«Мечтаю, чтобы Щедрин побольше пожил»
Это было давно, больше 10 лет назад. В то время, когда околокультурная модно-жёлтая пресса бойко обсуждала два вопроса. Первый: насколько удачно Плисецкой сделали в Австралии золотое армирование? И второй: как вёл себя на суде журналист, опубликовавший высосанную из пальца информацию о её якобы жившей в Израиле внебрачной дочери? Наверное, кому-то это было действительно интересно. Но только не ей и не мне. Мы были уже достаточно хорошо знакомы, чтобы тратить время на такие разговоры…
Мы сидели за столом на её кухне. В Литве. Болтали по-женски об общих знакомых и о тех, кого я знала лишь по имени. Не то чтобы перемалывали им косточки, просто хихикали.
Расставляя на столе чашки и тарелки, Майя Михайловна рассказывала:
– Сашка Годунов был моим лучшим партнёром. Лучшим! Но вот представляете, на днях смотрю по телевизору нашу «Розу» и вдруг вижу: за моей спиной (на спектакле-то я этого не вижу!) Сашка делает какие-то кретинские прыжки! Я даже растерялась: разве это было поставлено?! Что за самодеятельность?! Он должен замереть в потрясении, а он прыгает козлом! А ещё я всегда очень ценила Фадеечева. И не только потому, что он лучше всех держал! Он был абсолютно органичный артист, не выдрючивался, не играл на публику, не просто принимал балетные позы, а по-настоящему чувствовал. Я признаю только тех актёров, которые чувствуют, а не делают вид…
Тут она прервалась:
– Ну что, будем обедать? Давайте, давайте, придвигайтесь к столу! Родиона Константиновича ждать не будем, у него дела. А у меня сегодня мясо, капуста квашеная, огурчики.
– Вот это хорошо, – заметила я. – Самая балеринская еда. Давно хочу на такую перейти, да всё время кто-то сбивает с толку – то пирожки, то конфеты. Вот и толстею…
– Я, кстати, тоже хочу похудеть, но не получается, – подхватила Плисецкая. – Потому что ем всё подряд и много! До того доелась, что кое-какие вещи уже просто не налезают… Говорю себе каждый раз: «Хватит жрать! В ленинградскую блокаду все похудели, даже люди со слоновой болезнью». Но продолжаю…
Подойдя к холодильнику, Майя Михайловна достала оттуда совсем не маленькую банку с жирнющей литовской сметаной. Взяла из шкафчика увесистый каравай с поджаристой корочкой. Поправила кривовато поставленный стакан. Улыбнулась:
– Ладно, хватит о грустном. Приятного аппетита!
Мы с удовольствием принялись за совсем не диетическое мясо. Глядя на то, как несказанно грациозно Майя Михайловна держит вилку и нож, я думала: начну статью с фразы «Её руки сравнивают с зыбью переливающейся воды. Критик парижской «Фигаро» уверял, что, «когда Плисецкая начинает волнообразные движения своих рук, уже больше не знаешь – руки это или крылья, или руки её переходят в движения волн, по которым уплывает лебедь…».
Мои творческие потуги были прерваны в самом разгаре:
– Что-то мы с вами замолчали?
– Потому что очень вкусно!
– Спасибо! – улыбнулась она. – А я должна вам сказать: мне очень нравится ваше сегодняшнее платье. Совсем в карденовском стиле. Я – вы ведь, наверное, знаете – ужасный консерватор: признаю одного Пьера Кардена. Что бы и где бы ни увидела – он в мире лучший. А если мне что-то не нравится, значит, меня вкус подвёл…
– А были у вас какие-то истории, связанные с вещами, но которые вы никогда не рассказываете в интервью? – решилась я.
– Конечно! Про шапку. У меня была шапка. Шикарная, лисья, которую мне подарил папа, когда я заканчивала школу. Когда в балетном училище готовили генеральный прогон «Жизели», я решила пойти в обновке. И поздно вечером, когда садилась в автобус, почувствовала, как кто-то сзади цепко ухватил мою шапку. К счастью, у меня всегда была отменная реакция. Я молниеносно развернулась и сорвала шапку с головы похитителя. Дверцы захлопнулись, автобус тронулся. Всё случилось так быстро, что пассажиры вообще не заметили, что мы фактически поменялись головными уборами. Почти всю дорогу я всхлипывала. Пока не вспомнила, что мама пришила к шапочке резинку – чтобы случайно ветром не сдуло. Пощупала себя за воротник, и – о чудо! – шапка висела там. Весь остаток пути я так хохотала, что пассажиры покручивали пальцем у виска. А я ощущала себя необыкновенно сильной и смелой…
На какое-то время мы снова замолчали. Майя Михайловна – видимо вспоминая про свою шапку. Я – вновь вернувшись к плану будущей публикации. Прикидывала: не забыть бы написать, что одна французская газета, назвав её «звездой звёзд», тут же расшифровала: «Мэр Парижа вручил Плисецкой Золотую медаль Парижа, государственный министр Франции – орден Литературы и искусства, президент Жак Ширак наградил её орденом Почётного легиона». И вообще она, по мнению французов, «полюс магии, ввинчивающий зал в неистовую воронку своего темперамента»…
Но тут зазвонил телефон. По тому, как она ответила на звонок, сразу стало понятно: звонил Родион Константинович… Разговор продолжался недолго. И он, судя по выражению её лица, был не совсем весёлым. Это подтвердилось, когда она положила трубку и, с минуту подумав, сказала:
– Признаюсь вам, мечтаю об одном – чтобы Щедрин побольше пожил… Без него жизнь для меня теряет интерес…
В тот вечер я сидела у неё довольно долго, дотемна. К разговору о Щедрине больше не возвращались. Но по дороге в отель думала: надо будет обязательно сделать двойное интервью. И начать его так: «При первом умилении их Отношениями (именно с заглавной буквы!) начинаешь тихо, по-бабьи, завидовать: боженьки мои, ну почему мне не встретилась в жизни настоящая половинка?!» А закончить фразой: «Вероятнее всего, этот брак, как всё гениальное, прост и гармоничен. Впрочем, что в этом удивительного, если речь идёт о таких колоссах, как Плисецкая и Щедрин?»
Это интервью я так и не сделала…
Светлана Белоусова, редактор региональных выпусков «НВ»
