Даниил Гранин: «Задача писателя не осуждать, а пытаться понять»
Выдающийся писатель поделился сокровенным
В Белом зале Центра современной литературы и книги состоялась встреча патриарха российской литературы Даниила Гранина с молодыми литераторами, студентами петербургских гуманитарных вузов – почитателями таланта писателя – в связи с присуждением ему литературной премии «Большая книга» за роман «Мой лейтенант».
– Мы получили последнюю правду о Великой Отечественной войне. Это последняя книга, написанная участником событий, – сказал, открывая вечер, литературовед Борис Аверин. – Много-много лет назад я прочёл статью Даниила Гранина, посвящённую «Севастопольским рассказам» Льва Толстого, там Даниил Александрович цитирует Льва Николаевича: «Герой моих произведений – правда». Извините, какой писатель скажет: герой моих произведений – неправда? Да нет, все хотят писать правду, да не каждому дано!
Участники читательской конференции (если хотите – творческого вечера) высказывали слова искренней благодарности (в том числе и за роман «Иду на грозу», который был «погружением в мир света, радости и счастья»). А своими вопросами, связанными с войной и блокадой Ленинграда (Даниил Гранин воевал на Ленинградском фронте), подвигли писателя на необычайно смелые откровения. Фрагменты выступления мы публикуем с разрешения директора ЦСЛиК, инициатора и ведущего встречи, писателя Дмитрия Каралиса и, естественно, самого Даниила Александровича Гранина.
* * *
– Я долго не хотел писать про войну. Потому что у меня была очень тяжёлая война. К тому же было написано много хороших книг про войну, я соревноваться не решался – с Виктором Некрасовым, с Василём Быковым, другими. Но однажды я сделал простое, житейское открытие. Вы, сидящие передо мной, получили победу. А мы, фронтовики, не получили! Те, кто уцелел, вернулись в страну не для того, чтобы получить плоды победы. Они вернулись в страну, где у них появилось тягостное чувство ненужности и даже отторжения. Это быстро наступило. Уже в 1946 году у нас отобрали деньги, которые нам полагались за ордена. Стало неприличным надевать ордена и даже колодки. Затем перестали праздновать День Победы. Выслали инвалидов из города… Как чувствовали всё это люди, которые пришли с войны, счастливо уцелели? Чувствовали мы победу? Честно говоря, не чувствовали. Да, мы встречались на Марсовом поле, на площади Мужества, обнимались, выпивали. Это был один день в году, но и его отняли. Мы ничего не получили. Я говорю «мы» – от имени своих однополчан.
Мы воевали не для того, чтобы что-то получить, а чтобы отстоять Россию, покончить с нацистами. Это мы сделали. Но потом, даже не потом, а в середине войны мы начали думать, что будет после победы, как мы заживём. Какой будет другая жизнь? Другой жизни мы не получили. И я захотел показать, какую жизнь мы получили. Участники войны не получали жилья, не получали часто и работы из-за отсутствия жилья, прописки. Это было унизительное существование. Каждый человек из тех, кто воевал, утешал себя: «Ну, всё-таки мы победили. Мы сделали своё дело». Да, это было утешение. А горечь за свою жизнь, горечь вдов, горечь сирот, горечь памяти – она, эта горечь, всё время была с нами. Вот об этом не было в книгах наших замечательных писателей. Писали о том, как воевали, как победили. А я захотел написать о том, какой стала жизнь после 9 Мая.
* * *
…Перешли ли мы на фронте «рубикон нравственности», когда и как? Я не знаю, может быть, это правильный вопрос, а может быть, он не для нас, не для тех, кто воевал. Когда мы оказались на войне (для меня это случилось в начале июля 41-го года), мы хорошо относились к немцам и поэтому были морально безоружны. Физически были безоружны и морально. Не так давно Молотов, потом Сталин целовались с Риббентропом, заключили Пакт о ненападении. Да и вообще – Карл Маркс, Карл Либкнехт, Роза Люксембург… С этим воевать было невозможно. Надо было возненавидеть противника. Глупость и большая ошибка немцев, что они нам быстро помогли. Они жгли деревни, расстреливали людей. Жестокость торжествовала. И мы постепенно возненавидели их, и нам стало легче воевать. Ненависть была необходима. Не знаю, как лучше это объяснить. Поймёте ли вы?
Не так давно в одной школе проходило обсуждение этой же книги – «Мой лейтенант», и школьница спросила меня: «Сколько людей вы убили?» Впервые я услышал, что убивал людей. Потому что я не людей убивал – я убивал немцев, противника. Врага убивал. А она спросила про людей. Да, мы перешли «рубикон». Мы не могли его не перейти. Это была жёсткая, тяжелейшая необходимость. Без этого воевать мы не могли. Без этого не воюют.
* * *
…Когда я приехал после войны в город Пушкин, Екатерининский дворец был ещё разрушен, но уже велись восстановительные работы. Тогда можно было услышать только одно: вот немцы-варвары!.. А разрушали дворец не только немцы, но и я. Лично я. Наш батальон 291-й, который стоял под Пушкином. В Рождество, когда немцы во дворце зажгли иллюминацию, он весь светился, сиял, мы стали его обстреливать. Наверняка в разрушении Екатерининского дворца есть и моя доля, доля нашего батальона… До сих пор доказывают: это только немцы. Нет, это и мы делали. Мы не могли этого не делать. Не знаю, понятно ли я говорю…
* * *
…Да, Ленинград голодал, но и у нас, на подступах к городу, был голод. Паёк ничтожный, а надо было рыть и чистить окопы, таскать снаряды, добывать дрова для печки. Оборонная война, которую мы вели, это тяжёлый ежедневный труд. Он требовал сил. А жрать, извините, было нечего! Курили чёрт знает что! Курево позволяло немножко забыть про голод. От мороза можно хоть как-то укрыться. От голода никуда не денешься. Сейчас уже много легенд каких-то бытует насчёт Бадаевских складов, на которых якобы были огромные запасы продовольствия. Не было этого! Ленинград встретил войну без запасов, без всяких запасов продовольствия. В этом и беда, и преступление. Жданов отказался принимать эшелоны с продовольствием перед войной. Ну это известные всё факты, не буду повторять.
* * *
…Очень жестокое испытание для человека – не кушать сразу, растянуть свой паёк, я говорю про солдат. У меня был сосед по землянке, очень хороший мужик, но он, такая сволочь, оставлял свою пайку, когда уходил на дежурство! Это невыносимо было! Во фронтовых условиях мы жили обнажённо, в землянке не укроешься, не схитришь, но люди не расчеловечивались. Можно было по-всякому вести себя на фронте, но – нет, держались. Опухали с голоду, от водянки, отправляли в госпитали, но – держались!
Мы ловили полевых мышей, но это, я вам скажу, очень трудное занятие. Стреляли ворон. Но куда-то вся живность исчезла. Вот интересно: исчезли вороны! Они вроде бы должны были есть человеческую падаль, а они исчезли! Животный мир словно понимал, что происходит, и куда-то «эмигрировал»…
* * *
…Были ли такие моменты, когда хотелось сдаться в плен? Я не знаю, что двигало тем или иным человеком. Не могу отвечать за других. Но были солдаты, которые переходили к противнику. Немцы не зря забрасывали к нам пропуска, и пропуска эти действовали. Из нашей роты перешли три человека, они даже обращались по радио к нам. Что кого-то останавливало? Во-первых, не верили – не верили, что немцы действительно примут, не расстреляют. Во-вторых, ответственность за судьбы родных и близких. Все знали: последуют репрессии. Какое отношение было к перебежчикам? Могу сказать прямо: а мы их понимали! Даже больше скажу (я немножко написал об этом): при мне расстреляли самострельщиков, двоих или троих, сейчас уже точно не помню. Нас выстроили, и их расстреляли. Они только что пришли на фронт и такой испытали ужас и страх при бомбёжках, при артобстрелах, что пошли на самострел. Стреляли себе в ногу или в руку. И я понимал этих людей. Потому что при первой бомбёжке у меня было что-то похожее, но у меня не было чем выстрелить в себя. Война создаёт такие ситуации, при которых меняются нравственные оценки. Например, я не осуждаю людоедство. Я видел, что творится с человеком, он становится безумным перед голодной смертью. Отрезали мягкие части у убитых… Я понимал и этих людей. Конечно, когда человек убивает другого ради… тут уже другая оценка…
* * *
Путь, который проделал я, – от очень советского человека к очень несоветскому человеку – интересный для писателя путь. Сколько людей проделали этот путь. Да, мы изменили свои взгляды. Изменилась наша психология. И мы не понимаем людей, которые не изменились, остались теми же. Нам кажутся неприятными сталинисты… Но я и их понимаю. Задача писателя состоит не в том, чтобы осуждать, а в том, чтобы понимать. Попытаться понять. А это очень трудно.
тем временем...
Даниил Гранин, по словам Бориса Аверина, в настоящее время пишет роман о любви: «Только в солидном возрасте, после 70, начинаешь понимать, что такое любовь…»
Подготовил Владимир Желтов. Фото Интерпресс