«Вне угрозы был только один человек»

Сегодня – День памяти жертв политических репрессий

 

Российская национальная библиотека – один из центров сбережения национальной памяти. В 1993 году в её стенах были созданы редколлегия и Общественный совет Книги памяти «Ленинградский мартиролог», ответственным редактором и составителем которой является историк, руководитель центра «Возвращённые имена» Анатолий РАЗУМОВ. В первых числах декабря состоится презентация 12-го и 13-го (справочного) томов Книги памяти. В этих томах, посвящённых «Большому террору» 1937–1938 годов, помянуты около 50 тысяч имён расстрелянных и пострадавших от репрессий.

 

 

- Анатолий Яковлевич, работа над 14-м томом ведётся. Обозначьте, пожалуйста, его хронологию.

- Том охватывает период «Большого террора» с 1934 по 1936 год, до развязывания Сталиным тоталь-ной карательной кампании. Конечно, в эти годы репрессировали меньше, чем в последующие два, но всё равно речь идёт о нескольких тысячах расстрелянных в Ленинграде и по приказам из Ленинграда.

- И всё же в сознании большинства наших сограждан: террор – это 1937–1938 годы…

- И это совершенно не случайно. Таких чудовищных по масштабам расстрелов и арестов не было ни до, ни после. 1937-й год – это год сталинской революции, год, когда Иосиф Виссарионович объявил о победе своего социализма. Всю страну охватила карательная операция, задуманная Сталиным и его ближайшими соратниками по Политбюро. Не всеми, а самыми близкими: Ворошиловым, Молотовым, Кагановичем, Ждановым, в меньшей степени - Микояном. Что подтверждают их личные подписи на расстрельных списках. 1937 год – это год 20-летия революции, год окончания 2-й пятилетки, согласно планам которой долж-ны были быть ликвидированы остатки классов, неподходящих для завершения социалистических преобра-зований, год выборов в Верховный Совет СССР по новой, сталинской конституции.

Но «Большой террор» был развязан в 1934 году. Сначала органы ОГПУ преобразовали в НКВД, затем использовали убийство Кирова для молниеносных приговоров и расстрелов. Трибуналы приговаривали человека без права на кассационную жалобу, и он в тот же день должен был быть расстрелян по обвине-нию… в терроризме. А уж в 1937–1938 годах, когда к расстрелу приговаривали и суды, и – тайно – внесудебные «двойки» и «тройки», Советский Союз захлёбывался кровью, могильники создавались при каждом административном центре и были переполнены сваленными, как в помойную яму, трупами. В последую-щие годы репрессии не прекращались, просто не было уже необходимости столько расстреливать. А в ла-геря людей по-прежнему отправляли.

- В 1938 году НКВД возглавил Лаврентий Павлович Берия…

- Это легенда, что при Берии наступило послабление, что, благодаря ему, многих репрессированных выпустили из тюрем. Берия к руководству НКВД пришёл 25 ноября. К этому времени «Большой террор» завершился, деятельность «двоек», «троек» прекращена, прокуратура больше наблюдала за ведением всех дел. Из приговорённых «двойками» и «тройками» в Ленинграде не расстрелянными оставались 999 чело-век. Вскоре выяснилось: треть этих людей умерли в тюрьме ещё до того, как были приговорены. Человек ведь не представал перед судом. Приговаривали по бумажкам. Нескольких бумажек, слепленных в дело, даже без обвинительного заключения, было достаточно, чтобы лишить человека жизни. Примерно треть недострелянных постарались засунуть в лагеря. А треть вынуждены были выпустить. Но отпускали под расписку, что никто никогда нигде и никому не расскажет о том, где был, что видел и слышал, а иначе человека ожидает то, чего ему удалось избежать – пока. Вот об этих выпущенных и шёл слух – людей освобождают!

- Из 1934 года, наверное, следует перекинуть мостик в 1918-й, когда начался «красный террор»?

- Обязательно. К настоящему времени удалось проработать документы, связанные с расстрельными приговорами с 1918 по 1941 год. Том, охватывающий период репрессий с 1917 по 1923 год, будет назы-ваться «Петроградский мартиролог», он готовится как завершающий серию.

- Разница между ленинским и сталинским террорами очевидна?

- Практически нет. Там и там – массовые убийства, которые нельзя назвать казнями. Приговорённым не объявляли о приговоре. Вероятно, во избежание эксцессов, попыток побега. Убийствами занимались небольшие группки чекистов, позже - энкавэдэшников. Теперь по раскопкам, да и по документам, мы знаем, что не всегда и расстреливали. В каких-то случаях душили верёвками, забивали дубинами до смерти, протыкали железными прутьями. Топили, убивали топорами (видимо, обухом), придушивали в фургонах выхлопными газами по пути к казни... Комиссия ЦК КПСС в конце 1950-х установила: в Белозерске надо было расстрелять 55 человек, так чекисты такие-то – фамилии известны! – вывезли их в поле и порубили топорами. Игуменью Горицкого монастыря Зосиму (Рыбакову) забили поленьями, а в справке написано: расстреляна. Народные предания гласят, и по тому, что я видел собственными глазами на раскопках, можно утверждать, что людей закапывали и живыми, в бессознательном состоянии. Надо было избавиться от человека, а каким образом, не столь и важно… Опубликованы тома документов, общая картина преступле-ний ужасна.

- Когда была поставлена точка в репрессиях – не пятого же марта 1953 года? Наверняка по инер-ции ещё продолжалась фабрикация дел…

- Трудно представить, каким ужасом для мира обернулся бы юбилейный 1957 год при Сталине. Систе-ма была устроена так, что вне угрозы репрессий находился только один человек. Но смерть злодея означала конец безумия, в таких формах оно уже не могло продолжиться.

- Какова, по-вашему, роль Никиты Сергеевича Хрущёва во всей этой трагической истории?

- Когда говорят: «А Хрущёв-то сам!..», мне хочется возразить: «Да, он имел отношение репрессиям. А кто не имел?» Таких не было в руководстве партии и государства. Но не надо на Хрущёва навешивать лишнее. Задумывал и руководил всем, конечно, Сталин, и были энтузиасты, которые его во всём поддерживали. Был костяк людей, которые определяли в том числе и политику репрессий. В высших расстрель-ных списках его подписей нет. В конце концов перевешивает то, что он решился на разоблачение злодея-ний, пытался обеспечить еду и жильё вместо ГУЛАГа.

- Сколько же человек стали жертвами репрессий?

- На мой взгляд, наиболее правильный ответ на этот вопрос дала Галина Фёдоровна Весновская (она в Генеральной прокуратуре РФ отвечала за процесс реабилитации): «Речь идёт о миллионах». Так что, жерт-вы – чудовищные. Мы не можем окончательно и точно, в пределах десятков, сотен или даже тысяч, назвать имена погибших, пропавших без вести в Великую Отечественную войну, а имена репрессированных - тем более. Поэтому я вижу задачу нашего центра и подобных ему других центров, энтузиастов в том, чтобы вводить имена в научный оборот и собирать сведения о каждом человеке. Мы (я о центре) себя ощущаем частью института национальной памяти. Надеюсь, что работа памяти никогда не будет законче-на. Нам в России не хватает памяти, не хватает Дней памяти.

- То есть всех поимённо назвать мы никогда не сможем?

- Мы должны в это верить. Когда начинал работу над Книгой памяти «Ленинградский мартиролог», поставил себе задачу почти невообразимую: не пропустить ни одно имя. В 12 томах «Мартиролога» названы все имена, которые были внесены в расстрельные списки. Мы назвали и тех, кто по какой-то причине не был расстрелян, а умер в тюрьме, попал в лагерь или даже был отпущен. Назвали их репрессированных родственников. Значит, возможно ставить перед собой невыполнимые задачи и выполнять их?..

- За каждым именем – человек. Кто он для вас?

- Для меня все эти люди - герои исследования, а многие и настоящие герои. По редким свидетельствам мы понимаем, как мужественно они вели себя в застенках. Ведь оговорные протоколы, как правило, сочи-нения следователей. Большинство из них были героями и до того, как оказались в руках сотрудников НКВД. Власть объявляла их врагами народа и считала таковыми, но надо сказать, что понятие «невинные жертвы» в большинстве случаев далеко не точное. Оно укрепилось в нашем сознании в годы первой кам-пании реабилитации – той, конца 50-х годов, когда реабилитировать осуждённого можно было, только доказав, что он замечательный и, главное, советский человек, поддерживавший политику партии и прави-тельства. Просто так случилось, что рядом с ним оказался нехороший сосед, а плохой следователь подвёл дело под статью. Иначе реабилитировать было невозможно. На самом деле картина более сложная. Власть, конечно же, нюхом чуяла, кто ей свой, а кто чужой, на учёте держала всех, кто казался подозрительным. В их числе было много порядочных, трудолюбивых, умных, думающих людей, которые не стеснялись воль-ного слова, а то и вольного поступка, и это им ставилось в зачёт на случай возможного ареста. Так что репрессии – это истребление думающих и наиболее свободолюбивых людей. В прямом смысле слова лучших людей.

- Какой вопрос для вас на сегодняшний день самый больной?

- Для меня, в том числе и как для эксперта Федеральной целевой программы по увековечению памяти жертв политических репрессий, реализация которой сейчас приостановлена, самых больных вопроса два. Первый – неустановленные могилы. Я уверен: акцент должен быть не на установке памятников репресси-рованным. Это очень легко сделать – выделить деньги, высечь или отлить памятники и поставить их в каждом городе и поселении. Мы поставим памятники, а о поисках могил забудем. У нас до сих пор неиз-вестно много мест погребения репрессированных. Где могила Гумилёва, о которой так много говорят и спорят? Неизвестно. (Когда материал готовился к печати, Анатолий Разумов объявил: удалось установить дату гибели Николая Гумилёва – поэт был расстрелян в ночь на 26 августа 1921 года. – Прим. авт.) Где могила отца Павла Флоренского? Возможно, в Левашове. Но, скорее всего, где-то под Лодейным Полем - куда-то туда, как недавно стало известно, выезжал палач «для выполнения специального поручения»… Как возможно, что мы не знаем могил?! Советский Союз был страной учёта и контроля. Все места погребения были под учётом и контролем, долгие десятилетия оставались под присмотром. Наверное, кому-то психологически трудно решиться на их открытие… Но ведь это дело национальной чести.

Второй больной вопрос. До сих пор родные репрессированных часто не могут получить свидетельства о смерти с указанием, в каком городе расстрелян или погиб репрессированный, по какой причине. Не говоря об указании места погребения.

Ну и, конечно, не может не волновать уровень социальной поддержки репрессированных и их семей. Если в нашем городе и в Москве он достаточно высокий, то по России составляет 230 рублей в месяц. Во многих регионах. Таким его когда-то определили. Притом, что, как мы знаем, в случае какой-нибудь более-менее резонансной катастрофы родственникам погибших и по миллиону выдают в качестве компенса-ции.

- В чём причина приостановки Федеральной программы?

- Не знаю. В прошлом году мы её обсуждали очень широко. Считалось, что программа на ходу и будет принята к исполнению на 2014–2018 годы. Но оказалось, что средств для финансирования нет, и поэтому ряд позиций будет включен в программу развития культуры и туризма Министерства культуры, а по большей части нагрузка по увековечению памяти жертв политических репрессий ляжет на регионы.

- Как дела с увековечением памяти обстоят в Петербурге?

- В Программе упоминались работы на Левашовском мемориальном кладбище и поиски расстрелянных в 1918 году в Петропавловской крепости. Исследование в Петропавловской крепости городом финансиру-ются. Что касается Левашовского мемориального кладбища, то оно финансируется из бюджета. Сейчас проходит культурно-историческая экспертиза кладбища; конечно же, оно станет памятником истории и культуры. И часовню, которую мы мечтаем там возвести (это было определено первоначальными проекта-ми), убеждён, всё же возведём. Добьёмся отведения участка и - возведём. Пожертвования собираются в Князь-Владимирском соборе. И особых просьб у нас ни к кому не будет. Разрешат – поставим.

тем временем…

«Остров политической свободы» должен оставаться на карте России

Тревожные вести вот уже более полугода приходят из Пермского края. Весной в посёлке Кучино Чусовского района был закрыт уникальный Музей истории политических репрессий «Пермь-36». Директор Виктор Шмыров уволен (после чего слёг с инфарктом), штат распущен. В пермских СМИ внезапно было заявлено, что музей занимался «отмыванием бандеровцев и прочих фашистов»… Между тем в июне Министерство культуры РФ признало нецелесообразным реализацию федеральной программы «Об увековечении памяти жертв политических репрессий»…

Николай Браун, петербургский поэт (был приговорён к 10 годам за подготовку покушения на генсека Брежнева и взрыва Мавзолея), узник политлагеря «Пермь-36»:

– В лагере «Пермь-36» уголовников не было вообще. Были те, кто во время Второй мировой воевал с советской властью, но преимущественно содержались политические заключённые по статье 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Большинство из нас в 1990-е годы были реабилитированы, в том числе и я. Жернова карательной машины в СССР перемалывали прежде всего – и это надо твёрдо помнить – мыслящих людей, патриотов исторической России, тех, кто отстаивал духовные ценности в безбожном государстве!

Истинная причина закрытия музея, по крайней мере мне (а я держу руку на пульсе), неизвестна. Внезапно выяснилось, что на этой территории содержались только каратели, офицеры СС, солдаты зондеркоманд, дивизии «Галичина» и им подобные. Но возможно, всё значительно проще? Не слишком ли лакомый кусок земли занимает музей? А земля нынче становится всё дороже и дороже. Предлог же для наезда найти нетрудно…

Похоже, те, кто сейчас решает вопрос, быть или не быть мемориальному Музею истории политических репрессий, который называют «островом политической свободы», – бывшие надзиратели и начальники, примерившие на себя костюм Гамлета. Они никак не могут понять: «Эльсинор» уже не тот. Режим, которому они служили, обрушила критическая масса лжи. И гамлетовский вопрос в данном случае неуместен…

 

 

Материалы подготовил Владимир Желтов. Фото автора