«У футболистов комплекс неуспешности»

Спортивный психолог Владимир Сафонов объяснил «НВ», почему наши футболисты проигрывают решающие матчи, и вспомнил, как пытался помочь «Зениту»

 

Шамиль Тарпищев, многолетний капитан сборной России по теннису, как-то сокрушался, что в нашей стране спортсмены редко обращаются к помощи психологов. «Многие наши атлеты считают это чем-то унизительным – вроде как признать, что «с головой проблемы». Дурацкие комплексы! Ведь главная тупиковая проблема наших спортсменов – психология. Отсюда и травмы, и стрессы, и депрессии», – настаивал Тарпищев, но многие тренеры до сих пор уверены, что достаточно их собственных знаний, чтобы и мотивировать спортсмена, и наладить взаимоотношения в команде, и избежать психологических спадов. Корреспондент «НВ» встретился с доцентом факультета психологии СПбГУ Владимиром САФОНОВЫМ, чтобы узнать, почему тренеры не могут быть психологами, что мешает сборной России по футболу выигрывать решающие матчи, а биатлонисту Антону Шипулину – точно стрелять на последних рубежах. 

– Владимир Константинович, почему в России спорт-смены и тренеры не доверяют психологам?

– Это наша российская ментальность. Испокон веков считалось, что успешные спортсмены – сильные люди. Так, один выдающийся в кавычках специа-лист, до последнего времени называвший себя главным спортивным психологом страны, просто говорил, что нужно родиться чемпионом. 

– Вы имели в виду психолога Рудольфа Загайнова?

– Я не называю его фамилию. Скажу только, что конкретным спортсменам он столько «напахал». К примеру, он говорит, что подготовил сотни чемпионов. Хоть один чемпион об этом где-либо заявил? А к примеру, шахматист Анатолий Карпов, с которым он работал и про которого написал дневник и опубликовал его под названием «Поражение», однажды задал вопрос: «Почему не спросить человека, о котором пишется, можно это публиковать или нет?» А по поводу доверия, 13 лет назад перед зимней Олимпиадой 2002 года один выдающийся тренер по фигурному катанию говорил, что психологи нужны слабакам. Сегодня же у этого тренера с каждым спортсменом работает психолог. Во многих командах по-прежнему считается, что лучший психолог – это тренер.

– И что, хороший тренер должен быть хорошим психологом?

– Когда мне это говорят, задаю встречный вопрос: «Вы с кем более откровенны – со своими родителями или с кем-то ещё?» Какой бы выдающийся тренер ни был, в каком бы плотном контакте он ни состоял со спортсменом, он всегда выше. Он родитель, руководитель, преподаватель. Однозначно будут ситуации закрытости спортсмена. Другое дело – тренер должен знать психологические нюансы подопечного, чтобы использовать это в подготовке. Но психологом тренер категорически не может быть. И потом, у нас ведь все разбираются в спорте! Вот у меня приятель – профессор-математик, который когда-то бегал. Так он считает, что может быть спортивным психологом, потому что знает спорт. 

– Самая распространённая проблема, с которой спортсмены обращаются к вам?

– «Нет результата, что делать?» – в 90 случаях из 100. В моей практике был только один спортсмен, который сказал: «У меня нет проблемы, я бы хотел узнать о психологии, чтобы это помогло мне совершенствоваться». Это россиянин, но темнокожий. Его родной брат – гражданин США, им 20–21 год, они погодки. Так американец с 8 лет работает с психологом. С нашим же парнем мы вышли на второй сезон. Он выполнил норматив мастера спорта, сейчас готовится к Олимпиаде.

– А вот то, что сборная России по футболу часто проигрывает ответственные матчи заведомо слабым командам, – это тоже психологическая проблема?

– Результат полностью зависит от того, в каком состоянии я нахожусь. Это состояние в том числе определяется ожиданиями футболиста. Ожиданиями успеха или провала. 98 процентов спортсменов не удовлетворены своими результатами. Почему? А потому, что ставится недосягаемая планка результата. В итоге оказывается два «я» внутри меня: уровень сознания – я должен выиграть – и уровень подсознания – неуверен, что это получится. Между этими двумя «я» нужно найти консенсус. Я это называю «планка удовлетворительного достижения цели», которая хотя бы в 50 случаях из 100 должна достигаться. Если этого не происходит, у спортсмена формируется комплекс неуспешности. В отечественном футболе из поколения в поколение присутствует этот комплекс. 

Ещё одна проблема командных видов спорта, не только футбола, – проблема сплочённости. Что происходит чаще всего в силу российской ментальности: в 9 из 10 случаев мы критикуем наших парней. А в психологии общения есть правило: «Твой партнёр всегда прав». Если поймёшь, в чём заключается его правда, сможешь найти с ним общий язык. В коллективе, где 20 с лишним человек, о сплочённости можно говорить, только когда у всех есть общие точки соприкосновения, общность целей. Если есть, то получается единение и команда крепка. 

– Значит, правы те, кто ищет причину неудач «Зенита» именно в нарушении командного микроклимата? 

– В любой сфере профессиональной деятельности возникают вопросы взаимоотношений. И если кто-то, например, считает, что его коллега получает необоснованно высокую зарплату, однозначно это отразится на отношениях и результате. В футболе то же самое. Хотя лично для меня футбол скорее шоу-бизнес. Но законы психологии работают везде. Кстати, давно обратил внимание и регулярно выигрываю спор: как только в «Зените» появляется новый тренер, заключаю пари, что через три сезона на четвёртый у него будут проблемы и его сменят. Эти пари я часто выигрываю у брата. И когда мы в очередной раз сидим в ресторане, он упрекает меня: «Ёлки-палки, ну неужели ты не можешь им объяснить, что с ними происходит?»

–В чём же ваш секрет?

– В социальной психологии давно установлено, что у единства коллектива и общности его целей есть три с половиной цикла деятельности. В футболе цикл – один сезон. Чтобы коллектив работал успешно – продуктивно и эффективно, – нужна ротация сотрудников.

– Алекс Фергюсон, 27 лет проработавший с «Манчестер Юнайтед», исключение из правил? 

– А давайте посчитаем: сколько футболистов прошло через его руки? 150 или больше. Как долго он руководил одним и тем же коллективом? Вот и ответ. 

– Вы работали с футбольной командой?

– Один раз с «Зенитом» – было это 15 лет назад. Тренером был Анатолий Давыдов. Меня пригласили к президенту клуба Виталию Мутко, он сказал, что команде нужно помочь. Я по-просил две недели, походил за Давыдовым, посмотрел команду. Увидел, что главный тренер каждый день ждёт, что его снимут. Через пару недель я предложил Мутко программу работ. «Всё здорово, хорошо, давайте». Я спросил: «А как будет оплачиваться моя работа?» Оказалось, на психологов денег нет. Тогда я задал вопрос: «А зачем психологи «Зениту»? Команда же неплохо играет, занимает 5–6 место». Мутко был удивлён: «Как вы не понимаете, «Зенит» должен играть в еврокубках! Там одна игра приносит клубу миллион долларов». И вот здесь, как мне потом сказали, я испортил отношения с Мутко на всю жизнь – спросил, неужели с этого миллиона нельзя заплатить одну сотую процента, чтобы психологи помогли «Зениту» его заработать.

– Современный спорт – мир больших денег. Что сегодня в первую очередь движет спортсменом: достижение результата или возможность заработать? 

– Мотивационная сфера динамична. Ребёнком лет семи движет одно – кумиры, герои спорта. Организм развивается, растёт, а вместе с ним растут с каждой тренировкой результаты. Спустя три-четыре года детей начинает интересовать, как достигается результат, и они задают тренеру вопросы, почему нужно делать это, почему – то. Ребята выходят на уровень, где возникают меркантильные интересы. Но и этот период проходит. И тогда в качестве стержня появляется мотив самоутверждения. 

– Биатлонист Антон Шипулин часто промахивается на последнем огневом рубеже. Что это с точки зрения психологии?

– Значимость последнего выстрела. Результат в биатлоне приносит стрельба. Статистика у мировой элиты составляет 83–86 процентов попаданий из 20 выстрелов. Таким образом, промах – каждые четыре выстрела. Но если я сделаю четыре выстрела и один промах, в десятке я не буду. Поэтому должно быть 100 процентов попаданий. И на тренировках – 100 процентов в цель. А дальше психология – два «я». Я должен попасть все 20. А моё подсознание знает, что попаду всего 17–18. И когда спортсмен оказывается на огневом рубеже, всё прекрасно складывается только до последнего выстрела. Моё подсознание-то знает, что я должен промазать.

– Иногда кажется, что все промахи в биатлоне от психологии.

– Не буду называть фамилию биатлониста, который в преддверии последней Олимпиады на этапе Кубка мира лидирует в гонке и стоит две минуты на последнем выстреле. Спустя 40 секунд тренеры начинают ему кричать: «Воздух-воздух!» Спустя минуту многотысячный стадион начинает скандировать: «Выстрел-выстрел!» А он стоит и выцеливает. Казалось бы, стреляй в воздух, беги штрафной круг и продолжай гонку. Он же находится на рубеже две с половиной минуты, мажет и бежит ещё 25 секунд штрафной круг. А прелесть ещё и в том, что через год всё это с ним повторяется.

– Самый интересный случай из вашей практики?

– Сильнейший стрелок России тренируется в Англии. И тренер ему говорит: найди русскоязычного психолога – и всё будет в порядке. Мы работаем с ним полгода. Цель – достойно выступить на чемпионате мира, быть в пятёрке. Перед чемпионатом он потрясающе готов. Но едет и занимает 76-е место. Приезжает, встречаемся, и он говорит: «В это время я всегда стреляю отлично. Кто-то испортил мне стрельбу». Мы расстаёмся. Проходит два года, и он выигрывает чемпионат мира. После этого звонок от него со словами, что я помог ему выиграть. Говорю: «Алексей, по-моему, два года назад я вам всё испортил». Отвечает: «По всей видимости, должно было пройти время, чтобы понять, что же вы со мной делали».

 

Беседовал Феликс Шифрин

Позволить другим быть другими

Феликс Ширфрин, спортивный корреспондент «НВ»

В современном российском спорте если и прибегают к услугам психологов, то мало где это афишируют. Многие российские тренеры старой закалки, работающие в командных видах спорта, и вовсе долгое время считали, что психолог в команде если не откровенное зло, то крайне нежелательное явление. Чем же это, как говорят психологи, детерминируется?

Ревностно относясь к своей команде, они не терпели, когда с их подопечными общался кто-то ещё. Некоторые даже боялись, что в процессе индивидуальной работы психолог каким-то образом настроит спортсменов против своего непосредственного наставника. И тогда тренер, что называется, команду «упустит».

Время шло, и в российском спорте начали появляться молодые думающие специалисты, которые комплексно подходили к решению своих задач. Они не скрывали: психологический фактор – один из важнейших в определении итогового результата. При этом понимание этого не заставляло тренерский цех прибегать к услугам спортивного психолога. 

Большинство из них являлись так называемыми тренерами-мотиваторами, способными в любой момент зажечь команду в раздевалке крепким словом. Или пронзительным молчанием сделать так, чтобы спортсмен всё понял. Эти умения позволяли им говорить, намекая на самих себя: «Хороший тренер обязательно должен быть хорошим психологом».

Подобные механизмы являются прямыми воздействиями на спортсменов, его гипнозом, что довольно яро отрицается представителями классической спортивной психологии. Те, в свою очередь, говорят, что психолог должен лишь содействовать спортсмену. А он уже путём познания особенностей собственной психики – решить проблему самостоятельно. Интересно, что по пути воздействия, а не содействия шёл и самый известный отечественный психолог Рудольф Загайнов.

Вероятно, именно эта путаница пока закрывает возможность спортсменам и тренерам массово пользоваться услугами спортивных психологов. Большинство просто не знает другой помощи, кроме как ввести спортсмена в изменённое состояние сознания и как-то повлиять на то, чтобы он добился результата. 

Но почему бы другим не позволить быть другими? Пускай тренеры пользуются своими личностными качествами, так или иначе воздействуя на подопечных. А психологи пусть получают возможность открывать для спортсменов неизвестные особенности их психики, занимаясь дополнительным обучением. Все от этого только выиграют, и прежде всего сам спортсмен, получающий поддержку со всех сторон.

Фо­то Валерия Шарифулина / ТАСС