«Сколько же я могу вам всего рассказать!..»

«НВ» поздравляет народную артистку России и заслуженную артистку Армении Рубину Калантарян с 90-летием.

Иногда удивляешься, как много может вместить в себя обыкновенная человеческая жизнь! Сколько музыки! Сколько радости! Сколько событий, людей, городов и стран… Ей дарил цветы сам Вадим Козин – а это было, между прочим, зимой в Магадане. Ей делала комплименты Изабелла Юрьева. Её упоминает в книге «Наши» Сергей Довлатов. С её именем выпустили специальную марку к 300-летию Петербурга – только десять членов Всемирного клуба петербуржцев удостоились такой чести. «Золотой голос России», «Созидатель Петербурга», «Госпожа Русский романс» – это тоже всё о ней. Ей присуждали награды, государственные и церковные. Есть даже орден Святого Маштоца, который имеет два вида: для праздничного ношения и для повседневного...

Но дороже всех медалей, орденов и званий для неё всегда были аплодисменты и счастливые лица в зале: она пела без малого 60 лет.

Послушаешь её – плохих людей на свете не существует. Таких она обходила стороной и быстро забывала. А хороших помнит всю жизнь. Вот почему разговор с Рубиной Рубеновной Калантарян получился не столько о ней, сколько о тех, кто был с ней рядом.

Иосиф Орбели, Виргилия Арцруни и милиционер

– Виргилия Багратовна Арцруни во время войны эвакуировалась в Ереван из блокадного Ленинграда. И продолжала заниматься главным делом своей жизни – учила петь. Она-то и сказала, что я должна учиться в Ленинграде. Я приехала зимой. У меня не было прописки, и жила я на птичьих правах. Иногда приходилось ночевать в парадных…

Был момент, я уже собралась уезжать, не дождавшись вступительных экзаменов. Пошла на Дворцовую площадь – посмотреть на эту красоту в последний раз. И я вспомнила, что директор Эрмитажа – мой соотечественник Иосиф Абгарович Орбели. Меня пропустили к нему в кабинет.

Он спросил: «Ты хорошо поёшь?» Я сказала: «Очень!» Он: «Как Айкануш Даниелян?» Это был тогда лучший голос Армении. Я не задумываясь: «Лучше!» Готова была на всё! И скромностью, как видите, не отличалась… Иосиф Абгарович засмеялся и стал кому-то звонить. Слышу, как он говорит: «У меня к вам просьба – сейчас придёт маленькая девушка, у неё изумительный голос, и, если мы с вами не поможем ей окончить Консерваторию, мир нам этого не простит». Так и сказал. Я обалдела просто!

Как мне было отблагодарить его? Денег не было, мне едва хватало на жизнь. Но я ездила в Комарово, где у Иосифа Абгаровича была дача, и, прячась под кустами, пела все армянские песни, которые знала. Пела и уезжала. Подойти к нему ещё раз я не решилась. Мне кажется, он знал, что это я пою.

А накануне вступительного экзамена в Консерваторию я ночь провела в подъезде на улице Восстания. Утром меня кто-то разбудил сапогом: «Ну что, наводчица, пошли!» И меня увели в милицию. Пришёл начальник отделения, спрашивает меня: «Ты чего приехала?» Я говорю: «В Консерваторию поступать…» Он вздохнул, достал портмоне, вынул деньги, дал мне. Сказал: «Трамваи уже пошли. Сядешь в трамвай, выспись как следует. Только обязательно плати каждый раз…»

Ректор Консерватории Серебряков

– На вступительном экзамене я пела арию пажа из «Гугенотов», арию Тамары из «Демона», а когда запела песню Саят-Новы «Я соловей бездомный…», слёзы из глаз лились. Била себя по коленкам и причитала: «Вай леле-джан…» Косы у меня были длинные, совсем как у царицы Тамары, а костюмчик белый – совсем грязный…

Тут ректор Консерватории Павел Алексеевич Серебряков поднялся на сцену и попросил меня повторить музыкальную фразу. Сказал: «Потрясающе!» Потом выяснилось, что я пою не только тон и полтона, но в этих армянских мелизмах и четверть тона, а он проверял – я фальшивлю или сознательно это делаю. Я утёрла слёзы, вышла и сказала всем: «Вах! Мэня приняли!»

И даже экзамен по русскому языку я не сдавала: преподаватели, слыша, как я говорю, просто поставили мне «три», чтобы я не завалилась. Но из-за тройки мне не дали стипендию. И жить было не на что.

Помню, как ректор вызвал меня к себе в кабинет и грозно спросил: «Это что такое?» – в анкете в графе «социальное происхождение» я написала «княжна». «Голодранка ты, а не княжна», – вздохнул он и стал выяснять, почему я не получаю стипендию. Заставил написать заявление с просьбой о пересдаче экзамена – но я и этого не могла сделать: совсем по-русски писать не умела.

И тогда он стал… платить мне стипендию из своей зарплаты. По 26 рублей я получала от него каждый месяц, пока не сдала свою первую сессию. 

Вот какие люди, понимаете? Они меня воспитали своими поступками. Своей добротой и бескорыстием. Всю жизнь стараюсь отдать этот долг. Только уже другим людям – эти-то ушли…

Журналисты радио

– О моём чудесном поступлении в Консерваторию захотели рассказать на радио. Ко мне подошёл молодой человек, сунул под нос микрофон и спросил: «У тебя папа чабан?» Я оскорбилась и гордо ответила: «Не чабан, а враг народа!»

Но мои преподаватели были рядом и замахали руками: мол, не слушайте вы, она по-русски плохо понимает… Но этот, с микрофоном, сказал: «Хочешь на радио петь?» Я: «Хочу!»

На радио мне сказали, что расскажут обо мне, а после слов «А теперь и вы послушайте эту певицу» нужно будет встать к микрофону и петь. Причём песня должна быть армянская, весёлая, желательно про колхоз. Сижу перебираю все народные песни. А они у нас все грустные! И вспомнила одну, с такими словами: «Я тебе куплю кольцо, стань моей», а девушка говорит: «Нет». «Я тебе куплю бусы…» Торговля, в общем: «взитулунт кы шарем – гей аман аман джан...». Вот она, думаю, нужная песня. Подошла к микрофону и как запела: «Взитулунт кы шарем – колхоз-колхоз-колхоз-джан…» И так три куплета...

Мама. И папа, который никогда не был чабаном

– А папа мой никогда не был чабаном. Я с детства знала, что наш род очень древний. И правильно нашу фамилию надо писать Мелик-Калантарян, приставка «мелик» по-армянски означает «князь». Отец из рода Лорис-Меликовых, самый известный из которых Михаил Тариэлович, министр внутренних дел при Александре II. Тот самый, который написал конституцию и хотел создать в России парламент. 

Моя мама – её звали Дестрик – турецкая армянка. А папа – журналист, с русскими войсками был в Турции, писал о том, что там происходило. Случайно попал в дом моей мамы, увидел её и мгновенно влюбился. Взял коробку спичек, написал «Я тебя люблю» и бросил ей. А мама прижала коробок к себе, и стало всё ясно. Ей было всего 15 лет. Отца расстреляли в 1935 году. Вскоре и мамы не стало. Мы с сестрой остались одни.

Мои родители видели, что такое геноцид. Они рассказывали об этом нам с сестрой. В моём репертуаре есть армянская песня «Крунк» – «Журавль». Это тоска о родной стороне: журавль, откуда ты летишь, как я скучал по твоему крику… Эту песню написал знаменитый армянский композитор Комитас. Он видел геноцид 1915 года и после этого сошёл с ума. Он кончил свою жизнь в Париже в психиатрической клинике, был там похоронен. Но мой двоюродный дед, брат моей бабушки, вопреки запретам Сталина перевёз его прах на родину и перезахоронил в Ереване. И когда я пою эту песню, я ощущаю такую гордость за свой народ!

Кстати, с этой песней связана ещё одна история.

Поэт Михаил Дудин

– Однажды меня позвал в кавказский ресторан поэт Геворг Эмин. Для меня, армянки, это было неприемлемо – что люди подумают? Ужас! Но там собирались знаменитые поэты и писатели Армении по приглашению поэта Михаила Дудина – Сильва Капутикян, Геворг Эмин, Ованес Шираз, Паруйр Севак, Маро Маркарян... Я пошла.

В ресторане шум, гам, ну сами понимаете – кавказцы обедают. И вдруг кто-то говорит: а среди нас есть певица. И я понимаю, что сейчас будут просить, чтобы я спела.

Михаил Дудин спросил, где я учусь. В Консерватории, говорю. Он подмигнул: «Знаешь, мы сейчас проверим, правильно ли ты выбрала профессию. Начни петь, и если все перестанут шуметь, значит, правильно. А если будут продолжать кушать, то мы тебя отдадим в кулинарное училище». Меня задело, но я стала петь – песню Комитаса – так громко, что все испугались и начали прислушиваться. Я вложила в неё всю свою душу, всю тоску по моей родине, по моему детству. Установилась полная тишина. И гром аплодисментов потом. 

Прошли годы. Я стала концертной певицей, моё имя уже было известно в городе. И вот меня пригласили в Дом культуры железнодорожников, я должна была петь, а во втором отделении – выступление поэта Михаила Дудина. И вот стою за кулисами, и мимо идёт он. В каком-то невзрачном плаще, с авоськой, полной яблок. Положил яблоки на диванчик и плащом накрыл. Я в последний момент сказала аккомпаниатору, что буду петь другую песню. И затянула ту самую, об Армении, – «круунк усты кууугас…». 

Пою и думаю: вспомнит или нет. Михаил Александрович подошёл ко мне. «Вы меня извините, – сказал он, – что это за песню вы пели? Я её уже слышал». Я перебила: «Вы хотите мне рассказать про маленькую девочку, которая пела эту песню в кавказском ресторане? Это я…»

Вы не представляете, что с ним было! Он меня целовал и плакал. Это была последняя наша с ним встреча – вскоре его не стало.

Мальчик Денис, который стал писателем

– В 90-е годы я руководила Творческой мастерской эстрадного искусства Петербурга. И ещё занималась с детьми, решила создать церковный хор. Адаптировала для детского исполнения Литургию Макара Екмоляна.

В хор пришёл один мальчик, хотел петь, но я послушала его и сказала: «Нет, петь не надо. Если хочешь, давай будет твой речитатив». Он ходил на все мои занятия, ему нравилось. И вот прошло столько лет, он меня нашёл. Не мальчик, молодой мужчина. Привёз мне свои книги. Оказывается, он написал пьесу на христианскую тему. Я прочитала, и она меня перевернула… Денис Соколов стал, между прочим, лауреатом Евразийской литературной премии. В Москве снимают фильм по его пьесе.

Понимаете, ничто даром не проходит из того, что ты делаешь. Любое твоё дело даёт плоды. Я на этого мальчика никаких ставок не делала, я просто занималась с детьми. А рядом человек рос!

 

Беседовала Эльвира Дажунц. Фо­то Юрия Белинского / ТАСС