Его Песня умолкла…

В этот печальный день вспоминаю январь 1975-го, когда выпало мне встречать старый Новый год с актёрами Театра на Таганке. Да, неожиданно оказался в великолепной компании, в которой при отсутствии пребывавшего в Париже Высоцкого тон веселью задавал Золотухин. Азартно исполняя роль тамады, он то и дело виртуозно вставлял в свои монологи и срамные частушки, и ядрёные анекдоты, которые сами по себе превращались в убойный спектакль одного актёра. А ещё золотоволосый в ту пору Валерий Сергеевич иногда «для разрядки» под гитару очень задушевно пел «Ой, мороз, мороз…», «По диким степям Забайкалья…», «Тонкую рябину…». Назавтра под впечатлением от этого вокала позвонил ему домой, чтобы уговорить на беседу о песнях. Впрочем, долго уговаривать не пришлось…

И когда пожаловал в гости, первым делом напомнил хозяину квартиры, что молодые люди, собираясь на вечеринки, сейчас поют редко. В лучшем случае – под гитару самодеятельные сочинения весьма сомнительного качества. А в основном подходят к музыке потребительски – крутят магнитофонные ленты... Ни народных песен, ни песен, которые в тридцатые-сороковые годы так любили их отцы, они зачастую просто-напросто не знают... Золотухин задумался:

– Наверное, многое тут зависит от родителей, от окружения. Откуда моя любовь к песне? Видимо, от папы с мамой, от маленького села Быстрый Исток... В деревне вообще поют больше, чем в городе, потому что развлечения, разные «культмероприятия» не столь обильны. Когда со всех сторон – телевизоры, радиолы, магнитофоны, которые буквально обрушивают на тебя бурные потоки мелодий – от Вертинского до Магомаева, от Тома Джонса до Кобзона, – то, потребляя всё это без всякого разбора, сам петь невольно разучишься…

У них дома было иначе. Собирались гости. «Любезная хозяюшка, пусти нас ночевать...» – начинала мама, и мужики подхватывали и уходили в высь невозможную. «Узнай, узнай ли, да хозяюшка, ты мужа своего, а ещё узнай ли, да хозяюшка, ты сына своего...» Отец в песнях всегда верховодил, никто с ним не мог вытянуть. Он знал это, хитро подкрадывался к верхней ноте и, как нож в скотину, вгонял осатанелый звук в уши остальным. Часто грозился: «Если кто скажет, что я плохой председатель, прощу ему, но если кто скажет, что я плохо пою...» Что было бы тогда, к счастью, испытать никому не довелось...

Было ли у артиста какое-то особенно острое воспоминание, связанное с песней?

– Мой дядька, Иван Федосеевич Шелепов, потерял на войне ногу. Однажды он мне рассказал: «Лежу в госпитале – не ем, не пью, ничего не слышу, никому не отвечаю. Одна мысль в голове: кому я, обезноженный, нужен?.. Выйду из госпиталя, камень на шею и – в реку… И вдруг слышу по радио: «Степь да степь кругом, путь далёк лежит...» Лемешев... Впиявкался в меня этот голос и не отпускает. Не помню, за сколько суток первого человека расслышал... Какая же благодарность моя Сергею Яковлевичу, что он меня жить оставил!» И потом дядя Иван добавил: «Вот, если хочешь быть артистом, спой мне «Степь да степь кругом», как Сергей Яковлевич Лемешев, – чтобы жить ещё больше захотелось». Я сказал: «Дядя Ваня, про степь слова я не до конца знаю, я про войну спою, про то, как шумел сурово Брянский лес...» И, когда закончил, дядя Ваня погладил меня по плечу: «Пой всем, кто попросит, не жалей себя, тогда тебя хватит...»

Сам он старинные песни специально не разыскивал и не записывал, но если вдруг доносилось что-то хорошее, старался запомнить. Вот на съёмках «Хозяина тайги» в Красноярском крае услышал: «Не было ветра, не было ветра, да вдруг навеяло. Не было гостей, не было гостей, да вдруг наехало...» И она вошла в фильм... Говорил мне:

– Выучить слова и мелодию – это ещё далеко не всё. Песню надо сделать. Нужно так её почувствовать, чтобы она сама словно кровь из тебя вылилась. Ведь каждая народная песня имеет свой характер, свой драматический сюжет. И возникает она, как правило, в момент высокого эмоционального духовного напряжения...

Ещё в детстве потрясли его тургеневские «Певцы». Только обидно было за Яшку Турка: почему писатель оставил его в кабаке, не послал учиться в консерваторию? И вдруг спустя годы Валерий играет этого Яшку в кино! В фильме, который назывался «Жизнь и смерть дворянина Чертопханова», как и в книге, звучит: «Не одна во поле дороженька пролегала...» Причём Золотухин спел её на свой лад, как ему Бог положил на душу. (Помните у Тургенева: «Пой, Яшка, как тебе Бог подскажет...») Это уже была его песня...

А в их театре, который был всегда «поющим», Любимов однажды предложил ему записать для спектакля «Бенефис» песню «Во субботу, день ненастный...».

– Разучил её, а как петь, не знаю. То есть напеть, конечно, ничего не стоит, но вот не чувствую, нерва какого-то не ощутил... Короче говоря, на запись не явился. Любимов сделал мне замечание и назначил запись назавтра. Но и на этот раз я не пришёл: ускользает от меня песня – хоть плачь, никому этого не объяснишь. Юрий Петрович даже рассердился: чего, мол, дурака валяешь, становись и пой! В общем, схлопотал я выговор. И только через несколько дней, когда сердце что-то такое почувствовало, остались мы с Миронычем, нашим радистом, после спектакля и ночью в пустом театре принялись за дело. Может, кому-то эта запись и не понравится, но для самого меня она в тот миг была как откровение. Просто был оглушён своей песней. Знаете, когда глухари на заре поют, они ничего-ничего не слышат – вот и я тогда, кажется, был вроде такого глухаря…

Утром, прокрутив запись, Любимов сказал: «Молодец». Он не знал, что в ту ночь Валерий так и не ушёл из театра и сейчас, счастливый, с тёмной галёрки всё слышит.

И вот теперь его Песня умолкла…

Лев Сидоровский