Они здесь счастливы

Корреспонденты «НВ» побывали в деревне Светлана, где людям с ограниченными возможностями никто не ограничивает свободу быть собой.

 

На первый взгляд Светлана – вполне обычная деревня. И даже не деревня – нежное балладное название обозначает не отмеченную ни на одной карте территорию в 60 гектаров возле речки Сясь в десятке километров от Мурманского шоссе и примерно в 150 от Петербурга. Четыре жилых дома, несколько хозяйственных построек, белоснежно-сугробистые поля вокруг. Случайный путник никогда не догадается, что это поселение мирового движения Camphill, где живут люди с тяжёлыми ментальными нарушениями. И не просто живут – они здесь счастливы.

Въезжаем в Светлану около полудня. Пусто, тихо, только из коровника доносятся редкие петушиные трели. Из ближайшего к дороге домика появляется женщина, в которой вряд ли кто-то заподозрит соотечественницу Вальтера Скотта. Разве что по акценту. Это Сара Хагнауэр. Больше десяти лет она живёт в Светлане, отвечает за финансы. Называть себя руководителем принципиально отказывается: любая «вертикаль» в деревне-общине неприемлема в принципе. А принцип простой – каждый берёт то, что ему надо, и отдаёт то, что может. Впервые Сара оказалась здесь в 1994-м ещё студенткой (по образованию она педагог и филолог). Узнав, что под Петербургом собираются построить социальную деревню, сразу приехала. Сначала на пару месяцев, потом на лето, потом, после окончания учёбы, – на два года. В 2006-м перебралась на ПМЖ.

 

Территория поселения обширная, места для новых домов, которые так необходимы, полно. Всё упирается в деньги

 

Мы идём на экскурсию по владениям, потихоньку к нам стягиваются местные. Подходит девушка с формой для запекания, в ней нечто похожее на холодец.

– Фирменное блюдо, – говорит она, протягивая форму Саре. – На мой взгляд, вкусно, но вы сами попробуйте.

Практика обмена стряпнёй здесь обычная. Если кто-то готовит что-то неординарное, всегда делится. А сегодня из-за нашего визита Сара не успела заняться обедом, вот её и выручили. Вообще двери тут никогда не закрываются, всегда можно заглянуть в гости к соседу, но только в свободное от работы время. А его на ферме не густо. День начинается в половине девятого, когда каждый отправляется выполнять свои обязанности. Раньше всех поднимаются те, кто доит коров и трудится в пекарне. Дважды в день обитатели деревни приходят сюда на чаепитие: в половину одиннадцатого утра и в половину пятого вечера. На часах без четверти двенадцать, все уже разошлись по делам. В красном дощатом домике безлюдно. Сегодня здесь за главную Маша, хрупкая девушка с косой. Склонилась над печкой, караулит сдобные булочки к обеду. Школьница, которая проходит социальную практику. За заиндевевшим окном мелькает смутный силуэт – волонтёр Леон везёт тачку сена на компостерную кучу. Приехал из Берлина. Похож на Леонарда из «Теории большого взрыва». Он тут всего пару недель, с русским пока плоховато. Занимается.

– Сейчас закончу и пойду на урок, – говорит Леон. И добавляет, помедлив: – Кошмарный язык.

Домов в Светлане всего четыре, у каждого – своё название. Ментолово-зелёный – дом Достоевского. Так его окрестили волонтёры, жившие тут в середине 1990-х. Зачитывались «Идиотом», сначала в шутку хотели окрестить постройку «домом Мышкина», но передумали. Вот и один из обитателей: парень, по мне так лет двадцати с небольшим. Расстёгнутая коричневая куртка, старомодный фасон, шапка чуть набекрень. Улыбается так, как здоровые – в плоском общепринятом смысле – не умеют. Это – Вася.

– А у тебя новые журналы есть? – огорошивает вместо приветствия.

Этот вопрос – Васин коронный. Задаёт он его постоянно. Очень любит журналы, а ещё – музыку. Поэтому периодически осведомляется о наличии дисков. У самого Васи их всего несколько, зато какие – Pink Floyd, Queen, Rolling Stones, Sex Pistols. Его комнатка – на втором этаже дома Достоевского. Обстановка нехитрая: кровать, тумбочка. Стол пестрит вырезками из тех самых журналов, в основном женские лица. Преобладают шатенки. На самом деле Васе без малого тридцать. У него глубокая умственная отсталость, зато прекрасная память, особенно на марки машин. В Волховский район Ленобласти Васю привезли из Москвы. Мама давно умерла, папа забирает домой два раза в год.

 

 

 

Чуть выше, на пригорке, – самый старый, пудрово-розовый дом Фритьофа Нансена. Отдать дань знаменитому учёному решили его соотечественники, которые, собственно, и строили дом. Ну не совсем строили – привезли на грузовиках из Норвегии и собрали на месте. Заглядываем. На входной двери – самодельная табличка, цитата из «Старшей Эдды» (древнеисландские песни о богах и героях. – Прим. авт.): «Гостю вода нужна и ручник, приглашенье учтивое. Надо приветливо речь повести и выслушать гостя». Выслушать тут запросто может Света – говорить она не очень любит, по крайней мере с незнакомцами. По её внешности опять не могу определить возраст. Может, и 25, а может, и 35. В детстве была эпилепсия. Она кажется очень задумчивой и грустной. Сегодня, по словам Сары, у неё хороший день. Но бывают и другие, когда девушку терзают навязчивые состояния, и тогда она не выходит из комнаты.

Следующий на очереди дом – Сарин. Он носит имя Ларса-Хенрика Несхайма, норвежца, долгое время работавшего в деревне, ныне покойного. Его портрет висит на стене в гостиной, рядом – причудливые акварели, на подоконнике – моток розовых ниток. Это Оксанины, она тут главная рукодельница. Очень любит разноцветый войлок – под её руководством обитатели деревни смастерили не одну пару шикарных тапочек. Сколько лет живёт в Светлане, не помнит. Спрашивает у Сары. Оказывается – с 1996-го, дольше всех. Сейчас её главная отрада – 11-месячный Коленька, самый юный обитатель деревни, с которым Оксана нянчится. Мальчика Сара взяла из питерского дома ребёнка: все документы оформил на себя русский муж Борис. Врачи, отдавая его, называли кучу страшных диагнозов. Пока ни одного не заметно. Ясноглазый, улыбчивый Коля сидит на коленях у мамы и с аппетитом уминает кашу. Строит глазки. Это второй приёмный ребёнок в семье. Есть ещё Вика, ей девять, у неё синдром Дауна.

– Крепкая, здоровая девочка – просто не как все, – говорит Сара.

Принимают в Светлану с 18 лет. Потенциальных жителей привозят родственники. Они же частично оплачивают их проживание – перечисляют пенсии по инвалидности. Конечно, это крохи и надо искать спонсоров. 

Сейчас в Светлане постоянно живут 35 человек, из них 16 – люди с диагнозами разной степени тяжести: задержка психического развития, синдром Дауна, аутизм… В большом городе они были бы обречены на заточение в четырёх стенах или на психоневрологический интернат. А интернат – это значит сильнодействующие препараты, которые и из здорового очень быстро сделают фикус. Здесь же каждый находит себе применение по мере сил и возможностей. У кого-то лучше выходит физическая работа, у кого-то – творческая. Заставлять, конечно, никого не станут. Но тут это и не требуется, всё держится на доброй воле. Очень доброй.

Многие из волонтёров, кстати, иностранцы. Кроме Леона есть ещё Вольдемар, тоже немец, правда, не столичный – из Фульды. Видок растаманский: спущенные джинсы, дреды и такая же растаманская невозмутимость. Он сам вырос в кэмпхилле, и сельская размеренная жизнь манит его больше, чем огни большого города. В Светлане Вольдемар в основном плотничает, а ещё чинит технику, если понадобится. В общем, работает руками. В Германию, говорю, собираешься возвращаться? Конечно, говорит. Там столяры нужны.

Приезжают помощники чаще всего из Европы – Англии, Германии, Нидерландов. Есть и из России. Самое далёкое место, откуда однажды прибыли, – Благовещенск. Некоторые приезжают на несколько недель, месяцев. Бывает, что планируют на неделю, а остаются на десять лет. Впрочем, слово «волонтёр» жители деревни используют только при общении с внешним миром. Плату за работу они получают символическую – на карманные расходы. Но сюда едут не за заработком. А зачем? Этот вопрос я почему-то так и не решилась никому задать напрямую. Здесь он кажется просто нелепым.

– Очень сложно сказать, что такое наше движение, – рассуждает Сара, натирая морковку для Коленьки. – Это люди, которые приняли решение быть вместе с теми, кто нуждается в поддержке. Я обычно вот что говорю: хотите понять, что это? Приезжайте на год, поживите с нами. Потом вернёмся к этому разговору. Вообще, кто как сюда попадает, у каждого свои мотивы. Не знаю. Просто судьба людей ведёт.

Можно сказать, что судьба привела и её саму – родители Сары познакомились в кэмпхилл-деревне в Шотландии, где тоже работали волонтёрами. А если без фатализма, то в Светлане не покидает ощущение, что ты просто попал в семью. Большую, непростую, но дружную и настоящую. Находясь тут, понимаешь: самое главное в мире то, что двигает его вперёд, – вера. В первую очередь – в человека.

 

В конце 1980-х обычная мама необычного ребёнка из Петербурга стала искать альтернативы психоневрологическому интернату для дочки. Обнаружила, что по всему миру есть поселения, где больные и здоровые живут бок о бок, помогая и развивая друг друга. Обратилась к сотрудникам такой деревни в Норвегии. Откликнулись: и финансами помогли, и опытом, и рабочей силой. Так в Волховском районе Ленобласти в 1992 году начали строить первый и пока единственный в России кэмпхилл. Женщину ту звали Светланой. Она умерла в 1991-м, так и не увидев своего детища, которому дали её имя.

 

 

Первый такую деревню основал в 1939 году австрийский врач-психиатр Карл Кёниг – в Шотландии в пансионате Кэмпхилл, где он поселился, спасаясь от нацистов. Тут и зародилось движение, в основе которого лежит теория другого австрийца – философа Рудольфа Штайнера. Он считал, что каждый человек – в первую очередь душа и цельная личность, источник света. Правда, у этого света не всегда есть возможность пробиться сквозь толщу диагнозов и общественных предрассудков. Задача тех, кто помогает особенным людям, – разглядеть его.

 

Анастасия Ложко. Фото Алексея Лощилова