Культура

Марис Янсонс: «В современном мире духовное сильно отстаёт от материального»

12 января

Поговорку «Я – последняя буква в алфавите» всей своей творческой жизнью опроверг народный артист России Марис Янсонс, который уже несколько десятилетий входит в число самых востребованных симфонических дирижёров мира.

– Марис, на Западе очень востребованы дирижёры из России. Какое объяснение этому явлению можно дать?

– В этом я вижу прежде всего авторитет нашей дирижёрской школы, очень профессиональной технически. Хотя в последнее время престиж нашего музыкального образования по разным причинам немного понизился. Много замечательных педагогов и артистов ушло из жизни, многие уехали. Сейчас в разных городах мира я встречаю коллег, которые раньше работали в одной стране – в Советском Союзе. Но в принципе авторитет у нас все равно высокий. В мире сейчас очень много дилетантов, которые просто берут палочку и как-то ею машут, что не имеет никакого отношения к нашей профессии. Среди них встречаются даже очень хорошие музыканты, но у них либо нет от природы способности мануального движения, либо они не прошли школу. Есть в дирижёрской профессии обманчивая лёгкость. Потому что сам дирижёр ни на каком инструменте не играет. Он только производит движения руками, что кажется довольно простым делом, как будто это нечто вроде утренней физзарядки под музыку. Между тем тут есть множество секретов, которые надо изучать. И дилетантщина в нашем деле – явление страшное и опасное.

– Россия: взгляд из-за рубежа и изнутри. Насколько они совпадают?

– На Западе о России судят по-разному – и справедливо, и несправедливо. Многие нас не понимают. У нас совершенно другой менталитет. Хотя мы в мире и очень похожи друг на друга, в то же время мы совершенно разные. Если же говорить о моем личном взгляде, то могу повторить, что я живу в России, в Петербурге, моём любимом городе. Просто так сложились обстоятельства, что работаю я на Западе. И для меня взгляд на Россию не делится на «там» и «здесь».

– Юрий Темирканов однажды заметил, что дирижёры начинаются с 50 лет. Между тем эта профессия молодеет. Как вы считаете, нет ли здесь противоречия?

– Я понимаю, что имел в виду Юрий Хатуевич. Речь идёт о годах поиска, о накоплении жизненного и профессионального опыта, с обретением которого дирижёр вступает в пору зрелости. А вот когда именно – это у каждого по-разному: у кого-то зрелость наступает в сорок, а у кого-то – и после шестидесяти, как случилось, например, в жизни замечательного дирижёра Гюнтера Ванда. Мировая известность к нему пришла уже в почтенном возрасте…

– В современном музыкальном мире многие именитые маэстро руководят двумя, а то и тремя оркестрами. Не означает ли это, что возник дефицит симфонических дирижёров?

– Если кто-то руководит двумя-тремя оркестрами, это не значит, что нет других. Просто он – желаемый дирижёр, и его хотят приглашать. Конечно, сказать, что сейчас много очень хороших молодых дирижёров, я не могу. Есть какой-то уровень дирижирования среди музыкантов молодого поколения. Но больших звёзд немного. Да их и в прошлом никогда не было много.

– Всегда с теплотой вспоминаю вашего отца. Он оставил добрую память о себе в нашем городе, его любили и зарубежные слушатели, особенно в Англии, Финляндии и Японии. А есть ли у вас места, где вам особенно приятно выступать?

– За долгие годы я объездил весь мир. Люблю давать концерты в разных странах, перед совершенно разной публикой. Я даже спиной чувствую, кто сегодня сидит в зале. Но всё же для меня всегда особенное событие – выступать в Вене, где я учился. Волнение, которое я там испытываю, можно сравнить только с тем, как я волнуюсь в Петербурге. С точки зрения музыкальной культуры Вена – город номер один в мире. Там постоянно выступают выдающиеся артисты. И это, естественно, мобилизует.

– Ваш наставник маэстро Мравинский, на мой взгляд, идеально соответствовал пушкинской формуле: «Служенье муз не терпит суеты». Известно, что в день концерта он превращался в молчаливого затворника, накапливая силы для вечера. А как этот процесс происходит у вас?

– Я тоже очень стараюсь по мере возможности беречь энергию в день концерта. Правда, в отличие от Евгения Александровича в день выступления я провожу последнюю репетицию. Но отключиться от всего в такой день у меня не всегда есть возможность. Часто возникают неотложные вопросы, касающиеся жизни оркестра, и я, как главный дирижёр, обязан во всё это вникать. Наша жизнь сейчас – сплошной стресс. Людям в каждодневной гонке не хватает времени, чтобы сесть и что-то обстоятельно обдумать. Мы думаем мало. Мчимся сломя голову, как сумасшедшие.

– Как по-особому чуткий человек, вы, наверное, по-своему ощутили, что на нашу жизнь пришёлся переход не просто из века в век, а из тысячелетия в тысячелетие?

– Я довольно критично подхожу к состоянию современного мира. Может быть, даже слишком пессимистично, хотя по натуре я оптимист. Но оптимизм у меня не такой большой, как хотелось бы. Вся наша жизнь в этом мире в принципе направлена на прогресс. И мы действительно его испытываем в материальной сфере. Потрясающий прогресс достигнут в науке, медицине, исследовании Вселенной. Сейчас люди покупают билет на полёт в космос. Но вот если коснуться духовной стороны нашей жизни, то тут сразу видна большая дисгармония с техническим прогрессом. Я не говорю, что всё в мире должно быть идеальным, – так не бывает. Но такой громадный разрыв между материальным и духовным, который произошёл сейчас, не может не тревожить. В этом я вижу громаднейшую проблему современности.

– Что же надо, на ваш взгляд, предпринять, чтобы изменить эту ситуацию?

– Необходимо повысить роль культуры в жизни общества. Искусство должно занимать важнейшее место в жизни любого человека независимо от его профессии. Не меньшее значение имеет и религия. Эти две составляющие, несомненно, образуют самую важную среду для духовного и нравственного совершенствования человека. Причём это касается не каких-то отдельных стран, это проблема общечеловеческая.

– Если бы вам довелось повстречаться с президентом Путиным, какой вопрос вы могли бы ему задать?

– Знаете, я даже растерялся что вам ответить. Во-первых, по причине того, что у меня слишком много вопросов. А во-вторых, у нашего президента столько проблем, что у него и без меня голова пухнет. Но побеседовать с ним было бы очень интересно.

– Минувшей осенью я был на презентации книги о Раймонде Паулсе, вышедшей в Риге на русском языке. Композитор не очень весело рассказывал о жизни в Латвии, говорил об оттоке из страны творческой интеллигенции. Следите ли вы за событиями на вашей исторической родине?

– Естественно, меня интересует, что происходит в Латвии, хотя из-за недостатка времени я там очень редко бываю и чувствую себя немного виноватым, потому что в Латвии всё-таки гордятся, что я латыш. Страна действительно попала в неприятную ситуацию. Правда, в таком положении не одна Латвия оказалась, но её ситуация – одна из самых драматичных. И всё же мне кажется, страна должна выйти из кризиса. Латыши – работящие, целеустремлённые, дисциплинированные, и они в большинстве случаев добиваются цели. Среди них очень много талантливых людей, в том числе и в сфере искусства. Ну и потом, Латвия всё-таки страна небольшая, и решить проблемы в маленькой стране гораздо легче, чем в большой.

– Ваш авторитет на Западе во многом связан с «норвежской сенсацией» – под вашим руководством скромный по рейтингу Филармонический оркестр Осло получил международное признание. Как вам удалось поднять оркестр на такой высокий уровень?

– Мне кажется, мы достигли этого благодаря очень серьёзной, требовательной работе и большому энтузиазму всего коллектива. Все были нацелены на то, чтобы добиться высочайшего качества и получить признание. Кроме того, была полная совместимость дирижёра и оркестра. Мы всего достигли своими силами. За двадцать два года нашего сотрудничества сыграли огромный репертуар. К счастью, я вовремя осознал, что это необходимо и для них, и для меня, как главного дирижёра. Такой же репертуарной политики придерживался я потом, работая в Питтсбурге.

– В вашем репертуаре – целый океан музыки, множество выдающихся проектов. Достаточно вспомнить хотя бы запись всех 15 симфоний Шостаковича, исполненных вами с разными оркестрами мира. Выделяете ли вы для себя что-то из сделанного за многие годы?

– Одним из самых больших событий я считаю нынешний сезон: мне удалось записать с оркестром Баварского радио все симфонии Бетховена. Для меня это одна из самых больших вершин. Часто я спрашивал себя: какой же композитор всё-таки самый лучший? Конечно, такой вопрос по меньшей мере некорректен. Но в жизни любого дирижёра в какие-то моменты выделяется одно композиторское имя. И я в последнее время так зажёгся Бетховеном! В данный момент он для меня – весь мир. Может быть, труднее всего дирижировать Гайдном, Моцартом и Бетховеном. Это особая музыка. Она кажется очень простой, а на самом деле это очень трудный репертуар.

– Хотелось бы вернуться к вашей ученической поре. Как вам вспоминаются школа, Консерватория?

– О, это один из самых светлых моментов моей жизни! Я приехал из Риги, плохо знал русский язык, был безумно стеснительным. И благодаря моим учителям, моим друзьям по консерваторской школе-десятилетке я, можно сказать, обрёл в Ленинграде вторую родину. Если бы не Додик Голощёкин, Володя Спиваков и все-все ребята нашего класса, я не был бы таким, каким сегодня вы меня видите и слышите. Я им кланяюсь за то, что они так меня поддержали. Помню поимённо всех потрясающих моих учителей и в школе, и в Консерватории. И первыми хотелось бы назвать моего педагога по хоровому дирижированию Владимира Германовича Шипулина и по оперно-симфоническому – Николая Семёновича Рабиновича. Ну а потом была Филармония, её великий оркестр, где я стал дирижёром. Мравинский, Ростропович, Рихтер, Гилельс, Ойстрах, Шафран... Такой была высочайшая планка, к которой мы стремились. Эти три святые организации сделали из меня профессионала. Они были как три ступени космической ракеты...

– И всё дальнейшее – космический музыкальный полёт?

– Не знаю, насколько космический, но – полёт.

– Между тем часто приходится слышать, что в мире падает интерес к серьёзной музыке. Так ли это по вашему ощущению?

– Есть города, такие как Вена, Берлин, Амстердам, Мюнхен, Токио, в которых это не чувствуется. Может, Нью-Йорк ещё остался на том же уровне. А есть страны, где интерес к симфонической музыке не растёт, хотя, может, и не падает. Одна из таких стран – Америка, где я работал. Самая главная проблема, которую решают филармонии всего мира, – как найти путь к молодому слушателю. Потому что публика, которая любит симфоническую музыку, немолода. Но не везде дело обстоит так. Например, в Китае или в Южной Корее большинство зала – молодёжь. Такого количества молодых слушателей я нигде в мире больше не видел. Надо как-то привлекать молодых к нашему искусству. Разумеется, не давить на них, но как-то располагать, чтобы они открывали его сокровища. И начинать это воспитание необходимо с детского сада, шаг за шагом. Тогда, возможно, с малых лет будет формироваться филармоническая публика.

– Я изучал перечень ваших наград и сбился на втором десятке. Есть ли среди них какие-то по-особому дорогие вам?

– Может быть, медаль Ганса фон Бюлова от Берлинской филармонии, потому что эта награда присуждена мне оркестром. А ещё – то, что я избран почётным членом Общества друзей музыки в Вене. Если прочитать список его членов, то мне даже неловко, что я попал в такую компанию. А в общем-то дело не в наградах. Потому что публика ценит тебя не за регалии, а за то, какой ты музыкант. Слушатель решает – дал ли ему что-то твой концерт, тронул ли душевные струны. И в этом – самая главная мера того, что и как ты делаешь.

– Как вы собираетесь отпраздновать свой юбилей?

– В кругу моих близких. Не хочу превращать свою дату в какую-то общественную акцию. Но так совпало, что в этом году произойдет два важных для меня события, связанных с Петербургом. Я имею в виду гастроли оркестров, которыми я руковожу. Концерт Баварского назначен на 31 марта, а «Концертгебау» – на 8 ноября. Кстати, у амстердамского оркестра этот год тоже юбилейный. И мы отметим это событие мировым турне, которое начнётся в феврале в главных городах Европы, продолжится в апреле в Южной Африке, после этого – в Южной Америке. А в начале следующего сезона мы приедем в Россию, потом выступим в Китае, Японии и Австралии. Если прочертить наш маршрут на глобусе, то в принципе получается, что мы объедем весь мир.

от автора

Четыре воспоминания

Мы знакомы с Марисом Арвидовичем уже более четырёх десятилетий. И по дороге в гости к дирижёру, который живёт на набережной Фонтанки, мне вспоминались эпизоды наших жизненных пересечений.

Воспоминание первое. Начало февраля 1968 года. Польский дирижёр Пауль Клецки был гостем Консерватории, побывал в её Оперной студии, где шла репетиция спектакля «Свадьба Фигаро». Понаблюдав, как работает с оркестром его молодой коллега, маэстро сказал мне: «Из этого мальчика вырастет большой музыкант». Репетицию вел 25-летний Марис Янсонс…
Воспоминание второе. 24 января 1988 года. Музыкальный Ленинград прощался с Евгением Мравинским. В Большом зале Филармонии, где Евгений Александрович прослужил полвека, не было речей, звучала только музыка. Заслуженным коллективом России дирижировал Марис Янсонс, отдавая музыкальные почести своему великому наставнику.
Воспоминание третье. 2 апреля 1997 года. После тяжёлой болезни сердца Марис Янсонс пережил возвращение к музыке. Перед концертом в Большом зале Филармонии в интервью автору этих строк он благодарил врачей, заметив, что среди них оказалось немало поклонников классической музыки. При всей важности врачебных рекомендаций одно предписание он проигнорировал: дирижировать на 50 процентов меньше.
Воспоминание четвёртое. 3 октября 2007 года. В Эрмитажном театре Марису Янсонсу была вручена международная премия «Балтийская звезда» за вклад в развитие гуманитарных связей в странах Балтийского региона. Позднее я узнал, что лауреат передал премию консерваторской школе-десятилетке, где учился.

Беседовал Олег Сердобольский, обозреватель ИТАР–ТАСС, специально для «НВ». Фото AFP