Подвижник из «Золотой книги»

Создателю уникального музея блокадного искусства «А музы не молчали…» Евгению Линду 8 апреля исполнилось бы 80 лет

Он был инвалидом I группы после тяжелейшей травмы, но одним из самых мощных людей, каких мне довелось встречать в жизни. Он с огромным трудом передвигался, но, будучи почти семидесятилетним, лёжа поднимал штангу весом в 180 килограммов и в день мог выжать до 80 тонн. Только знаменитым его сделала сила не физическая, а душевная. Без невероятных её затрат не смог бы учитель физкультуры Евгений Алексеевич Линд создать в своей 235-й ленинградской школе музей «А музы не молчали…», посвящённый творчеству и мужеству блокадных художников, музыкантов, артистов, писателей. Музей, ставший памятником и ему, и его отцу, директору довоенного ТЮЗа.

Похоронка на отца, командовавшего на войне разведкой артиллерийской батареи под Ленинградом, и стала первым экспонатом музея, который Евгений Линд задумал в середине 1960-х годов. Он понял тогда: никакая другая правда, кроме рассказа о том, как искусство всеми силами сопротивлялось победе смерти в изнемогающем от осады городе, не может ярче свидетельствовать о величии подвига ленинградцев. И само название музея – опровержение старинной фразы: «Когда говорят пушки, музы молчат».

Помощниками и соавторами Линда в сотворении музея стали его ученики. Они обошли квартиры сотен блокадников, не перестававших под обстрелами выходить на сцену, стоять у мольберта, сочинять стихи. Школьники записывали их воспоминания и принимали на хранение совершенно необычные реликвии. Например, певица Галина Семенченко (она не прекращала петь и когда ей уже было почти сто лет) подарила музею чучело своего Жакони – единственного попугая, пережившего всю блокаду. Примадонна Театра музыкальной комедии Лидия Колесникова передала легчайшее воздушное платье, в котором выступала в неотапливаемом театре в двадцатиградусные морозы. В собрании музея оказались инструменты, на которых 9 августа 1942 года в Большом зале Филармонии музыканты впервые исполнили Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича, и фрак дирижёра того легендарного оркестра Карла Элиасберга, и рояль, клавиш которого касались пальцы Шостаковича, ноты и письма великого композитора. Это, можно сказать, реликвии мирового значения. Но такого же значения и двухкопеечная монетка, принесённая в музей сыном одной блокадницы: женщина подбрасывала её для страшного жребия – для того, чтобы решить, кого из двоих детей покормить, потому как на обоих хлеба не хватало…

Работа музейщиков во главе с Линдом не ограничивалась накоплением экспонатов. Они разы-скали лётчика, доставившего в блокированный Ленинград ноты Седьмой симфонии, и пятерых её исполнителей, не указанных в программке исторического концерта 1942-го. Нашли девочку, которую всю в бинтах художник запечатлел на знаменитом плакате «Воин, спаси!», более того, выхлопотали ей квартиру. Нашли женщину, подобравшую потерянные чужой семьёй хлебные карточки, самую великую драгоценность блокады, и вернувшую их хозяевам, тем самым сохранив им жизнь.

Все эти истории Евгений Линд мог рассказывать часами, да что там – сутками. Он помнил биографии всех 80 первых исполнителей блокадной симфонии Шостаковича, о которых написал книгу «Седьмая…», и ещё десятков музыкантов, артистов театров и фронтовых агитбригад. Память его поразительна была и потому, что Линд пережил фактически воскрешение из мёртвых.

…В 1979 году неизвестные подонки, из лап которых он смог освободить женщину, раскроили ему череп ударом урны. Врачи не сомневались в том, что он не жилец. Только великолепный хирург Феликс Гурчин отважился спасти полностью парализованного Линда – и смог. Но окончательно вернуть его к жизни удалось сокурсникам Евгения Алексеевича по Институту имени Лесгафта, которые месяцами по очереди делали ему массаж и доставали дефицитные в ту пору лекарства. И любимой жене Люсе, Людмиле Федотовой, ведущей актрисе Театра музкомедии, отдававшей ему в эти страшные месяцы всё своё тепло. А уж когда Линд обрёл сознание, ему, конечно же, помогли мысли о музее, о том, сколько в нём ещё предстоит сделать.

О том, что случилось с ленинградским подвижником, было немало написано. Но не у всех, кто узнал об этой истории, она вызвала восхищение. Помню, даже некоторые учителя 235-й считали, что он воспользовался ею для, как сейчас говорят, самопиара. Что было причиной такого отношения – банальная ли зависть к известности коллеги, неукротимый темперамент, с которым он настаивал во всех властных и педагогических инстанциях на том, что музею нужны лучшие условия… Бог им судья, всем недоброжелателям, хотя крови Линду, и без того израненному, они попортили тогда немало.

Да, ему нужен был пиар, но только для того, чтобы город понял, какое сокровище обрёл благодаря школьным искателям. В музее уже было около 20 тысяч единиц хранения, лишь малая толика которых поместилась в витринах, в него приходили экскурсии, приезжали зарубежные туристы, а располагался он в маленьком флигеле при школе, где постоянно случались протечки, пропадало то тепло, то свет, то всё вместе. Линд бомбил звонками и письмами всех, кто мог помочь музею в ремонте, а лучше – в получении нового помещения. Его поддерживали в этих просьбах знаменитейшие ленинградцы, но долгие годы все эти усилия пропадали даром…

Чтобы все мы, послевоенные, помнили о подвиге блокадных творцов, Евгений Алексеевич постоянно устраивал вечера встреч с ними, напоминавшие популярные в те годы телепередачи «От всей души». Они проходили в Филармонии и Капелле, во дворцах культуры, и каждая такая встреча была до предела накалена эмоциями благодаря ведущему, Линду, который с благоговением рассказывал об её участниках и поднимал их на сцену под овации. Он говорил: «Вот они, смотрите на них, когда-нибудь вы скажете внукам: «Мы их видели!» Это великий музыкант, он всю войну был на фронте, он – профессор Консерватории. А вот его сын – он руководит этим замечательным хором. А это – великие хористки. Они все бойцы МПВО, местной противовоздушной обороны Ленинграда. Ведь это они спасли город от огня».

…С каждым годом всё труднее становилось Линду ходить, но дома сидеть он не мог. На военном корабле он обогнул Европу с экспонатами своего музея – их увидели 17 тысяч иностранцев. Он помог созданию множества музеев в России и республиках бывшего СССР, в частности музея Анны Ахматовой в селе её тёти на Украине, музеев Дмитрия Шостаковича в Калининграде и художника-блокадника Бориса Пророкова в Иваново. Ещё он разработал собственную систему восстановления после травм опорно-двигательного аппарата, которая помогла детям-инвалидам и раненым воинам-афганцам. А в Японии хотели издать книжку советов Линда, мастерского автомобилиста, намотавшего по России на своей «Оке» с ручным управлением десятки тысяч километров, начинающим водителям.

Этот светлый «гений места» терпеть не мог только равнодушных – таких людей он называл холодноносыми. Говорил, что жизнь человека можно измерить не количеством прожитых лет, а количеством произошедших событий. Заслуженным и очень приятным событием для Линда стало занесение его имени в «Золотую книгу» Петербурга. Но главным событием, конечно же, стало бы переселение музея «А музы не молчали…» из флигеля, в 2000-е пришедшего в полную негодность. Увы, он так и не дождался его…

В конце 2004-го умерла его любимая Люся. Эта потеря надломила никогда не сдававшегося Евгения Алексеевича. Он смог прожить без жены меньше года… Его похоронили на Смоленском кладбище. Петербургские власти ничем не помогли в организации похорон человека, прославлявшего город всеми силами…

Слава Богу, хоть мечта его сбылась – в реконструированном здании школы № 235 музею отведено достойное место, в залах создан новый дизайн. Руководит музеем бывшая ученица школы, ставшая в ней учителем, Ольга Прутт. Сюда, как и прежде, приходят экскурсанты, много школьников. Евгений Алексеевич верил в то, что «подвиг блокадных актёров с годами будет становиться всё значимее. Это как Нотр-Дам: вблизи не разглядеть, как это прекрасно, а чем дальше отходишь – тем видней».

Да ведь и о судьбе Линда можно сказать то же самое! 

Андрей Петров, шеф-редактор «НВ»

идея

Музей Чести – фантазия или реальность?

– Почему «приложил руку»? Создал! Не один, ясное дело, с коллегами и помощниками, но – создал! «Приложил руку» к гораздо большему числу.

В одной из последующих наших бесед он вновь коснулся музейной «арифметики»:

– Я прикинул: около ста получается, включая созданные музеи.

И пошло перечисление по памяти:

– Музей Анны Ахматовой на Украине, Дмитрия Шостаковича в Калининграде. Цветаевский музей в Ново-Талицах под Иваново, музей Владимира Даля, Леси Украинки... Так, Чайковского – не в Клину, в Удмуртии, Музей русско-немецкой культуры в том же Кёнигсберге. Кусковский музей в Тотьме, это тот самый Иван Кусков – основатель русского форта Росс на Аляске. Белоруссия, Минск – музей «Искусство во время Отечественной войны». Сибирь, Ангарск – музей «Музыка в Великую Отечественную»... Не всё из задуманного осуществилось. С Надеждой Локтевой мы мечтали когда-то о Музее декабристов в нашем городе – не получилось пока. В Петербурге нет музея Лермонтова. Ну как не создать его на Садовой, 61, где было написано стихотворение «На смерть поэта»? Есть задумки в отношении мемориальных музеев Дмитрия Дмитриевича Шостаковича на Подольской улице и Василия Павловича Соловьёва-Седого на Фонтанке. Ахматовская «будка» в Комарово – так Анна Андреевна называла литфондовскую дачу. Музей Сопротивления в Вильнюсе рано или поздно будет! Если бы не кавказские войны – я уверен! – уже были бы музеи композиторов Туника Огонесяна в Карабахе и Заура Гаглоева в Осетии, «осетинского Глинки», как его называют.

Неугомонный Линд и в семьдесят был полон оптимизма:

– Народ не должен быть беспамятным. А мы превращаемся именно в такой народ, к сожалению. Но есть, есть ещё люди с сумасшедшинкой в душе. Они – часто совершенно бескорыстно – несут на себе крест народного просвещения, добровольно взвалив этот крест себе на плечи. Вокруг этих людей особая аура. Если я что себе и ставлю в заслугу, так то, что нахожу этих людей, создаю содружества, – у меня интуиция на созидателей. Если вижу блеск в глазах – наш человек! В противном случае ясно: музей нужен для галочки. Даже если он и будет создан – убедительным не будет! Всем в нашем мире движет убеждение. По убеждению можно создать Янтарную комнату и по убеждению можно устроить в ней конюшню. По убеждению можно с Пулковских высот делать звёздные карты и по убеждению с соседней Вороньей горы можно обстреливать прекрасный город. Вера в Бога – это хорошо, но вера без убеждения – ничто! А музеи помогают людям становиться убеждёнными. Убеждённый человек – это нужный человек. Во все времена, а в наше – просто необходимый. Не притворяющийся, не играющий в убеждения, что присуще сейчас очень многим, включая руководителей страны. И потому нужны музеи, которые бы служили доброте и таланту, мужеству и чести, помогали бы людям разбивать бетон равнодушия. Нас со всех сторон давят мощные монументы. За ними нет человека! Надо уходить от этого. Я сторонник локальных музеев.

В тот раз свой восторженный монолог о локальных музеях Евгений Алексеевич начал с Музея одной рубашки, созданного в Тверском крае такой же, как он сам, подвижницей Эльвирой Иосифовной Русановой, а закончил… Музеем Чести. (Именно так: Чести с большой буквы.) Переход был настолько неожиданным, что я засомневался: не ослышался ли?

– Да, да, да, Музей Чести. Время такое, что Музей Чести – самый необходимый. Вы посмотрите, что происходит вокруг! Чиновник самого высокого ранга выступает по телевидению: знает, что врёт, и... врёт. В том же Тверском крае мы нашли документы: такой-то построил то-то, получил золотом столько-то, если качество не удовлетворит, деньги верну. Возможно ли сейчас такое, а? И это ли не экспонат будущего музея? Уже притчей во языцех стало, что купцы работали под честное слово. Сейчас попробуй-ка под честное слово! Я не сторонник силовых методов, дуэлей в частности. Но ведь стрелялись же за честь! И Пушкин, и Лермонтов... Князь Голицын, мой приятель, с которым мы создавали ахматовский музей в станице Шелеховской, отдаст своё оружие, которым он стрелялся. Другие отдадут – я знаю многих дуэлянтов, и не только из прошлого.

– Тогда у вас может получиться не Музей Чести, а музей дуэлей, – пытался парировать я.

– Не получится. Дуэли – это всего лишь прилагательное. Не надо понимать всё так прямолинейно. Эта тема ёмкая и объёмная.

– Но, согласитесь, музей – понятие овеществлённое. Если бы речь шла о книге – другое дело, а тут... Что, кроме двух-трёх дуэльных пистолетов, вы сможете предложить вниманию посетителей Музея Чести?

– Мы ищем. И уже кое-что нашли. Документы, фотографии, личные вещи, воспоминания людей чести и о них, есть замечательные легенды рыцарства. Не последнее место в нашем деле отводится преподнесению материала.

– Что ж, тогда Бог в помощь вам, Евгений Алексеевич, – только и сказал я.

Но идея Линда так и осталась идеей…

Владимир Желтов