«Нельзя из Бродского делать Надсона!»
Переводчик Юкка Маллинен считает: оттого, что в Финляндии «прекрасная русская литература» издаётся малыми тиражами, страдает не только Россия
Более двух десятилетий Юкка Маллинен дружит с театром «Балтийский дом» – его можно видеть в спектакле «Аллегро», сценическом повествовании о том, чем похожи и чем отличаются жители России и Финляндии, чему они могут друг друга научить. Когда Юкке говорят, как он замечательно играет, он всякий раз спешит уточнить: «Я не актёр, у меня всего четыре монолога». Маллинен и в самом деле не актёр, он – поэт, прозаик, эссеист. Переводчик. О нём добрым словом отзывался не один российский литератор, включая тех, кого он и не думал переводить.
– Юкка, знакомые писатели мне рассказывали о финском аспиранте МГУ, который не только переводил будущих мастеров литературного авангарда, но и во времена всеобщего нашего дефицита выступал в роли некоего благодетеля – в «Берёзке» покупал вечно нищим молодым поэтам хорошую водку, импортные сигареты… Каким ветром вас занесло к нам за железный занавес? Наверное, всё началось со сказок Пушкина?
– Пушкина на Западе издают мало, и я не могу сказать, что его знают. Если человек там серьёзно интересуется литературой, он обязательно читает и перечитывает Гоголя, Толстого, Достоевского и Чехова. В годы моего отрочества западные читатели были просто влюблены в русскую классическую литературу ХIХ века. Я же увлёкся авангардистами 20-х годов ХХ века. К тому времени очень многие из них были переведены: Исаак Бабель, Евгений Замятин, Борис Пильняк, Владимир Маяковский.
В 1972-м я поступил на филфак Московского университета, на кафедру советской литературы. Но, оказавшись в советской столице, довольно быстро понял, что в самой социалистической системе что-то не так, как надо. У нас, иностранных студентов, поговорка была: «Советский Союз – страна, куда приезжаешь коммунистом, а уезжаешь – антикоммунистом». (Смеётся.) И я переориентировался на литературный андеграунд.
– Вы уже тогда так же свободно, как сейчас, говорили и читали по-русски?
– Что вы! Русский я знал совсем плохо. Я из рабочей семьи, простой калюжный парнишка. Там, где мы жили, была русская школа, но родители меня определили не в неё. Гимназистом я посещал курсы русского языка.
– Только ли потому, что в СССР было «что-то не так», вы переориентировались на литературный андеграунд?
– Я переориентировался, когда понял, что официальная литература не то, чем мне хотелось бы заниматься. В 1978-м, на последнем курсе, познакомился с группой молодых поэтов-метареалистов. Это Алексей Парщиков (мой самый близкий друг, он-то меня и ввёл в литературные круги), Иван Жданов, Михаил Эпштейн (теоретик метареализма, именно он и предложил этот термин), Константин Кедров, Александр Ерёменко. Они были интересны мне, я – им. Я знал западную модернистскую литературу, они – нет. У них не было возможности с ней познакомиться. Советские граждане вообще смутно представляли себе, что происходит за границей.
– Ваши русские друзья определённо рисковали – общение с иностранцами, мягко говоря, в Советском Союзе не приветствовалось…
– В Советском Союзе цензура была политическая – партийные лидеры боялись крамолы. Эстетической цензурой государство не занималось – занимался Союз писателей. Где-то кто-то в чём-то перестраховывался, а то и из корыстных соображений. Метареалисты политикой не интересовались принципиально, крамольных разговоров мы не вели, так что для моих друзей риск был минимальный. Я же не только водку в «Берёзке» покупал, но и перевозил в Финляндию рукописи, что было делом запретным, но это опять же не политика.
– Перевозили, чтобы опубликовать?
– Кое-что публиковал. В 1981 году сделал подборку современной русской поэзии, куда включил по одному стихотворению Парщикова, Жданова и Ерёменко в моём переводе. Это были не только их первые переводы, но и первые публикации, причём в коммунистическом журнале. Что можно расценивать как шутку.
– Вы переводите верлибром?
– Верлибром. Других вариантов не вижу. В финском языке в отличие от индоевропейских система рифм не работает. Для меня главное – передать суть того, что сказано автором, что он имел в виду, подразумевал. На первом месте у меня и в поэзии, и в прозе смысловое богатство произведения. Понятно, что в стихе есть определённый ритм, пытаешься его сохранить. Бывают переводчики, которые строго следуют размеру, ритму и даже рифме оригинала. Но опыт показывает, что в таких случаях всегда получается какой-то шлягер. Фонетически вроде бы всё соблюдено, но серьёзное, порой очень сложное стихотворение превращается в весёлую песенку.
– Я думаю, в СССР и без вас хватало желающих переводить классиков соцреализма – сумасшедшие тиражи на Западе сулили фантастические гонорары.
– Западные переводчики за перевод соцреалистов не брались. Переводило и издавало их московское издательство «Прогресс», тиражи по разнарядкам отправлялись в страны социалистического лагеря. Торговые представители издательства пытались заниматься маркетингом, но очень скоро пришли к выводу: никто официальной советской литературой не интересуется – ни покупатели в магазинах, ни библиотеки.
– А нам говорили: такой-то автор переведён на десятки языков, миллионный тираж его книг разошёлся моментально…
– Вас обманывали. Советскую поэзию на Западе точно не знали. Если не брать в расчёт редкие исключения. Был один советский поэт, который удачно занимался саморекламой, – его немножко знали. У него были и западные переводчики, и западные издательства. Это Евтушенко. Немножко знали официальных авангардистов, в первую очередь Вознесенского.
– Вы переводили не только своих друзей-метареалистов, но и Бродского, Ахмадулину, Аксёнова…
– Начал я с тех, кого назвал выше. От этих ребят первоначально получал книги, рукописи, рекомендации прочесть того или иного автора. Кого я только не переводил! Иосифа Бродского, Ольгу Седакову, Аркадия Драгомощенко, Дмитрия Пригова, Льва Рубинштейна, Тимура Кибирова, Александра Скидана, Виктора Кривулина, Елену Шварц. Конечно же, Беллу Ахмадулину. Прозаиков: Евгения Попова, Владимира Сорокина, Виктора Ерофеева. Переводчик обычно работает по заказу. У меня так не получалось. Я переводил, кого хотел, и сам предлагал издательствам.
– Мало ли кого или что вы захотели перевести! А авторское право? Бродский, говорят, не любил себя в переводах. Иосиф Александрович мог и не дать разрешения…
– Мне дал. У меня есть его письмо. Да, Иосиф очень ратовал за размер и ритм в стихе и действительно противился переводам верлибром. Чем фактически остановил переводы себя на европейские языки. За перевод Бродского брались рифмачи, которые делали из него второго Надсона. Нельзя из Бродского делать Надсона! Однажды Иосиф спросил у профессора чикагского университета метареалиста Ильи Кутика, который знает шведский язык, что из себя представляют такие-то переводы. И тот честно сказал: они – хреновые. Размер и ритм соблюдены стопроцентно, но содержание стало тривиальным, от глубины ничего не осталось.
Я опубликовал в журнале Kulttuurivihkot подборку переводов Бродского летом 1987-го – Нобелевскую премию он получил в декабре. Помню, как главный редактор Ансси Синнемяки возмущался: проклятые «совки» скрывали от меня великого поэта! Через год Бродский приехал в Хельсинки, мы вместе выступали в Доме академической книги: Иосиф читал стихи по-русски, его друг Бенгдт Янгфельдт – в переводе на шведский, я – на финский.
Я перевёл два сборника стихов Бродского. Прежде чем браться за работу, написал ему письмо и попросил разрешения. Позже я узнал, что предшествовало его положительному ответу. В Америке Иосиф дружил и с Парщиковым, и особенно с Кутиком. Он звонил им, спрашивал, что я, как переводчик, из себя представляю. Поскольку и Парщиков, и Кутик также и мои друзья, то они, конечно, безжалостно меня хвалили. (Смеётся.)
– Насколько сейчас востребована в Финляндии современная российская литература?
– Интерес к России в нашей стране очень большой. Всё-таки Россия сосед, и не самый спокойный. (Смеётся.) Я своим русским друзьям говорю: «В Скандинавии всё спокойно, и мы, финны, умерли бы от скуки, если бы не Россия». Соответственно, велик интерес и к русской литературе. К сожалению, есть проблемы – с солидными издательствами, они мало занимаются русской литературой, потому что считают: она непродаваема. Организовать русский литературный вечер в Хельсинки мне труда не составляет, пристроить подборку переводов в журнал очень легко, но тиражей-то нет. От этого страдает не только Россия. В Финляндии знают: в России, Польше, Испании, других странах есть прекрасная литература, но на финский мало что переводится. Из современных русских писателей у нас сейчас популярны Виктор Ерофеев, Людмила Улицкая, Виктор Пелевин. Растёт популярность Довлатова.
– Горькая участь переводчика – оставаться в тени…
– Лет 6 назад я выпустил книгу о России «Ворованный воздух», года через два – книгу о Бродском. Моё собственное творчество – это эссеистика, критика. Я писал стихи. А кто не писал стихов? У меня есть и книги, и публикации. Но я знаю гениальных поэтов и понимаю, что человечество не очень много потеряет, если не узнает моих стихов. Думаю, такое чувство знакомо и многим журналистам.
Беседовал Владимир Желтов, Хельсинки – Петербург. Фото Галины Поповой