Леонид Якубович: «Кино – это не коммерция»

Известный телеведущий и актёр – о том, как седина ударила ему в большую белую бороду, и о том, что он будет делать, когда закроют «Поле чудес»

Знаменитый телеведущий, он же – актёр театра и кино, он же – писатель, он же – сценарист и продюсер, он же – пилот третьего класса, освоивший шесть типов самолёта и два типа вертолёта, он же – игрок на бильярде, он же – подполковник в отставке, он же – муж, отец и дедушка (и это далеко не все его ипостаси), проживает знаменательный год. Во-первых, приближается к своему 70-летию. Во-вторых, отмечает 20 лет с того прекрасного дня, когда он впервые самостоятельно поднялся на самолёте в воздух. В-третьих, вместе с телепередачей «Поле чудес», лицом которой он является, осенью встречает её 25-летний юбилей. В довершение этого сплошного праздника он снялся в главной роли в фильме, сценарий которого был написан по его повести. Каково?

Корреспондент «НВ» подловила Леонида Якубовича, отчаянно загорелого и с загадочной улыбкой под усами, в вестибюле гатчинского кинотеатра «Победа», где проходил традиционный фестиваль «Литература и кино». Открывался он как раз фильмом «Дедушка моей мечты».

– Леонид Аркадьевич, мои поздравления! Снявшись в кино, вы всех удивили в очередной раз, честное слово!

– Да я сам удивлён, правда! Как это получилось, не знаю. Мы хотели сделать старое доброе кино. Без выстрелов, без криков, без крови. О добре, о мечте. О том, какие мы. И о том, что всё на свете хорошо. Это, конечно, сказка, но… Знаете, все сказки основаны на реальных событиях.

– То есть кино не коммерческое?

– Кино – это не коммерция! И литература – это не коммерция! Искусство вообще не коммерция. У искусства – важная воспитательная функция. Знаете, у нас странно – все заняты обучением детей, при этом никто не занят воспитанием. С первых дней должно быть так: самая красивая на свете – это мама. А самый сильный на свете – это папа. И так – шаг за шагом. Вышел на улицу – самый лучший, самый красивый дом в городе – это тот, в котором я живу. В котором всё самое-самое, самое красивое. Слово «красивый» должно присутствовать с ребёнком всю жизнь. Искусство, красота должна быть с человеком – она воспитывает. А у нас всё наскоро, на потребу, тяп-ляп, и весь свет застил вопрос: «Сколько стоит?» В результате что с нами вообще происходит? 

А с нашим кино… Я не знаю, что получилось в итоге, но для меня одна из самых важных оценок – это реакция моей дочери, ей семнадцать лет. Ей захотелось посмотреть этот фильм три раза.

– В этой картине вы стали дедушкой. С длинной белой бородой, с шаркающей походкой, шамкающим ртом. В силу какой такой художественной необходимости вы так кардинально состарились?

– Посмотрите, увидите.

– Не страшно было? Другие молодятся изо всех сил, а вы…

– Ничего не страшно. Тем более по факту я давно уже дедушка. Моей внучке, дочери старшего сына, пятнадцать лет. (В разговор вмешивается режиссёр фильма Александр Стриженов: «На самом деле он абсолютно не дед! Леонид Аркадьевич всё время для себя открывает что-то новое в жизни. Вот вышел на теннисный корт год назад, и неожиданно тренер после четырёх занятий назвал его «перспективным». Дай бог каждому в таком возрасте оставаться перспективным в чём-то, что он начинает заново!»)

– Расскажите, как вы дошли до жизни такой? Что заставило взяться за перо?

– А я всю жизнь пишу, вся Москва об этом знает. Стихи, прозу.

– Могу предположить, что вы делаете это вовсе не из желания прославиться – славы и так у вас в жизни с избытком. Зачем вам это всё – стихи, повести, кино? Теннис, самолёты?

– Не-не-не, и не спрашивайте. Мои близкие уже давно этот вопрос не задают – они поняли, что бесполезно. Ответа нет.

Моя мать когда-то сказала, я запомнил: «Не может твоя задница всю жизнь тобой командовать. Хочешь лежать – сядь, хочешь сидеть – встань, хочешь стоять – иди, хочешь ходить – бегай».

– Хочешь бегать – летай.

– Хотя про это она не подозревала. А про стихи – вы знаете, я тут ни при чём. Ни одной строчки сам не написал – я только ретранслирую. Иногда даже вижу, как движется моя рука, и с удивлением читаю, что же она там такое написала. Кто-то диктует! Вот, находит на меня такое иногда. А иногда это исчезает…

– «Это» – имеется в виду вдохновение?

– Как хотите. Я знаю только одно – процесс этот мучительный. Ходишь из угла в угол, проклинаешь всё на свете, и белый лист бумаги, который маячит перед тобой в эту минуту, ненавистен тебе до смерти. Лучше ко мне в этот момент не подходить. Дома об этом знают и в кабинет даже не заглядывают, потому что я могу взбеситься… Я помню, как на одном из первых «Кинотавров»… давно это было, мы сидели с Гришей Гориным в доме у одного нашего знакомого, на краю бассейна, и разговаривали на разные темы. Я ему рассказывал какую-то фигню, которая пришла мне на ум, и он сказал: «Всё не так, с-старик, ты ничего не понимаешь, надо так, слушай…» И чего-то там переиначил. Я ему своё, он мне своё. Мы так хохотали, что я опрокинулся и упал в бассейн. В результате у меня лежит довольно большая повесть, которая называется «Поле чудес общего режима». И ещё одна, которую я назвал «Дед», потом она получила название «Дедушка моей мечты». Ну. остальное вы знаете – я пришёл к моему другу Аркадию Инину, а он вдруг сказал, что из этого можно сделать кино… А потом я его чуть не убил, потому что я таскал ему написанное, а он выкидывал, я таскал, а он выкидывал. Но я всё равно таскал. В результате родился сценарий, который увидел Стриженов. Он был второй человек, которого я чуть не убил, – потому что он опять стал всё вычёркивать. В итоге мою повесть безжалостно искарякали, при этом Стриженов орал, что это литературщина, что я ничего не понимаю про кино – там большие куски текста не нужны, потому что это всё можно передать одним взглядом.

– Боже, что вам пришлось пережить!

– И не говорите. Были ещё люди, которых я чуть не убил в процессе производства фильма, – это гримёры. Грим – тяжёлый такой, характерный – мне делали три часа. А потом ещё мне приходилось восемь часов болтаться с этой бородой, и невозможно было даже нормально поесть – только через трубочку. И всё чесалось… Я несколько раз выходил на улицу в гриме – никто не реагировал. И ко мне с этой бородой так все привыкли, что однажды, когда смена закончилась – Саша ещё доснимал какие-то куски, а я разгримировался и зашёл просто сказать всем до свидания, – он разозлился (ну процесс такой нервный) и сказал: а что это тут Якубович делает? Сидел бы на своём телевидении, кто его сюда пустил? И все вокруг посмотрели на меня так же недобро и стали поддакивать: зачем, зачем? Сидел бы на своём телевидении… То есть я как бы раздвоился.

– Один с бородой, а второй – дядька из телевизора, с бабочкой. Вы хотите сказать, что страна вас не узнает в этом фильме?

– Хотелось бы…

– Не была ли ваша фантастическая узнаваемость препятствием для кино?

– Для кино – нет. Особенно с этой бородой… А вот в театре – да. (Леонид Якубович играет одну из главных ролей в антрепризном спектакле «Будьте здоровы, месье!», с Ольгой Волковой и Леонидом Кулагиным. – Прим. ред.) Я, прежде чем дать согласие участвовать в постановке, поставил условие – и режиссёру, и в первую очередь себе: если за первые пять секунд зрители не отторгнутся от того образа – ну, знаете, в бабочке, – то я со сцены уйду. Но, к счастью, зрители отторглись. И я остался. Но театр – это совсем другая история. Театр для меня – это святое. Театр – главнее. Нет, не так: театр понятнее. Я не могу понять про кино и тут не лукавлю ни капельки. Вот снимается сцена – пули, кровь, смерть, на разрыв аорты. Крик, слёзы – и вдруг: «Сто-о-оп!» Бегают с камерой, выставляют свет, снимают с другого ракурса. И так восемь раз подряд – с надрывом.

– Правду ли говорят, что у вас, когда вы на гастролях с этой постановкой, какой-то странный райдер?

– Ничего странного. В театре у меня всего два требования. Первое – держать место на парковке, чтобы я мог подъехать и поставить машину. И второе – чтобы со мной никто никогда не говорил о том, что происходит в театральном мире. Никто! Никогда! И со мной никто об этом не говорит. А когда мы играем на выезде, то у меня вообще одно условие: дать мне телефон местного аэроклуба, чтобы я мог подъехать и подлетнуть слегка. Мне надо подлётывать время от времени. Без этого жить не могу. В 2002 году я окончил Калужское авиационное училище, сертифицировался как пилот третьего класса для самолётов типа Як-40 и даже возил пассажиров как второй пилот. Освоил шесть типов самолёта и два типа вертолёта. Я сам договорюсь обо всём, мне только телефон нужен. И всё.

– Ну, когда вы уйдёте из «Поля чудес», вам будет чем заняться. Кстати, эту передачу вы не думаете оставить? Что она значит для вас?

– Это просто моя работа. Вы же не спрашиваете хирурга, долго он будет оперировать? Вот вы – долго будете заниматься журналистикой?

– Я? Не знаю. Ну, разве если сто раз подряд мне попадутся на интервью скучные люди. Но пока такого не происходит.

– Вот – интерес! Как только у меня пройдёт интерес, исчезнет кураж, я уйду. А пока я прихожу в студию, два дня уходит на подготовку, три часа – съёмка, а следующие задания я даю по телефону. Выкладываюсь абсолютно, и высасывает это здорово. Но… Я никогда не видел «Поле чудес» по телевизору, и дома мои близкие и друзья никогда со мной не говорят об этом. Никто никогда!

– Вы используете домашние заготовки?

– Сценария как такового не существует. Одна сплошная импровизация. С участниками игры до начала съёмок я не вижусь. Когда-то мы с Владом Листьевым перепридумали историю этой передачи. Это должна быть, решили мы, история не о том, во что играют, а о том, кто играет. И всё стало по-другому. Но я сказал ему, что передача сгорит через полгода. И вот – я оказался неправ.

– В чём, вы думаете, секрет?

– Вопрос не ко мне. Это, видимо, к психологу.

 

Беседовала Эльвира Дажунц. Фо­то Зураба Джавахадзе / ТАСС