Урок как сфера наслаждения

Ветеран школьного математического образования Валерий Рыжик стал народным учителем России

Валерий Рыжик отдал 56 лет своему любимому делу. Он работает учителем математики в Физико-технической школе, созданной в Петербурге академиком Жоресом Алфёровым, которому удалось соединить в одном центре образование и науку. 

В минувшую пятницу в Кремле на торжественной церемонии президент Владимир Путин вручил ветерану свидетельство высокого профессионализма – позолоченный почётный знак народного учителя Российской Федерации.

Принимая его из рук президента, Валерий Рыжик сказал: «Мне повезло видеть будущее. Для большинства будущее – это некая абстракция. А учитель видит это будущее перед собой каждый день, и более того, он видит, как оно прорастает. Мы все в долгу перед этим будущим, мы все в долгу перед этими ребятишками. Мы должны сделать всё возможное для того, чтобы это будущее, будущее России, состоялось».

– Валерий Адольфович, вы стали первым в Петербурге народным учителем среди преподавателей математики. Что это отличие означает для вас – радость признания ваших заслуг или нечто большее?

– То, что из четырёх получивших это звание в нынешнем году двое – учителя математики, важно как свидетельство того, что там, наверху, обратили внимание на школьное математическое образование. А оно у нас в стране находится в удручающем, если не в катастрофическом, состоянии. Учителям обычных школ в обстановке диктата чиновников приходится очень туго. Президент около года тому назад поручил разработать концепцию математического образования. К сожалению, то, что в ответ было предложено комиссией, больше походило не на концепцию, а на маниловщину.

– Почему так происходит?

– Во многом это следствие ориентации на американскую модель среднего образования, без серьёзного учёта уникального опыта России, в том числе в математическом образовании. Использовать зарубежный опыт, конечно, надо. Но – лучший, накопленный в продвинутых в этом отношении странах, например во Франции или сейчас в Японии, Южной Корее, Сингапуре. У нас же за образец взяли модель США, что, на мой взгляд, оказалось большой ошибкой. Я занимался с американскими ребятами. Когда я задал им простенький вопрос, что больше – половина от трети пиццы или треть от половины пиццы, кто-то из них побежал за пиццей, а кто-то начал рисовать картинку. Ну просто цирк какой-то.

Это не значит, что у них образование плохое, просто оно у них другое. Для них главное – убрать социальную напряжённость в обществе и показать школьнику, как в этой непростой взрослой жизни добиться успеха. И вторая их проблема – наркотики в школе. Мне говорили мои ученики, которые преподают в их университетах: невозможно работать с американцами на первых курсах, они просто-напросто ничего не могут.

– Мне рассказывали, что на вашем уроке однажды побывал премьер-министр Дмитрий Медведев. И в его присутствии вы обсуждали с учениками вопрос, как математика могла бы помочь в решении реальных задач. Было такое?

– Упаси бог, чтобы я начал объяснять правительству, как ему решать задачи... Я говорил про другое – что иногда правильные решения принимаются не на основании житейских соображений и даже здравого смысла, а на основании чётких понятий математической логики. Это совсем другое.

– Что для вас, как учителя, принципиально важно в атмосфере урока?

– Каждый ученик должен иметь право на ошибку, право на глупость, если хотите. Это нормальная ситуация. При этом и я не семи пядей во лбу. Один из уроков я начал недавно с того, что у меня есть задача, которую я не знаю, как решить. И спросил: может, вы решите?

– Наверное, вы немного лукавили?

– Нет, это действительно серьёзная задача. Я вообще-то знаю решение, но оно настолько плохое, что даже цитировать его не могу. А какие-то дети соображают лучше меня. У них нет зашоренности и нет доминации стандартных путей. Я опираюсь на опыт, а у них его куда меньше. И они со своим свежим мышлением могут предложить что-то такое, что мне в голову не придёт. И вообще, я не изображаю из себя всезнайку. Иногда ученики задают мне такие вопросы, на которые я руками развожу и говорю: дети, я сейчас не знаю, посмотрю в книжках. Перефразируя известную притчу, скажу так: государство держит меня на этой должности потому, что я что-то знаю. Платить за то, чего я не знаю, никаких денег не хватит.

– Ваши ученики подзаряжают вас своей молодостью?

– Они дают импульс к эмоциональному существованию. Дети отличаются от взрослых тем, что они не притворяются. У них на физиономии всё написано. Мне довелось работать со студентами в институте. Смотрит на меня некая девушка, вроде бы слушает, но у неё на уме – как выйти замуж. А у детей сразу видно, думает по делу или не думает. В этом смысле они незаменимы никем и никак. У них совершенно замечательная чисто эмоциональная реакция. Один мой коллега всю жизнь фотографирует глаза своих учеников в момент работы мысли. И у него за все годы сложилась редкая по выразительности и совершенно замечательная фотогалерея.

– У вас на уроке прозвучал кусочек классической арии, французская пословица. Насколько важно для вас погружать математику в общекультурный слой?

– Это надо делать обязательно. Тем более ребята иногда бывают слишком уж зациклены на предмете. Да, математика – сложная наука. Но сказано по этому поводу: те люди, которые так считают, не понимают, насколько сложна жизнь. В этом-то всё и дело. Если я хочу сделать математику так или иначе понятной, надо каким-то образом искать параллели житейские. У детей в таких случаях начинают иначе светиться глаза. И затем происходит переход от житейской ситуации к математической.

– Есть ли в математике элемент поэзии, что-то такое, что пересекается с поэтической формой, образами, строем?

– Общее у математики и поэзии – это прежде всего сила воображения, хотя проявляет она себя по-разному. Один из учеников Давида Гильберта, знаменитого немецкого учёного столетней давности, прекратил заниматься математикой и стал поэтом. И было сказано Гильбертом: для математика у него не хватало воображения. Дело в том, что математик действительно может вообразить такое, что никакому поэту недоступно. Математики доказали, например, следующее утверждение: если взять шар, то его можно разрезать на две части – на два шара, которые будут равны между собой и равны исходному шару. Может ли вообразить себе такое поэт? А математик вообразил, что это можно, и это утверждение доказал. Первая мысль, которая приходит в голову: что же, я возьму яблоко, разрежу его на две части и будут два таких же яблока? Нет, математики доказали, что это возможно, но при этом оговорились, что это практически сделать нельзя.

– Находите ли вы общий язык с учителями литературы?

– Вообще-то между нами иногда лежит бездна. Однажды на встрече с учителями литературы я процитировал хрестоматийные строки Маяковского: «Кому бублик, а кому дырка от бублика – это и есть демократическая республика». Все их, конечно, знали. «Так вот, коллеги, – сказал я литераторам, – в бублике дырки нету». После маленькой паузы в зале раздался дружный хохот. Более того, математик скажет, что сам бублик является дыркой в окружающем пространстве.

– А много ли у математики пересечения с музыкой?

– Они очень близки. Недаром академик Александр Данилович Александров считал, что математики делятся на две категории: одни – музыканты, другие – шахматисты. На семинаре для учителей однажды звучал рояль и к каждому исполняемому произведению доктор физико-математических наук Екатерина Анатольевна Благовещенская давала математический комментарий.

– А что отличает очень хорошего математика от гениального?

– Это серьёзный вопрос... В одной книжке – кажется, про китайского поэта Ли Бо – я прочитал, что талант попадает в цель, а гений видит её. То есть сначала надо увидеть задачу. Вот у того же академика Александрова, крупнейшего геометра ХХ века, была особая записная книжка, и будущие доктора наук по геометрии, которые были в Советском Союзе, решали задачи, которые он туда записал. Александр Данилович видел на самом деле, чем стоит заниматься. А те люди, которые были его учениками или соратниками, попадали в цель. Но цель-то ставил он.

– Вы соавтор многих учебников по геометрии. Что делает эти учебники такими востребованными?

– Я бы тут воздержался от преувеличений. Да, действительно, в России где-то работают по этим книжкам. Но говорить о том, что они массово применяются, не стану. В 1980 году мы (Александров, Вернер и я) написали первый учебник по геометрии для физико-математических школ. Страшно подумать – 35 лет назад!

– Академик Алфёров сказал, что вы очень интересуетесь физикой...

– А что тут особенного? Я после школы поступал на физфак Университета. Сейчас много идей для математиков приходит из физики. Другими словами, физики ставят задачи на своём языке, мы это переосмысливаем, и в результате появляется математическая проблема, с которой надо разбираться.

– Кто из ваших учеников достиг самых больших высот в математике?

– Предмет моей особой гордости – Гриша Перельман. Он учился у меня геометрии в 239-й школе. Когда мы написали учебники, Гриша был в том классе, который одним из первых это всё осваивал. И у меня есть подозрение, что он геометрию выбрал как специальность именно потому, что читал александровские тексты. Более того, своих успехов Гриша достиг именно потому, что знал научные результаты, полученные Александровым. У его коллег за рубежом доказательство гипотезы Пуанкаре не завершилось удачей, насколько я знаю, потому, что они не знали столько, сколько знал Перельман.

– Вы чувствовали, что у школьника Перельмана большое будущее в науке?

– Гриша, конечно, выделялся, решал любую задачу. В том же классе было ещё пять человек на очень хорошем уровне. Но всего там было 25 ребят. И мне надо было сделать так, чтобы этим пяти, попавшим в мой класс, было по крайней мере не скучно. Это была серьёзная профессиональная задача. Приходилось к каждому уроку подбирать что-то такое, чтобы Гриша поднял голову и увлёкся. Но знаете, это был всё-таки не самый выдающийся мой ученик...

– Кого же вы считаете самым-самым?

– Сашу Лифшица... Это был математик от Бога. Он ещё студентом делал доклад на международной конференции, блестяще защитил диссертацию, а потом... Потом ему было не устроиться на работу. Он однажды пришёл ко мне и сказал, что его, возможно, берут преподавать на подготовительных курсах в техникум и он должен дать пробный урок. И мы вместе с ним составили урок на уровне того, как складывать дроби. Учитель он был никакой, и на работу его не взяли. Потом, в перестроечные годы, его вернули в науку, но он был выкинут из неё на 15 лет. Его уже, к сожалению, нет в живых, что я считаю огромной потерей. Горько говорить об этом, но если мы так бездарно разбрасываемся своими талантами, то никакого оправдания нет, просто никакого.

– Делитесь ли вы с коллегами своими наработками?

– Пишу некие профессиональные статьи. Есть книжка о моём педагогическом опыте. Она вышла уже тремя изданиями. Первая, появившаяся в 1984-м, называлась «25 тысяч уроков математики» – это примерно столько, сколько я дал уроков к тому времени. Вторая, через 10 лет, – «30 тысяч уроков математики». Третья вышла только что.

– Что вас радует в новом поколении учеников?

– Когда они порой выдают больше, чем я ожидал. Но это происходит благодаря тому, что мне удалось создать обстановку, спровоцировать ситуацию – и вдруг они доходят до того, чему я их не учил, да и мне самому это в голову не приходило.

– Искусство провокации?

– Да, если хотите.

– Ну а что тревожит?

– Бывают случаи, когда мне трудно их понять. Был у меня один такой класс... Я этим ребятам пытался внушить какие-то этическое нормы, принятые в науке. Ну, например, нельзя выдавать чужую работу за свою. Кто-то усвоил, а кто-то нет. Есть такие дети, которым никак это не внушить.

– Вы знаток математических формул. А существует ли для вас какая-то всеобъемлющая формула жизни?

– Есть такая восточная максима, которую я очень люблю: «Тот, кто знает, уступает тому, кто умеет. Тот, кто умеет, уступает тому, кто любит». А я придумал её продолжение: «Тот, кто любит, уступает тому, кто понимает. Тот, кто понимает, уступает тому, кто получает удовольствие. Тот, кто получает удовольствие, уступает тому, кто наслаждается». Вот такая получилась цепочка.

 

Беседовал Олег Сердобольский. Фо­то Юрия Белинского