанном человеческими страданиями, проклятом (ударение на первом слоге) месте увеселительные заведения. 

Тюремный комплекс на Арсенальной набережной был построен в конце XIX века по новейшему для тех времен американскому проекту. Потому-то любому, оказавшемуся здесь, приходят на ум кадры из голливудских боевиков. Более чем вековая история учреждения полна событий, которых хватило бы на множество кинодрам. Триллеры с захватом заложников и убийством сотрудников, бунты с поджогами, самоубийства… Здесь в 1990-е годы обитали по 

18 человек в тесных камерах площадью 7 квадратных метров. Трехъярусные койки-шконки, появившиеся тогда, не демонтировали до сих пор: так, на всякий случай. Здесь, у этих стен рождались самые драматичные стихи Анны Ахматовой, приходившей к мужу, а затем к сыну. Эти стены, которые за более чем сто лет вобрали в себя дух безысходности и отчаяния, гнетут, как только ты переступаешь порог СИЗО и за твоей спиной захлопывается решетка. 

Мобильный телефон и паспорт сданы на вахте, сумка пристрастно досмотрена охранником. Цензуру не прошли лишь безобидные наушники от плеера.

– Пусть берет с собой под мою ответственность, – разрешает замначальника следственного изолятора № 1 Владимир Лиховид, сопровождающий меня и фотокорреспондента «НВ».

– А у вас в «Крестах» строго, – шучу я, пытаясь разрядить обстановку, пока мы пересекаем дворик к административному корпусу.

– Не в «Крестах», а на работе, – поправляет меня Владимир Иванович. – Сотрудники СИЗО никогда не называют это место «Крестами», это наша работа. А строгий досмотр подследственные тоже пытаются перехитрить: то мобильный телефон с зарядкой в каблуках туфель пронесут, то родственники в передаче кофе с наркотиками намешают. Всякое бывает – сами увидите. На этих словах в кабинете он набирает внутренний телефон и говорит в трубку: «Чай принесите!»

Через пару минут в дверях вырастает худощавый молодой человек в черной робе с подносом. Чайные приборы с легкомысленными клубничками аккуратно накрыты домашней кухонной салфеткой.

– Ваш чай, пожалуйста…

– Свободен! – обрывает его замначальника СИЗО и поясняет, когда закрывается дверь. – Это наша хозобслуга из числа осужденных, их отряд – около 230 человек. 

Мужчины в черных робах, деловито снующие туда-сюда по «Крестам», – заключенные-«первоходы», оказавшиеся за решеткой по «небольшим» статьям: мошенничество, наркомания, воровство. В СИЗО за выполнение хозработ они получают примерно 200 рублей в день. Условия у них куда более сносные, чем у подследственных. Живут они не в камерах, а в общежитии, питаются относительно нормальной пищей в столовой. И самое главное – они не сидят месяцами безвылазно в камере и не мучаются от неопределенности своей судьбы, как остальные 2300 обитателей. Последние же находятся в камерах по четыре человека, регулярно встречаются с адвокатами и следователями и ждут своего приговора. Срок их пребывания тут разный – от двух месяцев до двух лет – это как кому повезет со следователем. В СИЗО признают: порой люди здесь оказываются незаслуженно. Именно к ним, к подследственным, и отправилась корреспондент «НВ». 

Без сантиментов

– Вы к кому? К Харитонову? Адвокат? Проходите в двенадцатую комнату, подследственного сейчас приведут! – стальным голосом чеканит хрупкая милая девушка. 25-летняя Эвелина Кузнецова – начальник дневной смены. В «Крестах» после института по распределению она трудится четвертый год. По большому счету именно от нее зависит, состоится ли встреча подследственного со следователем, адвокатом и родственниками или ее не будет.

– В 11-м классе, когда я мечтала надеть форму и пойти работать в службу исполнения наказаний, то и представить себе не могла, насколько это морально тяжелая работа, – признается Эвелина. – Сентиментальности и мягкости быть не должно. Да и трудимся мы за счет энтузиазма: зарплата сотрудника – 13–17 тысяч рублей в месяц. 

По обе стороны коридора, который заканчивается постовой будкой дежурного, расположены два десятка следственных комнат со стеклянными дверями. За одной из них адвокат с подследственным наклонились над кипой бумаг и что-то оживленно обсуждают. За другой – заключенный обреченно положил голову на руки и то ли плачет, то ли дремлет. Каждая 7-метровая комнатушка – своеобразная сцена, на которой разворачивается свой спектакль с неповторимым сюжетом. Эти стены слышат судьбоносные признания и бездоказательные обвинения. Именно в эти комнаты мне доверили сопроводить арестованных для встречи со следователем или адвокатом. 

Корреспондт «НВ» проходит краткий инструктаж у начальницы дневной смены Эвелины Кузнецовой

«Романюк, на следствие!»

Эвелина выписывает мне сопроводительный квиток на подследственного Антона Романюка. Он сидит в 4-м отделении на четвертом этаже, на языке «Крестов» 4.4 – здесь содержатся не единожды судимые. 

– Романюк обвиняется в краже в особо крупном размере, он рецидивист, будь осторожна, – наставляет меня Эвелина, – тебе нужно подняться на четвертый этаж четвертой галереи, постучать в дверь ключом, позвать его на следствие, открыть дверь, оторвать корешок дежурному на этаже и сопроводить арестованного сюда – во вторую комнату. Только запомни: в диалог с ним не вступаешь, за руки не берешь, идешь не дальше чем в метре от него, постоянно держишь в поле зрения и квиток отдаешь лично в руки следователю! 

Путь на все галереи или отделения проходит через холл «Крестов»: огромный круглый зал, увенчанный высоким куполом, от которого крестообразно в четыре стороны расходятся галереи. Акустика здесь мощная, любой звук обретает стократную силу. На всю мощь по радио гремят дурацкие старые шлягеры, а под куполом чирикают воробьи. Негромко, но за счет акустики их чириканье звучит истошно и пробирает до костей. 

Страх наводит и лязг решеток и замков, которые захлопываются на каждом этаже. Сотрудники признаются: все замки на дверях камер старые. Менять их не хотят, так как именно в них вся «соль». Оглушительный лязг железа напоминает и обитателям, и сотрудникам, где они находятся, и служит лучшим средством от расслабленности. 

Наконец, добираюсь до нужной камеры, сердце бешено колотится (все же не каждый день приходится конвоировать заключенных), стучу ключом и, набрав в легкие побольше воздуха, кричу:

– Романюк, на следствие! – а в голове в этот момент рисую образ этого самого рецидивиста-вора: толстый, неряшливый, в возрасте и непрестанно матерящийся. 

– Сейчас выйду! – слышу из-за железной двери молодой мягкий баритон.

Дверь распахивается – и на пороге появляется высокий симпатичный мужчина лет 30 в модных штанах и голубой рубашке. Он окидывает меня, разинувшую от изумления рот, насмешливым взглядом, обходит и, заложив руки за спину, говорит:

– Пойдемте! – и уверенно удаляется. 

Я еле поспеваю за ним, постоянно помня, что подследственный не должен уходить от меня дальше чем на метр. Вдруг Романюк оборачивается и… выхватывает талон, предназначенный для следователя, со словами:

– Давайте, я сам отдам!

– Не положено! – судорожно отнимаю у него талон. – Не положено, чтобы вы отдавали!

– Новенькая, что ль? – издевательски констатирует Романюк. – Смотри, ты меня не туда привела, новенькая. Следовательская комната № 2 в той стороне….

Я краснею и направляюсь за ним через весь коридор в нужном направлении. В следовательской комнате, к счастью, нас поджидает утомленный следователь со стопкой бумаг. Быстро сую ему под нос талон и с облегчением оставляю Романюка за стеклянной дверью.

«Могила» и «хряпа» за 38 рублей

А между тем наступает полдень – в тюрьме обед. 

– «Могила» и «хряпа»! – кричит раздатчик еды. 

Бидоны с первым и вторым он толкает перед собой на тележке. Человек, который хоть раз попробовал «могилу» – рыбный суп, окрещенный так здешними обитателями, потому что «в нем рыба плавает дохлая», и «хряпу» – месиво из овощей, – станет есть это только от очень большой безысходности. 

Весь суточный рацион заключенных должен уложиться в 38 рублей, отсюда и его несъедобность. Многие тюремному обеду предпочитают свои перекусы. Запасы провизии в одной из камер впечатлили меня. Под столиком громоздились пакеты с «дошираками» и прочей едой быстрого приготовления. В таких камерах зачастую «хряпа» и «могила» отправляются прямиком в «машку» – так заключенные называют помойное ведро. 

Готовит еду заключенным, равно как и сотрудникам (для последних обеды стоят 60 рублей, и они довольно вкусные), хозобслуга, она же и раздает их. Странно в XXI веке видеть, как люди в черном, словно рабы, тащат бидоны на плечах по винтовой лестнице на четвертый этаж. 

– А что им еще делать? Пускай поработают, походят туда-сюда, так, может, исправятся, одумаются, – замечает замначальника «Крестов». 

 Даже помытые бидоны из-под еды источают странный кислый запах. Он, смешанный с «ароматом» хлорки, наполняет все помещения «Крестов». Этот «букет» еще долго преследовал меня, и никакая стирка и душ не могли его отогнать. Пожалуй, единственное, что смогло его победить, – это запах табака. Отчасти поэтому заключенные в «Крестах» практически все до одного курят – им это разрешено делать прямо в камере.

И, выйдя на шумную Арсенальную набережную, вдохнув автомобильные выхлопы, сказала себе: вот он, пожалуй, воздух свободы!

(Все фамилии заключенных и подследственных изменены)

Воров сменили этнические преступники без тату

Контингент преступников, говорит замначальника СИЗО Владимир Лиховид, за последние пару лет сильно изменился. Основная масса подследственных – это наркоманы и мигранты. Этническая преступность, отмечают сотрудники СИЗО, в последнее время резко возросла. А татуированных воров в законе, говорящих по фене, стало меньше. Фразы типа «Принимая коня, закрой кормушку» («Поднимая веревочку с грузом, закрой окошко в двери») или «Не забудь про мартышку, когда закидываешься» («Проверь с помощью зеркала, когда кидаешь записки») сегодня можно встретить лишь на табличке в музее «Крестов». Здесь также можно увидеть трубку для передачи «маляв» (писем из тюрьмы), сделанную из сотни слоев бог знает где добытых газет. Верхний слой принадлежал номеру «Невского времени» десятилетней давности. Среди «крестовских» раритетов: пистолет и граната, слепленные заключенным из хлеба, устройство для самопальной браги из хлеба, самодельные кипятильники и приспособления для татуировок, изготовленные из авторучек. Кстати, сегодня татуировки, говорят сотрудники СИЗО, не в ходу – современные зэки считают тату архаизмом.