Ах, белый теплоход…
В Михайловском театре представили премьеру оперы Рихарда Вагнера «Летучий голландец».
Мнения музыкальных критиков об этом спектакле разделились.
Ах, белый теплоход…
Виктор Гордеев
Этой премьерой закончился оперный сезон в Михайловском театре. Завершился он, скажем прямо, достаточно бесславно…
Напомню некоторые детали: в октябре состоялась премьера «Евгения Онегина» в постановке скандального режиссёра Андрея Жолдака. После менее чем десяти спектаклей со дня премьерного показа публика, «проголосовав ногами», подтвердила, что, если от оригинальной партитуры Чайковского остаётся слишком мало, любые режиссёрские выкрутасы вызывают раздражение. Так что, по всей видимости, «громкое режиссёрское высказывание» Жолдака отправляется в чулан – по крайней мере, в первом полугодии сезона 2013/2014 «Онегин» в афише не стоит.
Следующей премьерой был «Билли Бадд», посвящённый юбилею композитора Бенджамина Бриттена. Сработанный на совесть, крепкий спектакль с качественной режиссурой Вилли Декера и добротной музыкальной работой главного дирижёра Михаила Татарникова и солистов тоже ненадолго задержался в репертуаре: в консервативном Петербурге всё ещё трудно собрать публику на достаточно специфическое и совершенно некассовое сочинение.
Затем оперная труппа на протяжении месяца провела два очень интересных концертных исполнения: оперы Моцарта «Дон Жуан» и «Манон Леско» Джакомо Пуччини, ставших музыкальными победами оперной труппы. Очень многие меломаны с удовольствием отмечали, что в концерте ничто не мешает слушать великую музыку, а раздражающие режиссёрские «концепции» не отвлекают.
Однако последний «режиссёрский» аккорд всё равно грянул: Михайловский театр прикоснулся к одной из самых интересных вагнеровских партитур, к «Летучему голландцу». И этому можно бы было только порадоваться, если бы администрация не пригласила на роль постановщика Василия Бархатова.
Думаю, будет уже уместным говорить о фирменном стиле режиссёра (точнее, полном отсутствии такового): на сцене – три коробчатые конструкции вроде голубятен, бытовуха в стиле бразильской мыльной оперы в самых драматических и кульминационных местах, хаотичное шатание хора по сцене и, конечно, нелепейший перенос места действия в иную историческую эпоху – из северной Норвегии на Лазурный Берег Франции лет этак на 300 вперёд.
Это не только абсолютно не вяжется с музыкой Вагнера, но и мешает ей: на сцене царят хаос и нелепица.
Видеоряд скорее был бы уместен в мюзикле, настолько он милый, гламурный и пёстренький, как дневник школьницы, перемежающей страницы чувствительными стихами и картинками любимых актёров. Например, во втором действии сцена представляет собой пляж с группой девочек в платьицах и очках а-ля Диор, сидящих в шезлонгах и балдеющих в наушниках от какой-то музычки из катушечного ретро-магнитофона. «Прядём-прядём» – гласят титры в этом месте, но авторский текст режиссёра совсем не волнует.
Свой знаменитый монолог Голландец поёт, стоя с левой стороны в деревянной клетушке, изображающей, по всей видимости, съёмочную площадку. Вся левая сторона зала героя, конечно, не только не видит, но и плохо слышит, ибо певец Иоханнес фон Дуйсберг силой голоса не блещет.
Можно ещё долго перечислять расхождения между авторским текстом, музыкой и режиссёрским решением, но занятие это совершенно бесполезное. Сейчас не модно читать либретто, вслушиваться в музыку оперы. Это же может помешать авторскому высказыванию режиссёра, а оно гораздо важнее того, что задумал композитор, не правда ли?
Было бы несправедливым не отметить ещё одну новую «фишку», которая стала свойственна нынешнему периоду творчества Бархатова, – раздвоение, а то и «растроение» сценического пространства. То есть в одном уголке сцены – якобы «настоящая реальность». В другом – выдуманная или воображаемая. Такой же приём режиссёр применил в недавней постановке «Русалки» в Мариинском театре.
В «Голландце» он пошёл дальше, решив ввести ещё и третий план – прошлое героя. На сцене выстроены три коробки-голубятни на сваях, напоминающие пляжные домики-раздевалки. С левой стороны помещается съёмочная площадка, где обитает киногруппа и Голландец (в версии Бархатова он – актёр кино). По центру располагаются супруга Голландца с любовником в гостиничном номере (надо ли уточнять, что в финале оперы они будут убиты то ли альтер-эго, то ли двойником главного героя).
В третьем коробе оборудована кинопередвижка – в нём сидят Сента с Эриком и (как бы 20 лет спустя) смотрят фильм с участием Голландца (который «снимается в кино» в скворечнике с левой стороны). На нижнем этаже, то есть непосредственно на сцене мельтешит массовка, хор и другие солисты.
Разумеется, без подробных разъяснений «гениальной режиссуры» в программке всего этого не понять – для того чтобы уследить за перемещениями всех персонажей и понять, что они делают и зачем, надо иметь как минимум три, а то и четыре пары глаз.
Собственно, ни для кого не секрет, что оркестр является главным персонажем вагнеровских оперных полотен. Захватывающая дух партитура «Голландца», достаточно лаконичная по времени и по форме, является подарком для любого дирижёра, особенно для Василия Петренко, который показал себя в конце прошлого сезона превосходным интерпретатором как в концертном исполнении «Кармен», так и в интересных симфонических программах в Михайловском театре.
Оркестр театра, которому теперь по силам, казалось бы, партитура любой сложности – от Моцарта до Рихарда Штрауса, справился с Вагнером с оговорками. Звучание меди и дерева далеко от идеала, баланс струнных и духовых не всегда выверен.
К сожалению, ни в первом, ни во втором составе не нашлось подлинного главного героя. Оба исполнителя (Йоханнес фон Дуйсберг в первом и Андрей Маслаков во втором составе) имеют ощутимые вокальные проблемы; к тому же оба недостаточно харизматичны как актёры. Правда, в постановке есть замечательный во всех отношениях Станислав Швец, российский бас, исполнитель роли Даланда. Он показал отличный уровень пения и игры. Хороши оба исполнителя Эрика – солист Михайловского Дмитрий Головнин и латышский гость Андрис Лудвигс прекрасно справились с непростой партией, а Дмитрий ещё и показал себя превосходным актёром в ансамбле с Асмик Григорян – Сентой в премьерном показе.
О певице хочется сказать особо. Настоящая артистка, сопрано тёмного тембра, Григорян безусловно приковывает к себе внимание зрителя сразу и безоговорочно. Но хрупкая, как балерина, певица сражалась с партией, увы, не всегда успешно – дуэт с Эриком закончился для неё вокальной неудачей, хотя «Баллада» далась ей без потерь и музыкально безупречно. Если бы не досадная ошибка, то появление Асмик Григорян в «Голландце» можно считать в общем-то большой удачей – она органична и естественна в обстоятельствах, заданных режиссёром.
Елена Панкратова, певшая Сенту во второй вечер, обнаружила вокальные проблемы ещё в «Балладе», беря штурмом не такие уж и высокие ноты. Актёрски певица также выглядела невыразительно, а местами даже нелепо.
Как бы то ни было, как для одной, так и для другой певицы спектакль заканчивается одинаково: Сента берёт огромный пистолет и, сблизившись головой с Голландцем, стреляет себе в висок; пуля проходит навылет, заодно пробивая голову Голландцу. Вот он, апофеоз режиссёрской мысли, – видимо решив, что такую сцену надо делать достоверно, по-киношному («И одною пулей он убил обоих»), режиссёр смачно выбивает мозги обоим героям; фонтаны крови и серого вещества бьют ключом.
То, что у Вагнера имеет катарсическое и возвышенное звучание (бросившаяся со скалы Сента воссоединяется с Голландцем, корабль которого затонул в ту же минуту, – их силуэты виднеются вдали), у Бархатова принимает оттенок детского аттракциона с элементами ужастика. В общем, показанный публике сильно растянутый по времени клип, удачно смотревшийся бы, например, под песню Юрия Антонова «Ах, белый теплоход», ничего, кроме лёгкого недоумения, не вызывает.
Одна пуля на двоих
Гюляра Садых-заде
Постановка «Летучего голландца» ознаменовала возвращение Михайловского театра к Вагнеру – после долгих лет забвения. В год 200-летия Вагнера, юбилей которого отмечается пышно и разнообразно, это, спору нет, правильный и своевременный репертуарный ход.
«Голландец» – одна из триады ранних опер Вагнера: не столь изощрённа по музыке и эзотерически сложна, как, скажем, «Тристан» или тем паче тетралогия «Кольцо нибелунгов». Для оперы требуется всего пять певцов-солистов, идёт она относительно недолго – 2 часа 40 минут. Для первого подступа труппы к Вагнеру – в самый раз.
Романтический сюжет о вечном скитальце, взыскующем верной любви во искупление давнего греха, отлично встраивается в длинную шеренгу сумрачно-байронических героев, отмеченных печатью проклятья. Поставил «Голландца» Василий Бархатов; буквально накануне премьеры объявили о его назначении руководителем оперы Михайловского театра. Сценографом спектакля выступил не Зиновий Марголин, с которым Бархатов обычно работает в паре, а Николай Симонов.
Действие спектакля разворачивается на пляже; три пляжные кабинки, забранные щелястыми панелями, возвышаются на сваях меж полосатых шезлонгов, на заднем плане плещется море, то тихое, то весьма бурливое, в зависимости от происходящих событий (весьма натуралистичное видео). Даланд – вовсе не капитан, а хозяин прибрежного бара, вокруг стойки притулились местные выпивохи, снуют мамаши с колясками, две монахини прилежно вяжут, вся сцена залита ярким южным солнцем.
В шезлонгах возлежат томные фифы с причёсками-«бабеттами» и слушают музыку в наушниках. Крутятся колёсики старых магнитофонов – так Бархатов отразил «фигуру вращения», в аккомпанементе хора девушек, которые по оригинальному сюжету должны бы прясть, вращая прядильный станок и поджидая женихов из плавания.
Пляжные кабинки то и дело меняют функцию. Левая превращается в съёмочный павильон, где снимается старая «фильма» про пиратов, центральная – в комнату, где герой застаёт жену с любовником. Правая – в кинозал, где резкая девушка Сента, сидя рядышком с женихом, смотрит старую чёрно-белую «фильму» 1956 года. Сента не отводит глаз от экрана: роковой герой поражает её воображение. Она одержима им, бредит новым виртуальным возлюбленным, носится со старой кинолентой, повязывает её на шею вместо шарфика.
Хлипкие мостки, проложенные между кабинками, – временная щель, в которой оказывается неприкаянный герой: 1956-й – год съёмки, в 1976 году кинокартину смотрит Сента и происходит её встреча с Голландцем; 1888-й – год, в который приключилась «реальная» история. Переменчивая темпоральность спектакля поддержана и костюмно, и визуально: видео не оставляет сомнений в том, что на сцене рассказывается история жизни актёра, стадии которой даны симультанно, в полифоническом единстве.
Главный герой – киноактёр, в молодости сыгравший роль всей жизни: он так сжился с нею, что стал воображать себя Голландцем. Ему не везёт в любви: его предают жёны, удача отворачивается от него. В одной кабинке он зверски избивает и, кажется, убивает любовника жены; в другой – мочит в аквариуме голову следующей неверной возлюбленной. Все его дамы одеты в красные платья и красные туфельки. Пристрастие к красному намекает на некий извращённый садистический подтекст.
Наконец, разочарованный, не верящий в любовь, потрёпанный жизнью, он объявляется в прибрежном посёлке, волоча за собою чемодан на колёсиках, в котором везёт красные туфельки и красный шарфик. Встречается с Сентой глаза в глаза и немедленно повязывает ей на шею шарфик, надевает туфельки, знак признания. Она станет его следующей возлюбленной. Оба – изгои, вдвоём против целого мира: и мир нападает. Над влюблёнными издеваются, поливают их шампанским – они же сидят, сцепив руки, не замечая глумления толпы.
Бархатов старательно пересочинил сюжет, лишив его романтической выспренности и мистической подоплёки. Его спектакль ожидаемо превратился в едкую сатиру на общество обывателей, живущих «по правилам». В постмодернистский микст, в котором «остранены» и дотошно отрефлексированы матрицы вагнеровского театра, смешные моды прошлого века и экстатическая правда вагнеровской музыки.
Финал решён и вовсе в духе фильмов Тарантино. Сента не бросается в море вслед уходящему кораблю. Она крепко прижимается – висок к виску – к возлюбленному и вышибает мозги себе и ему одним выстрелом из пистолета. Разлетаются кровавые ошмётки; море, не выдержав такого ужаса, поднимается на дыбы. Грозный девятый вал накрывает влюблённую пару, пляж и весь прибрежный мирок. Последний «кадр» спектакля – рыбки, резвящиеся в голубой воде, и силуэты Сенты и Голландца, соединившиеся в морской пучине.
Дирижировал спектаклем ещё один Василий – Петренко, главный приглашённый дирижёр театра, параллельно возглавляющий Ливерпульский оркестр. Гиперромантичное звучание оркестра, яркая риторика раннего Вагнера, помноженная на юношеский пыл, дали отличный звуковой результат. Невзирая на слабину, которую нет-нет да допускали духовики, и на струнных, которые не всегда справлялись с заданными темпами. В оркестре Петренко разверзались морские бездны и бликовало яростное солнце, возможно, дирижёр слегка пережимал по части эффектов в ущерб детализации и чёткости артикуляции. Но в целом – очень, очень неплохо. Хороши были и солисты – правда, не все. Поразила самоотдачей и стальной крепостью голоса Асмик Григорян, весьма перспективное драмсопрано, хотя порой и «покрикивала» на верхах. Превосходен оказался бас Станислав Швец в партии Даланда – гибкий и сензитивный. На певца как влитая «села» роль балагура и пройдохи, тороватого папаши красивой дочки. Трогательно мягко, порой возвышаясь до подлинного драматизма, звучал тенор Дмитрия Головнина – Эрика. Но Йоханнес фон Дуйсбург в титульной партии крайне разочаровал: «стёртый» надтреснутый баритон, с явной хрипотцой и очевидными проблемами в верхнем регистре, он еле справлялся с вокальными сложностями партии и здорово подпортил певческий ансамбль, без него – вполне гармоничный.
