«Работали из последних сил, теряя сознание…»

Из рукописных воспоминаний «блокадной графини». Публикуются впервые

Детство и юность актрисы Московского Художественного театра им. М. Горького Валентины Гузаревой прошли в Ленинграде. Выпускной десятый класс она закончила в июне 1941-го… В Школу-студию МХАТ поступила в 1944-м, переехала в Москву и проработала в одном театре всю жизнь. Её высоко ценили режиссёры и партнёры по сцене, любили ученики в школе-студии. Но главные роли, к которым она была внутренне готова, остались не сыграны. «Подорванное блокадой здоровье мешало мне всю жизнь», – сетовала Валентина Алексеевна. Её не стало в 2011-м… Через год, к 90-летию заслуженной артистки России Валентины Гузаревой, Музей МХТ организовал и очень тепло провёл вечер её памяти, собравший многих коллег, учеников, друзей…

В архиве Валентины Алексеевны сохранились отрывки воспоминаний о первых месяцах блокады. На обложке одной из тетрадок (не блокадных) – девиз «Перенеси с достоинством то, что изменить не можешь». И поздняя приписка, как бы подводящая итог, – «Удалось не без боли…».

 

…И настала ночь: огненный, ревущий небосвод обрушился на город! Все выскочили на улицу и застыли в ужасе – психологический шок (ни криков, ни истерик). Кругом взрывалось и горело… Уничтожены все продовольственные склады. Впереди чёрная осень, лютая зима. Без отопления, без воды, без канализации и ГОЛОД.

 

…Вспомнилось мне, как однажды перед войной в класс вошла наша любимая учительница. Она вся сияла. «Ребятки, – сказала она, – вы можете меня поздравить, я вчера видела спектакль МХАТа «Вишнёвый сад». Это такое явление! Невероятно, но я чувствовала запах цветущего вишнёвого сада». Спустя несколько лет я, уже будучи в театре, рассказала об этом Вадиму Васильевичу Шверубовичу (заведующему постановочной частью). Он тут же оживился: «Ну, конечно, ведь мы в Ленинграде пускали этот запах. – И продолжал: – Гастроли в этот город тогда были большим событием, и мы готовились к нему заранее – обновляли декорации, костюмы, актрисы шили новые туалеты… А как же, такой город, такая красота и белые ночи… Мы почти не спали. А какой зритель! Самый тонкий и благодарный, но и самый строгий». Эти слова – «особый зритель», «особые люди» и мне не раз приходилось слышать о ленинградцах.

Может быть, и правда мы были в чём-то особые. Ведь жили в этой красоте – впитали её и дорожили ею. И, может быть, поэтому с начала войны, когда кольцо блокады сжималось, город бомбили, никто и не думал бежать. Наоборот – все от мала до велика бросились спасать город: с утра до ночи рыли окопы, рвы. А с немецких самолётов летели бомбы, стреляли из пулемётов и сбрасывали листовки: «Девочки и дамочки, не копайте ямочки, придут наши танки – зароют ваши ямки!» или просто «Сдавайтесь или погибнете!».

 

…На заводах почти все мужчины ушли в ополчение. Многие девушки-девчонки – некоторым и 16 лет не было – на курсы медсестёр. Среди них была и моя младшая сестра – Вера Алексеевна Гузарева. Школы и больницы были завалены ранеными.

Почти сразу после окончания школы я пошла работать на оборонный завод № 810, в самый тяжёлый штамповочный цех. Вручную, ударами кулаков по педалям на предельной скорости, штамповала детали для взрывателей ручных гранат. Две смены по 12 часов. Работали из последних сил, теряя сознание… Но подходил мастер с ведром воды и поливал голову… Волосы замерзали в сосульки.

Однажды у моей напарницы прессом оторвало пальцы на руке. Производство остановилось. Я только что отработала свою смену. «Можешь заменить?» – спросил мастер. Я молча пошла к станку.

Меня никогда не покидала мысль, что город держался на девушках и женщинах (на весь цех – один мужчина). Они делали всё: штамповали, ворочали неподъёмные ящики, скалывали глыбы, собирали трупы.

Особенно трудной была для меня ночная смена – днём спать не могла. А ведь кроме работы я ещё была бойцом пожарной и аварийной команды. По сигналу тревоги, надев пожарные каски и рукавицы, мы с моей подругой быстро поднимались по наружной лестнице на крышу завода. Падающие зажигательные бомбы мы хватали клещами и сбрасывали вниз или зарывали в ящики с песком. Самолёты со свастиками летали так низко, что было видно всё. И когда открывался люк, из которого вылетали бомбы, мы тут же падали плашмя на крышу завода, чтобы не снесло воздушной волной. Единственной нашей защитой было пение. Мы кричали слова песен до хрипоты, чтобы заглушить страшный вой и взрывы бомб. А бомбы падали кругом. И на завод тоже.

 

…И что уж совсем было невмоготу, так это 

возить воду с Невы для столовой. Горячий кипяток вместо еды. Иногда варили «хряпу» из капустных кочерыжек и отбросов. Итак, мы – четыре девушки, запрягались в сани, водрузив на них две бочки с черпаками, и отправлялись в нелёгкий путь к Неве. Из проруби на обжигающем морозе (за 30 градусов) надо было наполнить бочки. Ох, как это было трудно!.. А ещё труднее втащить их на берег. Двое впереди, двое сзади. Вода выплёскивалась и замерзала на нас ледяным панцирем.

Однажды, выбившись из сил (нас осталось трое), мы привезли воду не из Невы, а из Карповки – она была ближе, почти рядом. Заподозрив это, заводской врач подступила к нам: «Где брали воду?!» Пришлось признаться. «Вылить немедленно! – закричала она. – Это же сточная канава, там ВСЁ!..»

Зима 41–42 годов была самой тяжёлой и жестокой. Откуда брались силы? По рабочей карточке давали на 100 граммов больше «хлеба» (опилки, целлюлоза, мука). Я делилась им с мамой. А маме иногда удавалось добыть кусок лошадиной шкуры, несколько плиток столярного клея. Варили, ели…

А иногда спасала жизнь какая-нибудь малость. Как-то я шла по улице, а на парапете сидела женщина, из-под полы пальто выбивался белый халат. Она боролась со смертью: голова запрокидывалась, глаза закатывались… Я остановилась, спросила: «Далеко ли до дома?» Она ответила: «Нет». Обхватив друг друга, мы пошли… На первом этаже, войдя в её квартиру, мы остановились. Абсолютная тьма. Я крикнула: «Кто-нибудь живой есть?» Кто-то ответил. Я опять крикнула: «Дайте горячей воды, соседка умирает!»

Через некоторое время я встретила эту женщину – тот же платок на голове, валенки и белый халат из-под пальто. И теплее на сердце стало.

…Как-то утром, после ночной смены я шла среди сугробов домой. И вдруг чей-то слабый голос: «Графиня». И ещё раз: «Графиня». Я остановилась. На другой стороне улицы стояла девушка из моей школы. Постояли молча. Помахали руками, и пошли в разные стороны, едва передвигая ноги.

Как давно это было… А прошло-то всего полгода. Выпускной школьный вечер – и я, совсем другая, счастливая. У меня направление в театральный институт. Без конкурса. Наш драмкружок занял 1-е место по городу. В «Пиковой даме» я играла графиню. Отсюда и прозвище…

Спустя три года выездной комиссией я с первого тура была принята в Школу-студию МХАТ и переехала в Москву.

Публикацию подготовил Владимир Хршановский