«Вы дали нам смысл жизни»

Американская издательница Эллендея Проффер Тисли, открывшая миру русскую литературу ХХ века, в эксклюзивном интервью «НВ» рассказала о своей дружбе с Иосифом Бродским

В 1971 году в подвале своего дома в Энн-Арбор тогда ещё никому не известные американские слависты Эллендея и Карл Профферы основали издательство «Ардис», где на русском и английском языках печатались запрещённые в СССР книги. В «Ардисе» впервые увидели свет «Школа для дураков» Саши Соколова, «Сандро из Чегема» Фазиля Искандера, «Остров Крым» Василия Аксёнова, «Москва 2042» Владимира Войновича… Эллендея Проффер была знакома со многими великими. Но главным навсегда останется один – Иосиф Бродский, с которым её связали почти тридцать лет дружеских отношений. Им и посвящена книга «Бродский среди нас», написанная, как говорит сама автор, «кровью и любовью». С её презентацией госпожа Проффер Тисли приехала в Петербург и дала эксклюзивное интервью «НВ».

– Когда началась история «Ардиса», не было никакого прагматического интереса, – вспоминает Эллендея Проффер Тисли. – Мы оба – Карл и я – начали заниматься русской литературой по одной-единственной причине: это великое наслаждение. Мы просто хотели больше читать! И если моя семья была худо-бедно читающей, то семья Карла – напротив. Он собирался стать баскетболистом, в крайнем случае юристом. А когда на первом курсе надо было выбрать иностранный язык, он посмотрел на список и увидел русский алфавит. Его заворожила красота незнакомых букв, особенно «ж» – похожая на бабочку. И он решил учить русский, записался на курс по русской литературе. Потом он заболел Гоголем, Набоковым… В январе 1969-го мы поехали в Москву – я писала диссертацию по Булгакову. Перед 

отъездом в Нью-Йорке встретились с известным литературоведом Кларенсом Брауном, он дал рекомендательное письмо к Надежде Яковлевне Мандельштам. В мир русских писателей мы вошли благодаря ей. Она и предложила нам познакомиться с Бродским. 22 апреля 1969-го мы вошли в его комнатку в доме Мурузи.

– В книге вы пишете: «Трудно думать о нём, не прибегая к таким словам, как «судьба» и «предназначение», потому что ими полон воздух вокруг него». А тогда вы ощутили эту судьбоносность?

– В первую встречу – нет. Мы ничего особенного не ожидали – просто ещё один писатель, с которым надо встретиться. И то потому, что так хотела Надежда Яковлевна – отказать ей было немыслимо. Но с нашей стороны сразу возникла симпатия. И было видно, что мы тоже ему понравились. Было чувство, что он – человек великой судьбы. Но что мы будем с ней связаны – вот это не могло прийти в голову. Поймите, любой иностранец, который имел с ним дело, думал о том, как его вывезти из Союза. Всем было ясно: он либо умрёт в тюрьме, либо сердце не выдержит. Потому что он шёл на конфронтацию и не мог себя контролировать. Так литературный труд превратился в большую дружбу. Более близкого нам человека не было. И хотя всё время были споры, скандалы – это была любовь, от начала и до конца.

– Говорят, он бывал невыносим…

– Случалось. Он мог унизить, мог по-хамски с кем-то разговаривать – если плохое настроение. Или вообще без видимых причин – «его рыло мне не понравилось». То есть мог действительно ужасно себя вести и не сожалел потом об этом. При этом он бывал обаятельным, очень нежным – с близкими. Он хотел быть ангелом, но иногда не мог остановиться. 

– А вашу последнюю встречу с ним помните?

– Где-то за неделю до его смерти мы с друзьями пошли к нему в гости в новую квартиру в Бруклине. Он выглядел не очень, лицо пепельное, но был весёлым. Мне тогда не пришло в голову, что это конец. Ведь он перенёс три операции на сердце, а всё-таки продолжал работать, так и не бросил курить. То есть я поняла. Но – не поняла. А он… Он знал, конечно. Сказал: «Знаешь, опять хотят оперировать, но я не стану».

– Ему было страшно?

– Трудно сказать. Он ведь с ранних лет жил со страхом, что может умереть от сердечного приступа в любую минуту. Некоторые верили ему, когда он говорил, что не боится смерти. Мы – нет.

– Ленинград – Петербург для вас город знаковый, вы бывали здесь столько раз. Есть у вас любимое место?

– О, весь центр! Квартира Пушкина, Ростральные колонны, Эрмитаж, когда там бывает Матисс… Петербург для меня как сон. Тут есть колдовство, им проникнута вся петербургская литература, в частности романы Достоевского, который так поразил меня в 13 лет. Собственно, с него и началось увлечение русской литературой. Хотя читателем я была запойным – для меня книги были наркотиком. Тут ещё надо иметь в виду, что в Америке богатейшая система общественных библиотек. И вот, помню, сидела в библиотеке на юге штата Мэриленд. В воздухе носилось имя Достоевского. Как-то я выхватила его, почувствовав, видимо, интуитивно, что это что-то знаковое для меня. Прочитала «Преступление и наказание». Почти ничего не поняла, кроме того, что это великая книга. Через некоторое время случилось и вовсе необъяснимое – учитель математики дал мне сборник стихов Маяковского в переводе. Я читаю «Флейту-позвоночник» – это первые стихи, которые мне нравятся всерьёз. Тогда я и представить не могла, что познакомлюсь с Лилей Брик.

– Расскажите!

– Среди наших друзей были Лев Копелев и Рая Орлова. Они всех знали в литературном мире Москвы. И однажды предлагают: не хотите познакомиться с Лилей Юрьевной? Мы пришли с Карлом. Ей было тогда, наверное, около восьмидесяти, по крайней мере мне она показалось очень старой. А Карл был в костюме-тройке, высокий, красивый. И она с порога начала с ним страшно флиртовать. Старушка! А смотрела такими глазами... Впоследствии мы стали не то чтобы друзьями, но отношения поддерживали. Она была страшно интересная женщина! И говорила всегда без цензуры. А про Маяковского всегда одно и то же: «Как он меня любил!» Ни разу не сказала, что она его любила.

– Вы говорили, что до участия в литературных ярмарках не знали своего читателя за пределами Москвы и Петербурга. А знали ли вы своего читателя в Америке?

– Это были в основном русские эмигранты и студенты-аспиранты. Мы ведь давали не только картину советской литературы тех времён, но и русской литературы начала XX века, что было малоизвестно, ведь её не переводили. Но нельзя сказать, что это были только специалисты. Ведь тогда, в годы холодной войны, русский язык изучали многие. Но и те, кто вовсе не знал русского, всё равно что-то читали. Опять же благодаря библиотекам. Любая наша книга, которая появлялась, тут же оказывалась на полках. Они поняли, что это редкие авторы, что это важно. Впрочем, это поняли многие. У нас появилось много знакомых среди знаменитых писателей – Джон Апдайк, Сол Бэллоу, Бел Кауфман… Они видели, что мы издаём редкую литературу. 

– Чем вы сейчас занимаетесь?

– Масштабным проектом о 1930-х годах, частично это русские дела, частично – наши, американские. Не знаю, закончу ли, так что не хотела бы распространяться. Дело в том, что эта книга о Бродском пришла ко мне и нарушила все мои планы, мешала мне работать. Ведь я никогда не собиралась писать мемуары о нём, это вообще не моя история. Но постепенно стало ясно, что мне никуда не деться, – его поколение уходит, всё забывается. А у меня на руках – ценнейшие свидетельства, дневниковые записи, мемуары Карла… Но даже со всем этим я долго была не готова. И очень неохотно приняла тот факт, что писать всё же придётся. Первая половина шла так тяжело, что в какой-то момент я пожаловалась мужу: всё, не могу, наверное, я брошу. Но он прочитал несколько страниц и сказал: надо закончить. В итоге, закончив, я осталась недовольна. Для меня эта вещь очень несовершенна. Но я не могу объективно оценивать, потому что она доставалась прямо из души.

– Из современных российских писателей вам кто-то интересен?

– Не могу сказать, что очень хорошо их знаю. Читала то же, что и все: Улицкую, Сорокина, Пелевина – его сюрреализм, кстати, вам очень подходит. С совсем новыми авторами не знакома, поскольку сейчас преимущественно читаю книги по истории. Думаю, современная Россия сейчас в ожидании своего Золя или Диккенса. Вы прошли через удивительное время – с 1989-го до сегодня. Такие колоссальные перемены – материал для серьёзного романа. Вероятно, надо ещё подождать, чтобы всё улеглось. Но я уверена, что рано или поздно найдётся писатель, который сумеет это объять.

– Какие впечатления от нынешнего визита?

– Я в основном встречалась с публикой, и она неожиданно тепло меня принимала. Я слышала много трогательных слов благодарности от читателей. Они говорили, что мы сделали для русской литературы то, что никто не cделал. Может, это отчасти так: мы действительно дали вам Набокова, Бродского, Мандельштама… Но что вы дали нам – вот что вы не понимаете. Вы дали нам смысл жизни. Мы поняли, что нам надо делать. Мы знали, ради чего живём и работаем так бешено. И мы получали от этого огромное удовольствие.

 

Беседовала Анастасия Ложко. Фо­то Алек­сан­дра Галь­пе­ри­на