«Надежды на спасение я не терял ни на минуту…»

Ровно 55 лет назад началась беспримерная 49-дневная одиссея четырёх советских солдат, стойкость и мужество которых потрясли мир

В девять утра 17 января 1960 года в заливе Касатка острова Итуруп Курильской гряды ураганным ветром была сорвана со швартовов советская самоходная танкодесантная баржа T-36. На её борту находились младший сержант Асхат Зиганшин и рядовые Филипп Поплавский, Анатолий Крючковский и Иван Федотов.

Военнослужащие боролись со стихией десять часов; около семи вечера мотористы доложили Зиганшину, что запасы топлива заканчиваются. Все три попытки выброситься на берег оказались неудачными. Лишённую управления баржу несло в открытый океан…

На второй день дрейфа проведённая «инвентаризация» показала: запасы провизии более чем скудные – 15–16 ложек крупы, банка консервов, немного хлеба и немного картошки. Картошка находилась в машинном отделении и в шторм оказалась залита дизельным топливом. Пресная вода – только в системе охлаждения двигателей. Когда продукты закончились, в пищу пошло всё: кожаные ремни, кирзовые сапоги…

Сегодняшний собеседник корреспондента «НВ» – командир легендарного экипажа Асхат ЗИГАНШИН.

– Асхат Рахимзянович, январь 1960 года – «разгар» холодной войны, очередные осложнения в отношениях между СССР и США, на сей раз вызванные победой кубинской революции и признанием и поддержкой Советским Союзом острова Свободы. И в это сложное в политическом отношении время вы на неуправляемой барже оказываетесь… в каких водах?

– Вначале нас вынесло в район, где проходили испытания наших ракет, а где носило потом, можно только предполагать. У нас была лишь карта залива Касатка, если не считать карту на пачке «Беломора». А из навигационного оборудования – компас. С его помощью и ориентировались. Мы не понимали, есть ли течение – океан бушевал так, что ночью на небе и звёздочки не увидеть. Когда первое время долго дул северо-западный ветер, мы понимали: баржу несёт на юго-восток, в сторону Японии. После того как нам удалось ненадолго починить радио, мы услышали японскую речь, песни. Японская речь прекратилась – значит, Страну восходящего солнца миновали. Становилось теплее. Похоже, дрейфуем в сторону Гавайев…

– Американцы вас обнаружили в нейтральных водах?

– Видимо, в нейтральных. Мы понятия не имели где. Наше спасение – дело случая. Думаю, летел патрульный самолёт, ну и лётчики увидели в океане неуправляемый подозрительный объект. Мы к тому времени уже несколько дней, обессиленные, в лёжку лежали в подпалубном помещении. Я услышал гул мотора. С трудом выбрался на палубу. Погода стояла хорошая – солнечно, тепло. Над нами туда-сюда летало уже несколько небольших самолётов, с них были сброшены петарды или что-то такое – на воде в нескольких местах горели огни оранжевого цвета. Я, конечно, обрадовался, крикнул ребятам: «К нам помощь пришла!» Поплавский, Федотов и Крючковский с трудом, помогая друг другу, вылезли наверх. Что за самолёты, мы, конечно, определить не могли. Ясно было: не наши.

Самолёты вскоре исчезли. Появились вертолёты. Один буквально повис над нами – мы различали лица лётчиков, их в кабине двое было. С вертолёта спустили тросики с карабинчиками. Жестами стали объяснять, как этим спасательным снаряжением пользоваться. Но мы на вертолёт подниматься даже не думали – считали: кто-то спустится к нам, узнаем, где мы, попросим продуктов, воды, географическую карту и будем дожидаться помощи от своих. Вертолёты долго, сменяя друг друга, висели над баржой. Мы не понимали, что происходит, почему никто не спускается.

– Американские военнослужащие могли спуститься на баржу? Они имели на это право?

– Вообще-то баржа – советская территория… А впрочем, я не знаю, но думаю, что, после того как нас сняли, её хорошенько обследовали.

– Извините, что перебил. Что было дальше?

– Появился корабль, приблизился – уже и название на борту читалось: «Кирсардж». Американский авианосец. Постоял-постоял он – и отошёл на такое расстояние, что за волнами только мачта и была видна. Мы – кричать, махать! Бессмысленно! Нас невозможно было услышать. Какое-то время спустя «Кирсардж» вновь подошёл к нам, буквально в нескольких десятках метров застопорил ход. Народищу на нём – полная палуба! Многие с фотоаппаратами. По трансляции громко на ломаном русском прозвучало: «Помочь вам! Помочь вам!» Помощь, значит.

– Американцы поняли, что вы русские? Или уже успели разузнать?

– Видимо, разузнали. Флага на барже не было, было что-то вроде флага – нами нарисованный сигнал бедствия, означающий: «Требуются вода и пищевые продукты». Снова над баржей – вертолёты. Я понял, что нужно подняться мне – переговорить насчёт продовольствия и карт.

В газетах писали, что я, как командир, покинул баржу последним. Это не так. Я защёлкнул карабинчик и в считаные секунды оказался на борту вертолёта. Мне сразу в зубы сунули сигарету. Затянулся – Поплавский уже рядом. Федотова и Крючковского снял другой вертолёт. Высадили нас на корабль. Завели в какой-то тамбур и первым делом дали бульону: в миске – как котёнку! И по кусочку белого хлеба – батона. Спрашивают: «Ещё? Может, ещё хлеба?» Говорю: «Не надо!» Американцы удивились. А я-то знал, что сразу много есть опасно – можно умереть.

Выдали бельё, повели в душ. Мы же были грязные, обросшие. В душе я начал бриться и прямо у зеркала потерял сознание. Упасть не дали. Сзади стоял кто-то из команды – подхватил. Очнулся я уже в постели. Осмотрелся: лежим все четверо на койках, голова к голове. Вместе с американскими военными моряками. Понятно: лазарет. Первая мысль: мы живы, спасены – и слава Богу! Где-то на третий день появилась тревога: «Чёрт! Мы же на борту американского авианосца!» И страх – от предчувствия того, что нас может ждать по возвращении на родину. Честно скажу: было пострашнее, чем во время дрейфа!

– О вас ещё никаких сообщений – ни в прессе, ни по радио – не было?

– Нет. Нас подобрали 7 марта. Первое сообщение в советской печати появилось 15 марта. А «Голос Америки» в тот же день, 7 марта, передавал о том, что в океане обнаружена неуправляемая баржа с четырьмя советскими моряками. Американцы тогда ещё понятия не имели, что это за баржа. На третий или на четвёртый день «Кирсардж» зашёл на Гавайские острова, и на судно доставили переводчика. Я через переводчика спросил, почему авианосец не сразу оказал нам помощь. – «Мы боялись близко подойти».

– А тем временем на острове Итуруп… Ваши отцы-командиры могли предположить, что вы угнали баржу?

– Через много лет после ЧП мне в моей родной деревне говорили: милиция, следователи лазали по чердакам, по подвалам – меня искали, интересовались письмами. У наших отцов-командиров, и не только у них, конечно, было предположение, что мы сбежали. Но если бы мы бежали, то всяко не во время такого страшного урагана – волна достигала 15 метров.

– Вас искали в родной деревне, а в море хотя бы первое время искали?

– Опять же через много лет я узнал, что нас сразу признали пропавшими без вести. Шум поднялся не из-за того, что мы пропали, а из-за того, что долго находились в Америке, что могли остаться в Штатах. Нам и в самом деле предлагали: «Может, вы боитесь возвращаться? Мы готовы предоставить политическое убежище». Я ответил: «Что бы потом ни случилось, хочу домой».

– Можно сказать, что вас похоронили заживо?

– Выходит, что так.

– Мне показывали копию официального письма-извещения, где командование части выражает соболезнования вашим родителям…

– Не только мои родители, но и родители остальных ребят получили письма, где сказано: «Пропали без вести», но и – «выражаем соболезнования». К счастью, мои близкие узнали, что я жив, за два дня до того, как письмо отправили из части, – оно датировано 9 марта. Друзья моего детства слушали «Голос Америки» и сказали папе с мамой, что я жив.

– В какой момент из подозреваемых в измене Родине вы стали героями?

– Не знаю. Ещё когда мы находились в Штатах, нам всё время говорили: «Вы – герои!» И советские газеты, которые нам показали в посольстве, то же писали. Я не верил. Не верил и когда мы вернулись в Москву – думал, всё это специально подстроено; нас будут «таскать», будут пытать. Страху натерпелся! Месяца через два после возвращения в Союз мы отдыхали в санатории Министерства обороны в Гурзуфе, и там я впервые услышал от какого-то офицера в свой адрес: предатель!

– Министр обороны СССР Малиновский вас принимал до Гурзуфа?

– До. Из Сан-Франциско нас доставили в Париж, а оттуда уже в Москву. Ну, думаю, сейчас загонят в «Матросскую тишину» – и начнётся!.. А нас поселили в гостиницу ЦДСА, выдали программу на целую неделю: завтра в 10 часов быть на радио, в 11.30 – во Дворце пионеров или ещё где-то, затем – в такой-то школе, в такой-то воинской части. Нас кормили, поили. Машину за нами закрепили, увезут – привезут. Везде нужно что-то говорить. Мы были в растерянности – думали: проведут инструктаж, но – никаких инструктажей. Что хочешь, то и говори.

– В программе пребывания в столице был пункт: приём министром обороны?

– Да. Принимал нас Малиновский в Кремле. Часы каждому подарил, сказал: «Чтобы больше не блуждали!»

– Что потом – досрочная демобилизация?

– В Гурзуфе в санатории одновременно с нами отдыхал подполковник Гончаров. Мы с ним сдружились и дружили до самой его недавней кончины. Иван Матвеевич предложил нам: «В Ленинграде есть несколько мореходных училищ, я напишу письмо в политотдел ВМФ, и вас зачислят. Требуется только ваше согласие…»

А у нас образование по семь-восемь классов! До призыва в армию я работал трактористом, призывался в танковые части. Но согласие мы дали – Иван Матвеевич письмо написал. Прилетаем из Крыма в Москву. В политотделе следовало оформить проездные документы – нам же лететь дальше, на Курилы, возвращаться в воинскую часть и дослуживать. В политотделе нам говорят: «Вы изъявили желание учиться в мореходном училище. С учётом вашего неполного среднего образования можете поступать в Ломоносовское военно-морское училище. Если передумали, можете продолжить службу на любом флоте, хоть на Черноморском, хоть на Северном. А хотите – в своей части». Мы подумали и решили поступить в мореходку.

– Как вас, всенародно прославленных, воспринимали сокурсники, сослуживцы, начальство?

– Мы ничем не отличались от остальных. Так же двойки получали, и в увольнение нас не пускали. Так же наказывали за нарушения.

– Замполит должен был взывать к совести: тебя вся страна знает, а ты!..

– Ну как он мог взывать к моей совести, если сам ко мне пришёл с бутылкой на годовщину дрейфа?! (Смеётся.) Замполит был любитель выпить.

– Как скоро вас перестали узнавать на улице?

– Почему перестали? До сих пор узнают. Редко, конечно, но узнают. Шумиха же вокруг нас продолжалась ровно год. До полёта Гагарина. В апреле 61-го вся пресса мира переключилась на космонавта № 1.

– Если я правильно понимаю, слава лично в вашей, Асхат Рахимзянович, дальнейшей судьбе роли не сыграла? Карьеры вы не сделали?

– А я карьеры и не делал – я не карьерист. Меня сразу хотели в столице оставить, в мореходку не пускали.

– Как сложилась жизнь ваша и ваших товарищей?

– Федотов остался на Дальнем Востоке. Он тоже хотел с нами поступать, но у него уже семья была, сын родился. Ваня речное училище закончил в Благовещенске. Работал на кораблях, даже на китобоях ходил. Он первым ушёл из жизни… Крючковский был направлен – по собственному желанию – на Северный флот, но пробыл там буквально несколько месяцев. По семейным обстоятельствам перебрался в Киев, где работал на заводе «Ленинская кузница». Поплавский остался здесь, в Питере, служил на кораблях, которые обеспечивали связь со спутниками. А я больше 40 лет отработал в аварийно-спасательной службе в Ломоносове, в Кронштадте. Предлагали командиром БЧ-5 на более крупный «спасатель» – я отказался, не хотел быть офицером. Сейчас иной раз думаю: зря отказался – лет на 10–15 раньше на пенсию бы вышел и больше получал. Последнее время я работал береговым матросом – дежурил на лодочной станции Академии имени Макарова: платили немного, но работа сутки через трое – удобно.

 

(Автор выражает признательность за организацию встречи с Асхатом Зиганшиным краеведу, основателю музея «Морская Стрельна» Олегу Варенику)

Беседовал Владимир Желтов. Фото автора и из архива Асхата Зиганшина