«Сейчас певцы не знают, о чём они поют»

Звезда Мариинского Ольга Бородина – о проблемах современного театра, рыбалке и своём разговоре с Владимиром Путиным

Лауреат Государственных премий, премии «Грэмми», народная артистка России… Если бы существовало звание «Народная артистка мира», Ольга Бородина обладала бы и им – потому что её голос знают и любят всюду, она – желанный гость на самых прославленных оперных сценах. Удивительно красивый: мягкий, наполненный светом, полнокровный – голос, которым певица владеет в совершенстве, способен пленить любого. А ещё Ольга Бородина – красивая женщина, интересный человек и очень сильная личность.

– Ольга Владимировна, вы попали в Мариинский, учась на третьем курсе Консерватории. Можно ли сказать, что вас воспитал театр?

– Конечно, Мариинский – моя самая большая и самая настоящая школа, во всех отношениях. У меня была замечательный концертмейстер, с двумя образованиями – фортепианным и музыковедческим, и, когда я делала с ней свои первые партии, она мне «читала лекции» по поводу их исторических особенностей и нюансов. И потом, сцена учит. Я убеждена: научить нельзя, можно научиться. Я училась у своих коллег, у дирижёров, с которыми работала, всему тому, что умею на сегодня.

– Вы очень избирательно подходите к своему репертуару…

– Я с самого начала сказала себе, что для меня главное – как можно дольше продержаться достойно на сцене и уйти тоже достойно. Поэтому очень избирательно относилась к своему репертуару. Когда я начинала, у меня голос был намного легче, чем сейчас. С возрастом голос матереет, «крупнеет». И я понимала, что мне надо как можно дольше сохранить его свежим. Так как я начинала как россиниевская певица, то старалась не петь драматический, вердиевский репертуар. Несмотря на то что Валерий Гергиев настаивал.

Конечно, потом время пришло, я постепенно перешла на более «крупный» репертуар. Но однажды устроила себе испытание: смогу ли я повернуть всё вспять и привести себя в такое физическое и вокальное состояние, чтобы снова, спустя десять лет, спеть россиниевскую оперу и сделать это достойно. «Всего-то» – спеть в «Метрополитен-опере» «Итальянку в Алжире»! Это была почти наглость. Но мне хотелось проверить себя ещё и с актёрской стороны: я пела в основном трагический репертуар – о любви и смерти, а здесь меня ждала абсолютно комическая опера! Я даже не могла себя в ней представить, но после того, как это сделала, в «Нью-Йорк таймс» написали, что это была лучшая партия Бородиной из того, что они слышали. Это было, конечно, забавно.

– У вас очень сильный характер. Без такого, конечно, мало чего можно было бы достигнуть, но легко ли с ним жить?

– Ой, тяжело. Но иначе в нашей профессии не выжить. Воля должна быть железная. Потому что бывают такие ситуации, когда нет здоровья, совершенно нет настроения, да и всякие жизненные перипетии – мы же проживаем нормальную человеческую жизнь! И тогда надо просто выживать. Конечно, характер закаляется. И потом быть «мягкой и пушистой», как 30 лет назад, уже нереально.

– Вы одна из немногих, кто способен отказаться от постановки, если она кажется вам неприемлемой.

– Для меня деньги всегда были на втором месте. Да, они важны, надо кормить свою семью. Но сначала должно быть искусство, духовное начало.

– Отказ от постановки не мешал вернуться в тот театр, с которым случились размолвки?

– По-всякому было. Например, в «Ковент-Гарден», когда была постановка «Аиды» Роберта Уилсона. Я пришла на репетицию и была просто возмущена увиденным, а главный дирижёр театра Антонио Паппано сказал: «Ничего, недельку-две порепетируешь и привыкнешь». Это меня убило. Почему я должна привыкать к тому, что мне чуждо? Я обожаю эту музыку, я очень люблю эту оперу, но не могу петь хорошо и от души, когда мне не нравится постановка. Пришлось поссориться. И несколько лет я в «Ковент-Гарден» не пела. Наверное, иногда театрам просто выгодно взять постановку, которая, может быть, стоит дешевле. Но они не спрашивают, чего хочет народ. А народ хочет отдохнуть душой, посмотреть на красоту, послушать замечательных певцов. А они берут плохих певцов, потому что те дешевле стоят. Это последняя тенденция в связи с экономическим кризисом. И очень печальная.

– Часто человек, делающий успешную карьеру, отказывает себе в чём-то другом, а вы реализовались и на сцене, и в жизни. У вас трое сыновей, что почти подвиг сегодня!

– Трудно, конечно, приходилось. Старший родился, когда я ещё училась в Консерватории, и у меня не было возможности брать его с собой на гастроли. А средний и младший всегда ездили за мной с няней и не были обделены вниманием. Потом, когда они пошли в школу, стало сложнее, но в каникулы я использую любую возможность, чтобы брать их с собой на выступления или выезжать вместе отдохнуть. Я уже семь лет не работаю летом, только если маэстро Риккардо Мути мне предлагает какие-то концерты в Зальцбурге или в Равенне на его фестивале, что недалеко от того места, где мы отдыхаем. А так я каждое лето полностью посвящаю детям. 

– Наверное, раз всё время дети рядом с вами, они тоже связывают своё будущее с музыкой?

– Да, они уже учатся в Хоровом училище. Но сейчас трудно сказать, будут ли они музыкантами. Самое главное, что музыка воспитывает в них духовность. Сейчас много бездуховной молодёжи, да и вообще бездуховности вокруг. А они уже не смогут быть другими.

– Вы работали со многими великими музыкантами…

– Мне повезло в жизни с самого начала моей творческой деятельности. Мы 26 лет работаем вместе с маэстро Гергиевым, и его становление как великого дирижёра происходило при мне и вместе со мной. Он очень много мне дал – и музыкантски, и человечески, потому что его безграничный талант был мне всегда примером и поддержкой. Через десять лет моей работы без отпуска в Мариинском театре я первый раз выехала одна в «Ковент-Гарден» на спектакль, где моим партнёром был Пласидо Доминго. Потом я работала с дирижёром Колином Дэвисом. Он всегда считался лучшим специалистом по Берлиозу. И свои начальные шаги, связанные с Берлиозом, я делала вместе с ним. Работала с Джеймсом Ливайном в «Метрополитен-опере». С ним у нас были невероятно нежные отношения. Он даже мне аккомпанировал за роялем в моём сольном концерте с русским репертуаром в «Карнеги-холл».

Мне посчастливилось работать вместе с маэстро Мути, и мы дружим с ним и его женой. Это один из немногих дирижёров, который любит репетировать и выстраивать музыку, прорабатывать малейшие детали – так, например, родился «Реквием» Верди, за который я получила «Грэмми». К сожалению, достаточно редко появляется в Мариинке Туган Сохиев – замечательный молодой очень талантливый осетинский дирижёр, ученик легендарного Мусина и когда-то стажёр Гергиева. 

Для певца очень важно найти контакт с дирижёром, чтобы друг друга чувствовать, понимать. Это большая редкость. Для меня всегда было очень важно, кто меня окружает и получают ли они такое же удовольствие от создания музыки, как и я.

– Одна из ваших коронных партий – Далила в опере «Самсон и Далила». В театре говорят, что после исполнения этой арии в концерте на открытии Новой сцены вашим исполнением был покорён президент Путин и даже вам позвонил.

– Была такая история. Мне позвонили из театра и сказали, что к ним обратились из приёмной президента, спрашивали мой телефон, но они решили, что это кто-то шутит. Я разрешила дать свой телефон. И действительно, мне перезвонили из приёмной президента и сказали, что Владимир Владимирович хочет со мной поговорить. Мы с ним очень приятно побеседовали. Он сразу сказал, что звонит не потому, что ему что-то нужно, а просто хочет меня поздравить и поблагодарить за концерт. А я его, естественно, поблагодарила за новый театр и за то, что он помогает Мариинскому.

– Если говорить о положении классической музыки сегодня, что вам кажется интересным, а что настораживает?

– Многое настораживает. Потому что, к сожалению, сильно упал уровень певцов, их подготовка, да и вообще отношение к своему труду, к профессии изменилось в худшую сторону. Я пришла в театр при Юрии Хатуевиче Темирканове, и он был крайне требователен к каждой ноте, я уже не говорю про содержание. Каждый понимал, что он поёт, исполняли «с отношением», осмысленно; следили, чтобы каждая нота была на месте. А сейчас все поют что хотят и как хотят. Было пару раз, когда я своего партнёра спросила: «Ты сейчас обращаешься ко мне – ты можешь сказать, о чём ты поёшь?» И он мне не смог ответить. Это конечно, удручающе.

– Что, помимо профессии, музыки, вам даёт силу в жизни?

– Семья, конечно, мои дети, друзья, отдых, увлечения.

– А можете поделиться, чем вы увлекаетесь?

– Я люблю ловить рыбу на удочку, меньше – на спиннинг, собирать грибы. И ещё последнее время рисую, когда есть вдохновение и такая возможность.

– Акварель? Карандаш? Масло?

– Масло. Уроки я не брала, всё произошло спонтанно. Для меня рисование – как выход энергии, но многим нравится результат. Одна подруга, сидя у меня в гостях, сказала, что без картины не уйдёт, и я подарила ей одну работу, которая теперь пользуется большим успехом. Все спрашивают, кто художник. Она отвечает, что «не художник, а певица».

 

Беседовала Наталья Кожевникова