Город выжил, потому что жил. Часть II
Культура и искусство в осаждённом Ленинграде. «Нас не Сталин – Шостакович спас!»
Мы продолжаем публикацию спецпроекта «Город выжил, потому что жил», посвящённого 70-летию полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады, в котором рассказываем о том, что помогало людям в нечеловеческих условиях оставаться людьми. О том, что, казалось бы, не является насущной потребностью для выживания, но что составляет ткань человеческой и общественной жизни. В первой части («НВ» от 20 декабря) речь шла о блокадной журналистике, сегодня – о культуре и искусстве.
«Когда говорят пушки, музы молчат». Сама история многократно опровергала это древнее изречение. Ярким примером тому и Ленинградская блокада. В осаждённом городе культура во всех её проявлениях – кинематограф, литература, живопись, музыка, театр – оказалась наиболее востребованной, являлась духовным зарядом по мобилизации людей на героический труд и ратный подвиг. В эти годы произведения культуры отличались высокими достоинствами, искренностью патриотического чувства. Они нужны были горожанам, сказал один из ленинградцев, как… медицинские препараты!
Несмотря на массовую эвакуацию из Ленинграда коллективов театров, музыкантов, писателей и других работников культуры, выехавших в глубь страны с ценностями музеев, библиотек, вузов и научных учреждений, в городе остались видные писатели, композиторы, художники, музыканты, артисты.
Многие ушли в действующую армию и ополчение. Другие же с первых дней войны встали в строй армии идеологического фронта. Творческая интеллигенция подчинила свою работу интересам фронта и тыла. При политотделах Ленфронта и Краснознамённого Балтийского флота были созданы оперативные писательские группы, куда входили известные ленинградские литераторы: Всеволод Азаров, Всеволод Вишневский, Вера Инбер, Вера Кетлинская, Александр Крон, Александр Прокофьев, Виссарион Саянов, Николай Тихонов, Лев Успенский, Николай Чуковский и другие. Многие работали над созданием произведений если и не с натуры, то по горячим следам: Николай Чуковский пишет «Балтийское небо», Павел Лукницкий – «Ленинград действует», Вера Кетлинская – «В осаде»…
Более 80 художников погибли в блокадном Ленинграде. В их числе – Иван Билибин, Николай Тырса, Павел Филонов, Павел Шиллинговский. Последний так и не завершил цикла гравюр «Осаждённый город».
В осаждённом городе Георгий Верейский и Никифор Пильщиков создают галереи портретов лётчиков – ленинградцы должны знать своих защитников в лицо.
Вячеслава Пакулина с походным этюдником можно было встретить в любой точке города-фронта. На его холстах – израненный снарядами и бомбами Ленинград.
Николай Павлов как художник-документалист «фиксировал» то, что являлось характерным для блокады – коллективную уборку снега, маскировку памятников, в частности Медного всадника, боевые корабли на Неве. И в то же время Константин Рудаков в нечеловеческих условиях продолжает работу над серией иллюстраций к «Войне и миру» и «Анне Карениной».
Главный хранитель Русского музея Мстислав Фармаковский завершает многолетнюю научную работу по технике акварельной живописи. (Издана в 1950 году, посмертно.) Заведующий отделом скульптуры Григорий Преснов систематизирует научную картотеку. Исполнявший обязанности директора Григорий Лебедев начинает работу над книгой о Русском музее. (Опубликована в 1946 году.)
– В осаждённом Ленинграде нас, искусствоведов, оставалось мало, – вспоминал заведующий отделом графики (с 1932 года) Пётр Корнилов. – Несмотря на все трудности, мы старались не прерывать работы.
В городе в первую, самую суровую зиму работали три театра: Театр музыкальной комедии, Театр Краснознамённого Балтийского флота и Театр имени Ленинского комсомола (он эвакуировался в феврале 1942-го). А осенью того же года будет создан Блокадный театр. Аншлаги!
Какой театр в мире знал поклон зрителей? А Театр музыкальной комедии знал! Когда у зрителей уже не было сил аплодировать, они кланялись, держась за спинки передних кресел. Люди очередь за билетами занимали в шесть часов утра. «250 блокадных грамм» отдавали за билет. Были, говорят, зрители, не пропустившие ни одного спектакля.
«То, что театры делали в годы войны, беспримерно и войдёт в летопись мирового театрального искусства как одна из самых героических страниц», – писал в предисловии к книге «Без антракта» народный артист СССР Юрий Толубеев.
Музыка давала людям то, что у них отняла война, – она спасала души, воскрешала дух.
На одной из встреч «блокадного братства» Евгений Линд, создатель в школе № 235 музея «А музы не молчали!», сказал, обращаясь к ветеранам ленинградской «армии искусств»:
– Вы – второй фронт, фронт настолько мощный, могучий, что без него войну мы бы не выиграли!
…Прочитав книгу Евгения Линда «Седьмая», Евгений Евтушенко попросил включить во второе издание своё стихотворение:
Музыку давали
не по карточкам,
Нас не Сталин –
Шостакович спас.
Голод нас покачивал,
подкашивал.
Музыка кормила верой нас.
филармония
«Тогда мы поняли, что проиграем эту войну»
Седьмая (Ленинградская) симфония Дмитрия Шостаковича – отдельная страница истории Ленинградской блокады. Но многими несведущими людьми её исполнение воспринимается как единичный факт. А ведь это далеко не так.
В Ленинграде оставался дирижёр Карл Ильич Элиасберг. Немец по национальности. И в блокадном городе звучала Девятая (Хоральная) симфония Бетховена. Карл Ильич говорил: «Бетховен был немцем. И всё же мы исполняли его симфонию. И каждый понимал – почему. Бетховен воспел братство и равенство народов, его идеи были так далеки от того, что проповедовал фашизм».
В «мёртвом городе» хор из 120 человек, покрасив щёки помадой, чтобы не пугать друг друга «смертельной бледностью», исполнял оду «К радости» ещё одного немца – Шиллера. На музыку всё того же Бетховена.
День первого исполнения Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича выбран не случайно. 9 августа 1942 года гитлеровцы намеревались захватить город – у них даже были заготовлены пригласительные билеты на банкет в ресторане гостиницы «Астория». В Ленинграде же распространялись другие билеты – на концерт в Филармонии.
Концерт транслировался как по радио, так и по громкоговорителям городской сети. Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича могли слышать не только жители города, но и солдаты осаждавших Ленинград немецких войск. Один из них после войны признавался:
– Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем эту войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть.
человек-символ
«Я никогда героем не была…»
Трудно найти более неподходящего человека, поэта, который мог бы стать символом блокадного города. В 1938-м она была арестована по обвинению «в связи с врагами народа» и как участник контрреволюционного заговора против Сталина и Жданова. В заключении после побоев родила мертвого ребёнка… В 1939-м освобождена и полностью реабилитирована. «Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в неё, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!» – вспоминала Ольга Берггольц. Первый муж – поэт Борис Корнилов – был расстрелян.
Оставшись в осаждённом Ленинграде, работала на радио, почти ежедневно обращаясь к жителям города. Её второй муж, литературовед Николай Молчанов, умер от голода. Отец, Фёдор Берггольц, за отказ стать осведомителем в марте 1942 года был выслан из блокадного Ленинграда органами НКВД в Сибирь.
Трудно назвать другого поэта, которого бы любили так, как любили Ольгу Берггольц в осаждённом городе. Как ждали они её выступлений по радио, как прислушивались к интонациям, которые выделялись на общем фоне доверительностью. В письме к сестре Мусе (Марии Фёдоровне Берггольц. – Прим. ред.) она так описала своё выступление: «Когда села к микрофону, волновалась дико, и вдруг до того начало стучать сердце, что подумала: не дочитаю – помру. Правда. И потому говорила задыхаясь и чуть не разревелась в конце, а потом оказалось, что помимо текста именно это «исполнение» и пронзило ленинградцев. Мне неудобно даже тебе писать об этом, но факт при этом для меня совершенно неожиданный: на другой день все говорили об этом выступлении...» Этого поэта слушали даже те, кто никогда ранее не слушал, не понимал и, возможно, не любил стихов.
Это её слова высечены на гранитной стеле Пискарёвского мемориального кладбища: «Никто не забыт, и ничто не забыто».
На панихиде по Берггольц писатель Фёдор Абрамов говорил: «Она умерла, чтобы жить в веках. Жить столь же долго, сколько суждено жить нашему бессмертному городу».
театр
«Всё! Крашу ресницы, губы и... буду жить!»
У большинства экспонатов музея «А музы не молчали!» не просто своя история, а история, ставшая легендой. Легенды эти большой мастер был рассказывать Евгений Линд. Автор этих строк почти два десятилетия «ходил» за ним вначале с блокнотом, а потом и с диктофоном. Приведу в пересказе некоторые – о Театре музыкальной комедии.
* * *
Режиссёр Театра музыкальной комедии Григорий Полячек вынужден был создать в театре... морг. (Такого не знает ни один театр мира!) 56 артистов умерли на сцене или на пути к ней.
В третьем акте «Баядеры» артиста Зосимовича уносят за кулисы, хор смыкается – зал не должен знать, что он умер. Челноков умер по дороге в театр, о чём в соответствующих документах сделали запись: «До спектакля не дошёл...» Абрамов умирает в «Трёх мушкетёрах» – не от укола шпагой…
* * *
На сцене и в зале – жуткая холодина. (Вода в бочках замерзала!) Лидия Вастен в спектакле «Любовь моряка» исхитрилась надеть под японское кимоно зимнее пальто. И никто из зрителей этого не заметил. Баядера – Лидия Колесникова, обмахиваясь веером, говорит: «Откройте окно, здесь душно!» А у самой пар изо рта!
Лидия Александровна рассказывала:
«Тут уж никак невозможно было утеплиться, ведь без костюма Баядеры спектакль теряет смысл. И натянув шифоновые шаровары, надев лифчик и туфельки на босу ногу, я бежала на сцену. Бр-р!»
Евгений Михайлов: «Я смотрю на неё – она сначала посинела, потом стала лиловой. Вдруг из зрительного зала крик: «Наденьте вы на неё что-нибудь!»
* * *
В тех же «Трёх мушкетёрах» Николаю Радашанскому – Портосу всё время наступали на ногу, и каждый раз, когда он произносил: «Какой чёрт наступил мне на ногу?!», начиналась воздушная тревога. И так раз шесть. Кто-то в зале не выдержал: «Радашанский, да пропустите вы эту чёртову фразу!» Пропустил – и спектакль под гром аплодисментов пошёл дальше.
* * *
Из-за артиллерийского обстрела спектакль дважды прерывали. И дважды «Марица» возвращалась на сцену. Постепенно действо захватило всех – и актёров, и зрителей, – настолько, что и те и другие перестали обращать внимание на гул. А канонада между тем усиливалась. Когда от оглушительного удара содрогнулись стены и зазвенели разбитые оконные стёкла, зрители невольно повскакивали с мест и устремились к выходу. Их удержал в зале спокойный голос со сцены Александра Орлова, любимого питерской публикой «дяди Саши»:
– Спокойно, товарищи! Это всего лишь стёкла!
Иной раз спектакли приходилось доигрывать когда в стенах театра, а когда и в тесном бомбоубежище. А то и просто артисты досказывали зрителям содержание пьесы...
* * *
– Вот тебе ещё легенда, – говорил Евгений Линд. – Только легенда ли?..
Жена знаменитого впоследствии художника Юрия Непринцева Мария Тихомирова, сохранявшая и охранявшая в Исаакиевском соборе ценности, вывезенные из Петродворца, умирала от голода. Прибыл нарочный от мужа с фронта, продукты кое-какие привёз. Женщина говорит: «Я уже не могу встать». А он: «Ты сейчас не только встанешь, но и пойдёшь в Театр музкомедии!» – «Так шутить – кощунственно...» Нарочный помог ей надеть валенки. Туфельки-лодочки взяли с собой. Подходят они к театру, а там – народу! И это в то время, когда на Невском один человек другого видел издалека! Вошли: бархат, хрустальные люстры... Открылся занавес и – о чудо! – Легар!.. И Мария Тихомирова решила: «Всё! Крашу ресницы, губы и... буду жить!»
Владимир Желтов. Фото ИТАР-ТАСС