Как вы выжили, будем знать… Глава II
Журналисты «НВ» продолжают писать свою «Блокадную книгу»
Ровно год назад, к 69-й годовщине полного освобождения Ленинграда от блокады, журналисты «НВ» начали создавать свою «Блокадную книгу». В ней – вещи, хранящие память о тех днях, о наших родных и близких, и связанные с этими семейными раритетами истории. Сегодня, год спустя, накануне 70-летия нашего ленинградского Дня Победы мы представляем вторую «главу» этой книги, а также публикуем избранные отрывки из первой.
Маму спасла детская дружба
Эта книга Пушкина, изданная через год после смерти поэта, пережила вместе с моими бабушкой и мамой первую, самую страшную блокадную зиму. Она не сгорела в буржуйке ради обогрева в лютые морозы – как можно было уничтожить Пушкина! Но не было бы её, как не было бы, вероятно, и моих родных и, естественно, меня, если бы не мамина детская дворовая дружба.
Моя мама, к началу блокады 12-летняя Галя Петрова, дружила с соседкой по дому на Нижегородской улице, что рядом с Финляндским вокзалом, Ирой Ключарёвой. Иру в первые дни блокады родители решили отправить из города в тыл. Но поезд, на котором она ехала, попал под атаку фашистских самолётов и вернулся в Ленинград. Мама Иры к тому времени уже была на фронте, служила там военврачом, а отец, инженер по холодной обработке металла, остался в городе работать на заводе. Под новый, 1942 год он умер от истощения. А к весне силы почти оставили моих маму и бабушку. Они лежали почти без движения, когда дверь в комнату приоткрылась и зашла Ира. Она положила на мамину кровать несколько сухарей и сказала: «Галя, можно уехать. Мамины сослуживцы снарядили машину». Среди того немногого, что взяли с собой, был и этот томик Пушкина.
Был апрель, машины ехали по сохранившемуся ещё на Ладоге льду. Один из грузовиков, двигавшихся впереди, провалился в полынью. Но моих родных и Иру Бог миловал. На Большой земле их пути разошлись – мама и бабушка отправились в Тамбовскую область, а Ира – в Вологодскую. Там они и провели оставшиеся годы войны.
А после Победы вновь встретились в Ленинграде. В середине 1950-х Ира, студентка Института физкультуры имени Лесгафта, вышла замуж за однокурсника, чеха Карела, стала Ириной Юржиновой и уехала в Прагу. Там она и живёт до сих пор. До самой смерти моей мамы подруги переписывались, и эти письма и открытки с чешскими штемпелями я бережно храню. И пражская блокадница тётя Ира остаётся для меня очень важным связующим звеном с далёким прошлым.
Андрей Петров, шеф-редактор «НВ»
Вадим Шефнер. Автограф 1944 года
Мой дед Иосиф Бруссер прошёл Великую Отечественную от звонка до звонка. Начал – младшим лейтенантом, закончил – майором. Воевал на Ленинградском фронте.
С войны мой дед-бессребреник привёз всего несколько вещей. Во-первых, ленд-лизовский американский белоснежный полушубок, выданный в штабе уже в последнюю военную зиму. Сначала он носил его сам, а потом подарил кому-то из родственников. Во-вторых, именной пистолет «вальтер», который бабушка заставила его выбросить в Неву. От греха подальше – потому что власть тогда в каждом, у кого была хотя бы рогатка, видела умысел на индивидуальный террор (видать, хорошо помнила, с чего сама начинала, когда ещё называла себя РСДРП – прости Господи! – б). А в-третьих, несколько книжек, которые купил в военторге.
Впрочем, одну из этих книжек дед не купил – её ему подарили. Да не кто-нибудь, а сам автор! Сборник стихотворений «Защита», выпущенный в блокадном Ленинграде в 1943 году. Если открыть титульный лист этой крохотной, в одну четверть печатного листа, книжечки, то слева, на обороте обложки, можно прочитать: «Майору И. Бруссеру на память от автора. В. Шефнер. 20.III.44». В те дни молодой писатель должен был выехать из Ленинграда в Москву, в Союз писателей, но для такой поездки требовалось собрать немало разрешений. Одним из тех, кто дал поэту разрешение, был мой дед.
…В конце 1970-х мы не раз сталкивались с Шефнером на лестничной площадке «Лениздата», где в ту пору размещалось не только одноимённое издательство, но и редакции ленинградских газет. Вот там-то, покуривая «Шипку», я и рассказал Вадиму Сергеевичу, какая у нас дома хранится редкая книжка.
– И вправду редкая! – воскликнул он, печально кося глазом в далёкие военные годы. – У меня её нет. Подарите её мне!
– Не могу, – сказал я. – Дарёное не передаривают. Лучше я вас попрошу: вы мне дадите интервью и поставите на книжке ещё один автограф.
Шефнер, вздохнув, согласился, но перенёс встречу на потом. А потом снова перенёс. И снова… Так и не было интервью. И надпись на книжке осталась одна.
Сергей Ачильдиев, редактор отдела спецпроектов «НВ»
…И подкова на счастье (отрывок из Главы I)
Эта довоенная фотография – единственная, на которой семья Львовых запечатлена в полном составе. Слева (рядом, втроём) – мать, отец, брат. Поодаль – сестра. Почему Людочка стоит в стороне? Просто отошла подальше от объектива – смущается…
Скоро в этот дом, в эту семью, в этот мир придёт война, в этот город – блокада. А дальше… Судьба Люды Львовой почти ничем не отличается от судьбы Тани Савичевой. Что за «почти»? Она не вела дневник – раз, она пережила войну – два. Всё.
А Львовы умерли все – в живых осталась одна Люда. Отца, матери, брата – всех их не стало в начале лютого 1942-го. 15-летняя хрупкая девочка осталась одна в большой квартире на Мойке. Впереди – ещё почти два года блокады, три года войны. И она выпьет эту чашу до дна. До победного.
…Старый дом на Мойке давно снесли. Всё, что осталось от этого дома, от этой квартиры, в которой Люда победила фашизм, – старая подкова, которую мама ещё до войны подобрала на просёлочной дороге. На счастье.
Спустя три четверти века эта подкова, наряду с фронтовыми медалями отца, деда, прадеда – главная реликвия одной большой семьи. Блокаду они пережили вдвоём: девочка и подкова. А сегодня в Петербурге живут восемь человек, которые живут только потому, что Людочка Львова тогда выстояла. А ещё, быть может, потому, что в марте 1939-го она так стеснялась фотографироваться…
Семь человек – это её сын, дочь, два внука, три правнука. Восьмая – это 86-летняя Людмила Сергеевна. С праздником, любимая бабушка!
«НВ» от 27 января 2013 года
P. S. Спустя два месяца после этой публикации Людмила Сергеевна умерла. Умерла в марте – как и её родные. Только не в 1942-м, а 71 год спустя.
Семь медалей и одно удостоверение
– Ба, а у тебя есть военные медали? – спросил я, когда мне было лет десять, у бабушки, разглядывая медали моего деда, семь фронтовых («За отвагу», «За взятие Вены», «За взятие Будапешта»…) и полтора десятка послевоенных (Обухов Павел Семёнович вышел в отставку полковником).
– Была медаль.
– А где она теперь?
– Потерялась. Завалялась где-то ещё на Мойке – потом так уже и не нашли.
– Как так – «завалялась»? Это же такая ценность…
– Это сейчас она – ценность. А тогда…
Потом, когда я стал постарше, бабушка рассказала мне о том, как она, потерявшая всю семью в блокаду (см. «...И подкова на счастье»), отнеслась к вручению этой медали тогда, сразу после войны. Но писать об этом – по крайней мере, сейчас, накануне праздника – я не буду.
Словом, бабушкиной медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне в 1941–1945 гг.» у нас нет. А удостоверение – осталось. Вчера я поместил его на стену, рядом с медалями деда.
Андрей Миронов, заместитель главного редактора «НВ»
