Самая надёжная защита – экзистенциальная

Замалчивание темы суицидов в публичном пространстве может показаться странным – проблема крайне острая. Но и обсуждать её опасно, ибо это может породить «культурную подсказку»: ужасное решение начинает представляться не чем-то исключительным, а естественным, разумным и даже красивым. Красоте финального акта весьма способствуют образы романтических самоубийц – Есенин, Цветаева, Маяковский, – наводящих на мысль, будто такой конец выбирают прежде всего люди выдающиеся. Что верно ровно в той же степени, в какой наличие золотых вкраплений превращает в золото всю пустую породу. Да, гибель каждого человека – трагедия, но избранность доказывается не смертью, а жизнью.

Публикации посмертных записок, фотографий, в которых наше потрясённое воображение непременно находит трагическую глубину выдающихся личностей, непременно будут пробуждать опасные мыслишки: а ведь они правы, они решились, а я всё тащу свой воз, хотя свобода так близко… А если нам ещё укажут причину добровольного ухода, и окажется, что страдания «освободившегося» мало чем отличаются от наших страданий… Ведь лишь умные профессионалы умеют различать скрытую причину и завершающий повод, нависшую снежную массу и последний камешек, запустивший лавину.

Когда в конце 1980-х я создавал общественную организацию «Круг» для помощи людям, пытавшимся или намеревавшимся покончить с собой, одним из главных открытий для меня оказалось то, что с ними, как правило, не случалось ничего такого, чего не случалось бы и с Божьей помощью ещё не раз случится с каждым из нас, ибо, как всем известно, наш мир – юдоль скорби, а утраты, неудачи, обиды – наш будничный хлеб. Но обнаружил я ещё и то, что убивает не просто несчастье, но некрасивое несчастье, сочетание несчастья с унижением. И если помочь человеку почувствовать себя пусть несчастным, но красивым, если отыскать высокое, пусть даже иллюзорное (впрочем, других просто не бывает) оправдание его беде, он сможет вынести несравненно больше. Не случайно в войну, когда общая масса несчастий многократно возрастает, уровень самоубийств обычно падает.

Именно поэтому я называю систему оборонительных иллюзий, дающих нашей жизни красивое истолкование, экзистенциальной защитой: ослабление этой защиты и приводит к росту самоубийств, подобно тому, как ослабление иммунной системы приводит к росту инфекционных заболеваний. Именно поэтому «художественное» изображение самоубийств невольно работает на контркультуру, романтизирующую не жизнь, а смерть.

Зато обсуждение проблемы в предельно академической манере, с большим количеством цифр, мне кажется, снимает фигуру самоубийцы с котурнов и заставляет искать красоту в жизни, а не в смерти. Так, например, врезка к интервью директора Института социологии РАО Владимира Собкина («Новая газета», 30.05.2013), в которой сообщается, что уровень подростковых самоубийств у нас в России втрое выше общемирового, сама по себе вряд ли послужит культурной подсказкой, хотя, взятая вне мирового контекста, она способна направить мысль читателя по ложному следу.

Прежде всего, общемировой уровень – это нечто вроде средней температуры по больнице, он мало что говорит об отдельных больных, которые для нас только и важны. А если считать, что здоровее тот, у кого температура (уровень самоубийств) ниже, то окажется, что у Зимбабве со здоровьем гораздо лучше, чем, скажем, у Финляндии: в Зимбабве число самоубийств на 100 тысяч жителей – около 11 мужских и около 5 женских, а в Финляндии в 1990 году эта пара была куда смертоноснее – 49 и 12. Правда, в 2009-м Финляндия, к счастью, сдвинулась в сторону Зимбабве: 29 и 10. Но им обеим ещё тянуться и тянуться за Египтом, у которого обе эти цифры при всех катаклизмах стоят практически на нуле. А у нас в России и взрослые, и подростки должны брать пример с Чечни и Дагестана.

У них же должна учиться и «образцово-показательная» Америка – она по части подростковых самоубийств стоит ближе к нам, чем к Зимбабве. И вся Европа должна учиться равенству мужчин и женщин у Индии, где уровень мужских самоубийств – примерно 12–13, а женских – около 7–8. Правда, в Китае женщины, по крайней мере ещё недавно, даже опережали мужчин, напоминая слова наркома Николая Семашко о том, что рост самоубийств среди женщин свидетельствует об их возросшей социальной активности.

И, как ни смешно или грустно, глава Наркомздрава был прав. Чем больше люди выходят из-под власти стереотипов, тем больше они принимают собственных решений и, следовательно, терпят больше неудач, за которые ответственны уже они сами. Чем больше состязательности, тем больше и проигравших, ибо на пьедестале почёта могут разместиться лишь немногие. Причина суицидов – свобода, и неудачи, разочарования, депрессии, самоубийства – плата за свободу. Чтобы уничтожить аварии на дорогах, люди должны ходить пешком, чтобы избавиться от самоубийств – перестать жить своим умом.

Самоубийства – плата за обновления, но стабильность тоже не панацея: за идиллическое двадцатилетие Брежнева число самоубийств в СССР удвоилось – примерно с 40 до 80 тысяч в год. А за время перестройки упало на треть: то, что коммунисты называли развалом государства, миллионам людей подарило надежду и ощущение причастности к Истории – экзистенциальную защиту создаёт чувство причастности к чему-то великому. Именно утратой этого чувства, а вовсе не рабским духом народа и вызвана ностальгия по Советскому Союзу. И напрасно пропагандисты компартии пытались связать постперестроечный рост самоубийств с разрушением советского строя, поражением в холодной войне и экономическими трудностями: бисмарковская Германия ответила всплеском самоубийств на ровно обратную ситуацию – на победу во франко-прусской войне, объединение страны и бурный экономический рост, чему способствовали солидные репарации.

Сегодня людей лишает экзистенциальной защиты отсутствие не столько личных (в личной жизни всегда есть место подвигу, любви и надежде), сколько общенациональных перспектив. То общенациональное целое, к которому мы все волей-неволей причастны, мало возвышает нас в собственных глазах, а тем более в глазах мира, без чего тоже трудно сохранить самоуважение, не впадая в агрессию и не надуваясь искусственной спесью. Подозреваю, что и нынешнее протестное движение порождено не столько надеждой на очищение нашей жизни, сколько желанием самоочищения: протестуют для очистки совести от унижения, в реальный же позитивный результат мало кто верит. Но я не удивлюсь, если даже и на такие, не достигающие практического результата действия уровень самоубийств отреагировал снижением. Хотя, скорее всего, он их вовсе не заметил, слишком уж узкого круга всё это касается. 

Александр Мелихов, писатель, заместитель главного редактора журнала «Нева»