Наместник Свято-Троицкой Александро-Невской лавры епископ Выборгский Назарий рассказал «НВ» о том, как протекает монастырская жизнь в самом центре Петербурга

Многие петербуржцы и гости северной столицы до сих пор еще не могут осознать, что в самом центре мегаполиса, практически на Невском проспекте, идет настоящая монастырская жизнь – с насельниками, послушаниями… Многие до сих пор воспринимают Александро-Невскую лавру как памятник архитектуры, как место упокоения многих известных людей. А ведь лавра уже много лет как вернула себе статус действующей обители… Сегодня, продолжая цикл публикаций, посвященных 300-летию лавры, мы даем нашим читателям возможность взглянуть «за кулисы» лавры, на повседневную жизнь обители глазами ее главы и фотокорреспондентов «НВ».

 

– Одну минуту… – прервал владыка еще даже не принявшегося толком за интервью корреспондента «НВ». – Я ведь имею возможность участвовать в построении нашей беседы?

– Безусловно.

– Тогда я хотел бы сначала сказать о тех, кто приходит в монастырь. В монастырь ведь идут не люди, которые родились для монашества и воспитывались для этого с детства. Как раз наоборот: приходят люди, которые уже повидали жизнь, которые имеют за собой множество грехов различного порядка. Они приходят, чтобы раскаяться, смириться, молить Господа о прощении… Это стереотип – видеть монахов с нахмуренными бровями, с большой бородой, да еще и с капустой в этой бороде. Православные монахи, православные люди совсем другие. И не надо думать, что чем длиннее борода и чем грязнее человек, тем более он свят. Монахи – это живые люди. Почему, например – как кто-то думает – мне, наместнику монастыря, нельзя пошутить или рассказать хороший анекдот? Конечно, без всяких там скабрезностей. Можно! В некотором монахе больше радости, больше поводов к улыбке, чем в ином мирянине.

– А что скажете о мирянах, которые приходят в монастырь?

– К сожалению, люди, имеющие много проблем, приходят, как правило, только в двунадесятые праздники. А еще очень часто – только на Пасху и Рождество. И хотят сразу все сделать. И исповедоваться за всю свою жизнь, и причаститься, и вопросы задать… Иногда я хочу их спросить: «А может, вас еще и отпеть? А то вдруг больше сюда до своей смерти вы не придете…» Братья, которые исповедуют людей, возвращаются в свои кельи как выжатые лимоны. Представьте себе: человек приходит и начинает говорить о своем внутреннем состоянии. Или наоборот – ничего не говорит: хочет сказать, но чего-то стесняется... Попробуйте его разговорить. Настроить. Заставить (в хорошем смысле слова) сказать о том, с чем он пришел.

– Сравнима ли дисциплина в монастыре с армейской? 

– Да, в чем-то сравнима…

 

У нас не настолько жесткий устав, как в армии, но есть правила, которые действительно очень строгие, – продолжает владыка. – Главное отличие: у нас – осмысленное послушание, потому что в монастыре и вообще в Церкви – большая доля свободы, которую дал человеку Господь. Однако если человек приходит в монастырь и принимает наш устав, то мы требуем его исполнения. Поэтому людям, которые хотят принять постриг, мы даем довольно много времени, чтобы разобрались, действительно ли они готовы быть монахами. И вы знаете, я бываю очень рад, если человек разбирается и уходит как можно раньше. Потому что, если он уйдет, после того как получит какую-то степень монашеского пострига, это будет намного хуже…

– А как наказывается монах, ослушавшийся настоятеля монастыря?

– Если ослушался священник или дьякон, то наказанием является недопущение к службе. Не увеличение нагрузки по службе (как, например, в армии – назначение наряда вне очереди), а ее уменьшение. Есть, например, и такое наказание: я могу священника или диакона разоблачить до подрясника.

– На какой-то период или навсегда?

– Навсегда – только по решению правящего архиерея. И за серьезный проступок. Я же могу запретить священнику служить в течение месяца. Если нужен больший срок, я должен писать докладную митрополиту, который примет решение по своему усмотрению.

– Практикуется ли в обители жесткая аскеза? Есть ли, например, монахи, принявшие обет молчания?

– Жесткую аскезу я лично не очень одобряю. И Церковь ее не поощряет. Это сухоядение весь Великий пост, истязание себя физически и так далее... Мне ближе умеренная аскеза, действительно помогающая человеку следовать своим путем спасения. А обет молчания – особый обет, который мы ни на кого не накладываем. Вообще, без благословения практически никто не выдерживает этого испытания. Да и любого другого, даже самого простого. Так или иначе в нашей обители ни молчальников, ни отшельников нет. Представьте себе отшельника на Невском проспекте...

– Кстати, имеют ли монахи лавры индивидуальные кельи?

– Мы стараемся сделать так, чтобы иеромонахи, игумены, архимандриты имели индивидуальные кельи. А вот некоторые дьяконы живут по два. Послушникам же не положено жить по одному. В основном они живут по двое. Но у нас есть кельи, в которых живут и по четыре, и по шесть человек…

– И чем занимается братия в свободное время, если таковое есть?

– Каждый из нас имеет какие-то свои увлечения. Один кандидат в братию (хотя он уже и дьякон), бывший семейный, сейчас проходит искус послушания и увлекается, казалось бы, простым делом – собирает модели самолетов. А потом, может быть, подарит их в детские дома или детям-инвалидам. Это светское увлечение, но зачем это ему запрещать? Пусть занимается этим, лишь бы не чем-то другим. Есть люди, увлекающиеся живописью, иконописью. Некоторые монахи занимаются этим в послушании, но есть и такие, которые делают это как бы для себя. Некоторые фотографируют…

– А может ли монах «работать» охранником лавры и применять в случае необходимости средства обороны?

– Может, конечно, но в пределах разумного. Естественно, что никакого оружия, кроме, может быть, газового, у нас нет. Но под рукой всегда есть что-то, что может оказаться оружием.

– Вообще, охраняется ли монастырь от посягательств внешнего мира?

– В обители организованы круглосуточные дежурства в основных местах. Особенно там, где есть возможность проникнуть внутрь нашего каре. По ночам у нас дежурят послушники, некоторые трудники. И есть охранники, работающие по найму.

– Владыка, скажите: вам понравился фильм о монастыре «Остров» режиссера Павла Лунгина?

– Да, понравился, но художественные образы в нем немножко натянуты.

– А как вам сцена изгнания беса из молодой девушки?

– Если бы вы увидели настоящее изгнание беса, то поняли бы: в фильме – это просто цветочки. Если бы вы присутствовали при настоящей православной отчитке, если бы увидели, что одержимый бесом человек вытворяет при этом, то осознали бы, что выводить это на экран просто нельзя. Потому что это страшно. Я думаю, что сегодня только один или два человека на всю Россию могут изгонять бесов. И на это они имеют особое благословение. Бес никогда не прощает человека, который заставил его покинуть свое жилище и искать новое. Того, кто это сделал, бес пытается самого захомутать. Выдержать бесовские атаки способен человек, безгранично преданный Богу, молитвенно взывающий к Нему о помощи, о спасении. Это же делают монахи в монастыре ежедневно и ежечасно.

– А есть среди братии популярные монахи? Такие, к которым народ тянется, о которых идет молва.

– Есть. Духовно опытный монах действительно привлекает к себе людей. Он и выслушает внимательно, и посоветует хорошо. Через какое-то время человек снова к нему приходит.

– А что должен сделать монах, которому было некое откровение свыше?

– Он должен проверить себя – не было ли это просто сновидением или звуко-визуальной галлюцинацией. Беседуя с таким человеком, я говорю: «Ты знаешь, с тобой случилось нечто… Могло случиться все, что угодно. Если это повторяется, необходимо с духовником или со мной разобраться – что же это такое… Кричать об этом абсолютно не рекомендуется. Потому что один может посчитать тебя за сумасшедшего, другой будет думать, что ты «упал» в соблазн, в прелесть. И от обоих ты получишь осуждение. Тем самым согрешит и один, и другой».

 

 

 

 

 

Беседовал Владимир Хохлев. Фото Ирины Мотиной