«Мы на пороге фундаментальных открытий в борьбе с ВИЧ»

Петербургский ученый Андрей Козлов утверждает, что российская система противодействия распространению СПИДа работает как часы

Андрей Козлов является профессором Санкт-Петербургского государственного университета, заведует лабораторией в Институте особо чистых биопрепаратов и руководит независимым Биомедцентром. Сейчас его вакцина от ВИЧ готовится ко второй фазе клинических испытаний.

– Андрей Петрович, сегодня в России СПИД встречается все же не часто. Что нас спасло от эпидемии?

– Когда в 1983–1984 годах Роберт Галло открыл вирус СПИДа, ученые сразу поняли, какую он несет опасность. И я был в их числе. В 1978-м я получил стипендию международного агентства по изучению рака и попал в лабораторию к самому Галло, где как раз работали над вирусом лейкоза, это привело и к открытию вируса иммунодефицита человека (ВИЧ). Поэтому я сразу написал письмо в правительство СССР. Мне ответили: «Вот ты и защитишь страну от инфекции». Так я создал первую в СССР лабораторию по изучению ВИЧ-инфекции. А уже в первых числах мая 1987-го в Ленинграде выявили первый случай. Сейчас в России около 40 тысяч зараженных ВИЧ.

После того как была зарегистрирована первая смерть от СПИДа, Политбюро приняло решение о создании сети центров по профилактике и борьбе со СПИДом. Было создано 70 таких центров и несколько сотен лабораторий, налажено производство диагностических тест-систем. В ту пору встречались лишь единичные случаи заболевания, у нас была фора в 10 лет, мы могли вообще не пустить СПИД в нашу страну. Но потом наступили 1990-е… Мы внедряли в практическое здравоохранение так называемый иммуноферментный анализ, который до СПИДа в практическом здравоохранении не применялся. До сих пор налаженная нами система работает как часы: не было ни одного заражения через кровь.

– А как медицина справляется с вирусом сейчас?

– Вирус состоит из белков и нуклеиновых кислот. В число вирусных белков входят белок оболочки, полимераза, интеграза, протеаза и другие. Научный метод создания лекарств заключается в том, что все белки и ферменты вируса рассматриваются как мишени, к которым вырабатывают ингибиторы (их уже десятки). Ингибиторы используют в сочетании, проводят комплексную, комбинированную терапию. Она называется высокоэффективной антивирусной терапией. К одному лекарству вирус быстро привыкает, поэтому комплексное лечение позволяет его контролировать. Сложность этого лечения в том, что оно пожизненное.

Пока мы не научились полностью искоренять вирус: он «прячется» в резервуары, которые недоступны для лечения. Но сейчас уже и к этому подбирают ключи: если на фоне высокоэффективной антиретровирусной терапии давать иммунотерапевтический препарат – такой, как наша вакцина, – он способен помочь искоренить вирус из резервуаров.

Но необходима и превентивная, профилактическая вакцина. Вакцины против краснухи, кори, полиомиелита разрабатывались десятилетиями. Против сифилиса, малярии, туберкулеза вакцин по-прежнему нет. Только сейчас начали появляться данные, что вакцина против СПИДа возможна.

– Какие же существуют подходы в борьбе с вирусом?

– Их не так много. Есть так называемые вакциновые платформы. Это принципы, которые кладутся в основу направления. Одна такая платформа – ДНК-вакцина. Другая – рекомбинантные белки, когда биотехнологическими методами и методами генной инженерии в культурах клеток производится вирусный белок. Потом его очищают и используют как компонент вакцины. Следующая платформа включает различные живые векторы – это может быть другой вирус, например аденоассоциированный. У человека он присутствует и абсолютно безвреден, но если вырезать его гены и вставить гены ВИЧ, то получится, что вектор в организме человека размножается и наводит синтез вирусного белка, на который будет вырабатываться иммунитет.

Существуют векторы на основе поксвирусов. Это вирусы патогенные для животных. Если использовать вирус оспы канареек, то человеку он вреда не приносит, но наводить синтезы может, если в него опять же вставить гены ВИЧ. И надо сказать, что самые успешные комбинации сегодня – комбинации поксвируса канареек с рекомбинантным белком.

Богатые США могут позволить себе все комбинации. Есть тенденция в американской науке: не утруждать себя мыслительным процессом, а просто перебирать все варианты. Деньги есть – вот все и проверим, а там видно будет. В журнале Nature даже была дискуссия: нужны ли научные гипотезы?

– Недавно вы вернулись из Бостона с конференции по вакцине против ВИЧ. Насколько мировое научное сообщество продвинулось в создании вакцины?

– Несколько вакцин уже начинают работать. Создано много так называемых нейтрализующих антител. Даже путем пассивного введения таких антител получается защита. Это классический метод.

Сейчас мы добавляем антитела уже к химиотерапии, к ингибиторам, которые синтезируем химически, – это огромный шаг вперед. Гены таких антител можно посадить на какие-то векторы, реплицирующиеся в организме, и наводить синтез готовых антител уже в организме. Это называется генной терапией, и такие подходы тоже были продемонстрированы на конференции в Бостоне.

– А как действует ваша вакцина и какой путь ей еще предстоит пройти?

– Много лет назад здесь, в нашей лаборатории, мы начали работать над направлением, которое называется «ДНК-вакцина». Иммунизация происходит не белковыми препаратами, а ДНК, чистой ДНК. Вообще, когда начинались испытания нашей вакцины, речь шла о том, что никто не разрешит колоть ДНКовый препарат в России. Тем не менее Минздрав разрешил.

Мы начали клинические испытания. Первая фаза проводилась на 20 пациентах, изучались в основном иммунологические показатели. На второй надо изучать большее число пациентов и иммунологических показателей. Здесь будет человек 80 испытуемых, у которых смотрят не защиту от вируса, а стимулирует ли вакцина клеточный иммунитет либо антитела. Третья фаза – уже испытания на эффективность, ее обычно называют эпидемиологическим экспериментом. Как правило, нужна какая-то группа людей с высокой заражаемостью, чтобы статистически достоверно показать, что эта заражаемость упала. Если заражаемость в какой-то когорте 5 процентов, нужно несколько тысяч человек в контроле и опыте. Это трудно, дорого. Получается, что третий этап вылетает в 100 миллионов долларов. И вообще, борьба с ВИЧ – дело дорогое. Наши испытания не продвинулись дальше первой стадии, потому что с прошлого года никакого финансирования нет вообще.

– В 2010 году вы открыли феномен «генетического бутылочного горлышка». Какого его значение и почему его так называют?

– Открытие, которое мы сделали здесь, в России, заключалось в том, что у наркозависимых инфицирование происходит одной-единственной вирусной частицей. Когда мы это выяснили, никто в мире сначала не поверил. Слизистые оболочки или мембраны клеток крови (а у наркоманов вирус попадает сразу в кровь) атакуются тысячами вирусов. Расшифровав генетический код этих вирусов, мы можем их сравнивать. Есть такой метод, SGА (Single Genome Analysis) – анализ единичных геномов. Он состоит в том, чтобы взять кровь у зараженного человека, выделить нуклеиновые кислоты из крови и разбавлять их таким образом, чтобы в каждой пробирке было по одному вирусу, потом их просеквенировать и сравнить последовательности. Если они все будут отличаться – значит, разные вирусы проникли. 

И что оказалось? В 75 процентах случаев эти единичные геномы одинаковы или с единичной незначительной мутацией. Это говорит о том, что через преграду проник только один вирус. За год до этого тот же результат получили для сексуальной передачи: там понятно, на слизистых оболочках при контакте происходит отбор и один какой-то «счастливый» вирус проникает. А здесь-то что? Тысячи вирусов попадают прямо в кровь – и все равно инфицирует только один. Поэтому и бутылочное горлышко: много геномов, а проскакивает почему-то один. Но мы не можем предсказать, какой вирус из миллиона окажется роковым. Журнал Science тогда написал о нас фантастическую статью: в России не понимают, что открыли их ученые.

 

Беседовала Марина Слащева