«Претензий к судьбе у меня нет»

«НВ» первым публикует отрывки из будущей книги народной артистки России Светланы Крючковой «Разное счастье нам выпадает…»

Зрительская любовь к Светлане Крючковой не иссякает много лет. Такая любовь просто так не даётся, её надо заслужить. Она – да, заслужила: почти 80 ролями в кино (и все – такие разные), яркими, запоминающимися работами в театре. А в последние годы – необыкновенными своими выступлениями, когда со сцены Светлана Николаевна просто разговаривает со зрителями и читает стихи. «Читает так, – сказала одна из зрительниц, – что мурашки по телу…» Сегодня, кстати, на сцене Большого зала Консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова Светлана Крючкова представляет новую программу «Перебирая наши даты…». А у читателей «НВ» сегодня есть возможность познакомиться с отрывками ещё не опубликованной книги.

Гадкий утёнок

…При всей публичности моих выступлений я ощущала себя в детстве трагически-одиноким человеком. Я была рыжая – это было не модно… У всех были чёрные ресницы, а у меня – белые. Я знала, что я – не такая, как все. Меня дразнили: «Рыжий-рыжий-конопатый», «Рыжий пёс на паре колёс». Я считала себя гадким утёнком, и самой моей любимой сказкой в раннем детстве… была сказка «Гадкий утёнок» Андерсена. Я настолько любила эту сказку, что, ещё не умея читать, знала, на каком слове заканчивается каждая страница.

…Недавно мне рассказали одну забавную историю обо мне маленькой – сама я плохо её помню… Но сначала поясню: я – сугубо городской человек. Я боюсь природы. Когда мой муж Саша – мне было тогда тридцать девять лет – привёз меня в деревню и сказал: «Пойди погуляй», я вышла за калитку и тут же вернулась. Он спросил: «Почему ты не гуляешь?» Я говорю: «Я боюсь». Он удивился: «Чего?» Я говорю: «Травы. Я же не вижу, что там под ней. Может, там кочка или ямка…» Тогда муж выкосил для меня тропинку, и я гуляла только по ней. Я привыкла ходить по асфальту… Это был мой второй приезд в деревню.

А впервые я оказалась в деревне, когда мне было шесть лет, брату Вове – восемь с половиной, а сестре Майе – одиннадцать. Сестра-то и рассказала мне о том, что я там делала. Мы жили на хуторе у тётки Лиды – старшей сестры моего отца. Стояло жаркое лето. Дома в той местности топили торфом, который, как известно, лежит в болоте… Майя и Вова каждый день ходили резать торф. У меня была другая «работа». Я садилась под кустиком и начинала рассказывать байки, которые обожала слушать тётка Лида. И за эту мою способность я, оказывается, и была освобождена от тяжёлых работ.

…С физикой я вообще не дружу. К электричеству мне лучше не подходить. Однажды я решила сделать «электрофорез»: хотела намочить электрогрелку, включить её в розетку и положить себе на живот. Когда я проходила мимо телефона в ванную комнату, раздался звонок. Я сняла трубку. «Что ты делаешь?!» – спросила мама. Я сказала. «Ты что, с ума сошла?» – воскликнула мама в ужасе. Если бы не мамин звонок, то эпитафия на моей могиле могла бы быть такая: «Умерла от электрофореза!»

И вдруг понимаешь, что это стихи

…Интересно, что я помню точно, когда и как я полюбила стихи раз и навсегда. Тогда мне ещё не исполнилось одиннадцати лет. Я жила в центре Кишинёва, в маленьком, закрытом дворике. Одноэтажные домики, квартира с плитой, которая топится дровами, с чугунными снимающимися кругами. На ней готовили еду. Горячей воды у нас не было. Туалета дома тоже не было – он был во дворе. Там же стояли сараи с дровами и углём…

Я лежала у печки – я хорошо помню этот запах, хорошо помню кочергу, что стояла у печки, помню металлический лист, защищавший пол от искр, совочек, который всегда лежал возле угля или дров… Помню топчан, на котором спала бабушка в проходной комнате, большой круглый стол, оранжевый абажур. Типичный интерьер пятидесятых годов. За окном была зима. У меня очень сильно болело горло... А в ту пору мой старший брат купил собрание сочинений Сергея Есенина – несколько томиков голубого цвета. Я была в доме одна. В печке потрескивали дрова, я лежала на бабушкином топчане, смотрела в окно… Шёл снег. Вообще, снег в Молдавии – большая редкость… За окном стояло дерево. Я открыла томик Есенина и попала на строчки:

«Белая берёза

Под моим окном

Принакрылась снегом, 

Точно серебром…

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой».

Я подняла глаза – и вдруг увидела то, что описал Есенин… И мне внутри стало так горячо!!!

«Большая перемена»

…Именно первому мужу я должна быть благодарна за свою киносудьбу. Дело в том, что ему была предложена роль Ганжи (которую в итоге сыграл Александр Збруев) в фильме «Большая перемена». И он – поскольку относился ко мне как к младшей по профессии – сказал: «Возьми мой сценарий и отвези его на «Мосфильм»!» Я приехала, зашла в дверь, на которой было написано: «Большая перемена». Там сидела только ассистентка по актёрам Любовь Борисовна Бушарова. Она даже головы не подняла… Выходя, в дверях я чуть не столкнулась лбом с человеком, который входил в комнату. Он говорит: «Ой, здравствуйте! А вы кто?» Я говорю: «Я – Света». – «А что вы делаете сегодня вечером?» Я подумала: «О-о-о-о! Меня предупреждали про киношников…» Говорю: «А что?» – «Я хотел вечером пригласить вас на репетицию». Спрашиваю: «А вы кто?» – «Я – Алексей Александрович Коренев, режиссёр фильма». В восемь вечера я пришла на репетицию. Коренев предложил мне порепетировать роль Светланы Афанасьевны – жены Ганжи, на которого уже был утверждён Саша Збруев. Так что мой муж остался без роли. На этой первой репетиции всё прошло, с моей точки зрения, неудачно… Я пошла со слезами на глазах домой в полной уверенности, что на роль Светланы Афанасьевны я не гожусь. Как только я вошла в дом, раздался звонок от Любови Борисовны: «Светочка, Алексей Александрович берёт вас сниматься… Но он вам предлагает играть другую роль». Я спрашиваю: «Какую?» – «Нелли Леднёву». А я уже знала, что на эту роль он хотел взять Катю Васильеву.

Надо сказать, что в «Большой перемене» я играла роль, которая была ближе всего мне самой…

Мой БДТ

…В театре я всё время росла. Театр – это постоянная тренировка. Драматический артист без театра – это как артист балета без станка. Если он перестал ходить каждый день в балетный класс – он уже никогда не будет солистом.

…В театре я сама отвечаю за то, что происходит в голове и в душе у зрителя. Я знаю, когда надо крикнуть, когда сказать очень тихо, иногда вообще нужна тишина – и я могу помолчать… В театре я воздействую на зрителя немедленно и непосредственно. И, кроме того, в театре невозможно дать себе поблажку. Там не будет второго дубля, восьмого и так далее. Допустим, на каждом спектакле «Вишнёвый сад», после диалога Раневская – Лопахин: «Продан вишнёвый сад?» – «Продан». – «Кто купил?» – «Я купил», ровно в 21 час 33 минуты из моих глаз должны политься слёзы. Не раньше и не позже. Как я это делала? Это – моя профессиональная тайна.

…Один из самых страшных дней моей жизни – 23 мая 1989 года. Не стало Гоги (Георгия Александровича Товстоногова. – Прим. ред.). Я узнала об этом в 10 вечера – позвонила Даша Приставко. Реакция моя на сообщение была чудовищно эгоистична. Я сказала: «Всё. Мне конец». – «В каком смысле?» – спросила Даша. «В прямом». Я ещё ничего не знала, не понимала и тем более не вычисляла – я просто чётко почувствовала, что земля ушла из-под ног. Кончилась моя жизнь в «Отчем доме». Я потеряла Отца. (Да простит меня Бог, такой пустоты и обрыва я не чувствовала, когда умер мой родной отец.) Товстоногов был единственным человеком, за спиной которого я ощущала себя абсолютно защищённой. Никогда со мной не друживший и не общавшийся помимо репетиций. Но я знала (и знал не только весь театр, но и весь город Ленинград), что, пока я его актриса, на меня никто не посмеет даже посмотреть косо… На следующий же день после его смерти до конца сезона из репертуара были убраны все мои спектакли.

Я у жизни – ученица

…Можно быть гениальной артисткой, но Дюймовочку в пятьдесят лет уже играть нельзя. Лучше играть маму Жабу. Мне кажется, это правильней…

…В один из приездов – не помню точно в какой – он (Никита Михалков. – Прим. ред.) начал говорить со мной о том, что они с Александром Адабашьяном пишут сценарий, который называется «Одинокий охотник», и что для меня там есть эпизод. А сыграть у Михалкова даже эпизод – была мечта любого артиста… Он очень интересно рассказывал мне о моей будущей роли: девушка, находящаяся в каком-то особом состоянии, которая должна «станцевать свою судьбу» – выразить в танце и это своё состояние, и обстоятельства своей жизни... А потом неожиданно позвонил мне и говорит: «Приезжай, я начинаю работу». – «Над «Одиноким охотником»?» – «Нет-нет, это уже другой сценарий и другая роль, но она тоже – для тебя. Приезжай!» И я, не читая сценария, поехала. Сценарий назывался «Была – не была!». Картина вышла в прокат под названием «Родня». «Одинокого охотника» Никита так и не стал снимать.

…Тётю Песю я играла с огромным удовольствием, потому что у нас в Кишинёве, где я родилась, во дворе было семь еврейских семей, три русские и одна украинская. Так что мне надо было всего лишь вспомнить, что я слышала в детстве. Я даже спорила с нашим консультантом: «Люсик, не говорит старая еврейка «шо», она говорит «что». Местные жители – мы снимали на Молдаванке – меня постоянно спрашивали: «Вы с какого двора?» А администратор съёмочной площадки в один из первых дней меня окликнул: «Женщина, куда вы идёте? Там съёмки!» Да что там! Меня сын родной не узнал. Я вышла из гримёрки, он стоит и смотрит на меня. Я подхожу ближе, а он не реагирует. Я ему: «Саша!» – а он от растерянности и испуга: «Ма-ма!»

…Однажды я получила записку от незнакомого мужчины: «Уважаемая Светлана Николаевна! Хочу сказать вам спасибо за сегодняшний вечер. Читал поэмы Цветаевой – ничего не понял! В вашем исполнении – всё просто и ясно». Мне кажется, что я действительно умею переводить стихи с поэтического на «слушательский» язык. Люди начинают слышать, видеть поэта (он проступает через то, как я читаю) и, как следствие, любить его.

Плата за счастье

…Того, что свалилось на меня, хватило бы на пять жизней. Ну, на три-то точно. Девять тяжелейших операций. Две клинические смерти. Две тяжёлые черепно-мозговые травмы – чудом с того света выбралась! Оба раза – тяжелейшие роды… Но я всё принимаю как неизбежность и указание свыше. Болит нога? Значит, не надо никуда бежать, ехать, сижу дома в тишине и одиночестве: читаю книжки, работаю над новыми программами, в конце концов, общаюсь с близкими или слушаю хорошую музыку. Да, в конце концов, просто прислушиваюсь к тому, что звучит внутри меня.

…Я искренне считаю себя счастливым человеком! Никаких претензий к судьбе у меня нет. Она подарила мне женское счастье, материнское и профессиональное. Но гладкой жизни – не бывает. Может быть, завтра я останусь одна. Нет, всё-таки с моим любимым котом (он-то уж точно ко мне привязан). Я не заглядываю далеко в будущее. Я очень люблю фразу из «Винни Пуха»: «Сегодня – это же мой самый любимый день!»

 

Книгу читала Эльвира Дажунц