Ян Цапник: «Я стар красоваться в голубом берете»
Актёр рассказал «НВ», почему не отмечает День ВДВ, как сбежал из ОМОНа в театральный институт и чем его привлекают разные киноперсонажи
До того как стать артистом прославленного БДТ им. Г.А. Товстоногова, где он прослужил 14 лет, и до того как сняться в знаменитой «Бригаде», Ян Цапник прошёл десантуру. Накануне праздника ВДВ мы поговорили с актёром о прыжках с парашютом, игре на скрипке и о том, к чему он пришёл в Заполярье…
– В фильме об особенностях национальной свадьбы «Горько!» вы очень убедительно сыграли отчима невесты, экс-десантника. Вы ведь и в самом деле экс-десантник?
– Да, я служил в разведывательно-десантной роте, был старшим сержантом. По-моему, круче этого уже ничего нет. В армии всякое бывало, это понятно, но спустя годы в памяти всплывают всякие весёлые глупости вроде первого прыжка с парашютом, когда я летел и до самой земли орал песню «Наутилуса Помпилиуса» «Гуд-бай, Америка».
– Бойцов приходилось воспитывать?
– А как иначе? Там лозунг какой? «Не знаешь – научим, не хочешь – заставим». Лозунг, я считаю, правильный, иначе – анархия. Вот был у меня непутёвый боец, слишком уж инициативный, иногда даже приходилось объяснять ему физически, чего делать нельзя. Однажды на учениях – мы жили в палатках, которые обогревались буржуйками, – притащил подставку под печку. Я чуть не умер от ужаса, увидев, что он там подкладывает, – мину со времён войны!
– Да, есть что вспомнить с товарищами, отмечая День ВДВ…
– А я его уже давно не отмечаю. Я горжусь тем, что прошёл эту школу жизни, потому что армия, как чёрно-белая фотография, всё в человеке проявляет. Но мне бы хотелось отмечать праздник с сослуживцами, с теми, кто, я знаю, не скурвился, не дал слабину за два года службы. Но, увы, кто-то умер, с кем-то просто развела судьба. А выходить в День ВДВ, только чтобы покрасоваться в голубом берете, брататься и наблюдать, как праздник заканчивается традиционным выяснением отношений и мордобоем? Нет, я уже постарел для этого…
– Мне рассказывали, что вы и на Моховую, в Театральную академию, пришли в голубом берете, это правда?
– Правда. Дело было в 1989 году, я, только-только демобилизовавшись, отправился посмотреть Ленинград. И однажды на Марсовом поле наткнулся на патруль. Почему-то лейтенанту не понравилась моя форма одежды, хотя одет я был абсолютно нормально, а то ведь бывает, что некоторые уволенные как павлины выглядят со своими аксельбантами до колен. Так вот, слово за слово, лейтенант упал. Пришлось удирать. И так случилось, что оказался на Моховой. Поравнявшись с театральным институтом, я подумал: «А почему бы и нет?» Взял и перевёлся на курс профессора ЛГИТМиКа Владимира Викторовича Петрова (до армии Ян учился в Свердловском театральном институте. – Прим. ред.). Правда, без сложностей не обошлось.
– Не хотели брать бравого десантника?
– Нет, наоборот, меня очень хотели видеть в рядах ОМОНа. Паспорт не отдавали и всё уговаривали: «Какой театральный? Ты что, идиот? У нас поработаешь года полтора, потом мы тебя в Волгоградскую школу следователей направим. Квартиру получишь! Капитаном через два года точно будешь!» Я понял, что без обмана свой паспорт не выручу. «Хорошо, – купился я на их предложение. – Во сколько к вам приходить? В одиннадцать? Хорошо, буду!» Они мне отдали паспорт, а я, конечно, никуда в одиннадцать часов не пошёл. Всё-таки каждый должен выбирать своё.
– Можно себе представить, как у тех, кто вас «рекрутировал» в ОМОН, вы ассоциировались с театром. Вот так же вы не ассоциируетесь у меня с мрачным и радикальным лидером The Doors Джимом Моррисоном, изображение которого у вас на футболке. А ведь наверняка вы не случайно её надели…
– Во мне есть разное. Утром могу читать пособие «Минно-подрывное дело и топография», а вечером взяться за «Тибетскую Книгу мёртвых» в переводе 1927 года. Я и играть стараюсь разных персонажей, хочется на съёмках открыть то, о чём прежде, может быть, даже не подозревал. Помню, как-то снимался в Заполярье. Сама роль была довольно странной: я играл вертолётчика, сбежавшего с Большой земли, потому что во время его отсутствия жена родила негритёнка, но зато я хорошо поездил, посмотрел, как живут люди в Заполярье. Кем я только не был в кино! Оператором, гинекологом, поваром, ветеринаром, и всё с погружением в эти профессии – то научусь снимать на камеру, то зубрю учебник по гинекологии, то штудирую ветеринарию. До сих пор помню про «осеменение кобылы» и что такое «бациллярный белый понос».
– Вряд ли вам это пригодится в жизни. А более практические навыки есть?
– Могу управлять небольшим самолётом, хотя не уверен, что мне под силу его посадить. Могу играть на скрипке. Правда, когда я учился в музыкальной школе, папа говаривал: «Играешь ты, сынок, как Паганини, погано-погано!»
– Почему скрипка?
– Не знаю, меня, во всяком случае, никто не спрашивал, и мне, как и моему другу Яше, это очень не понравилось. В тот год, кажется 1975-й, в Челябинске стояла жуткая зима. Яшка умным оказался: «Давай отморозим руки, тогда нас не заставят играть на этих проклятых скрипках». Засунули руки в сугробы минут на 40. Ох и орали же мы, когда нас растирали снегом и спиртом! У Яши руки утром красные и опухшие, а у меня – всё нормально. Так что пришлось заниматься скрипкой. Единственная радость – на футляре классно было с ледяной горки кататься. Короче, музыкой мне не нравилось заниматься, то ли дело гандбол, особенно в старших классах, – я всего половину учебного года в школу ходил, остальное время проводил на соревнованиях. Я ведь играл в дубле Высшей лиги. Это к слову о моей разносторонности.
Но, наверное, иначе и быть не могло, учитывая, что рос я или за кулисами театра, в котором играл мой отец (Юрий Викторинович Цапник, народный артист России, служил в Челябинском академическом театре им. Орлова. – Прим. ред.), или у мамы, которая преподавала лёгкую атлетику. Там мне давали гранату, которую метали на уроках физкультуры, пистоны, и целый день я долбал этой гранатой пистоны. Самое забавное, мама уговаривала меня стать актёром, а папа – идти в спорт.
– А когда вы дебютировали на сцене – в детстве?
– Да, дело было в 1976-м, в спектакле «Отечество мы не меняем». Помню, что за полтора часа до премьеры, в отличие от взрослых артистов, я был абсолютно спокоен – сидел себе в песочнице, что-то там копал. Потом вышел на сцену, отбабахал. Единственное, что меня напрягло, – гигантское количество цветов. Помню, как нёс букета четыре и у меня руки отваливались от их тяжести. Мне тогда подумалось, что это серьёзный недостаток актёрской профессии. Но зато вскоре я получил свою трёшку за выход и был очень счастлив.
– То есть слава вас тогда не накрыла?
– Нет, первый успех ко мне пришёл, пожалуй, через год-два. В спектакле «Голубой щенок» я играл заглавного героя. Потом несколько дней соседи тыкали в меня пальцем, затем с других дворов стали приходить посмотреть на голубого щенка. Не уверен, что мне тогда это понравилось.
– Вы росли в Иркутске и Челябинске. Но, кажется, легко вписались в Петербург.
– После «индустриальных» пейзажей детства и юности великолепие Петербурга меня захватило раз и навсегда. И оттого что мне есть с чем сравнивать, зачастую злюсь на тех, кто наплевательски относится к этой красоте. Ну как же так! Тысячи людей живут в каких-нибудь фабричных городках и всю жизнь видят лишь дымные трубы, а вы имеете возможность каждый день любоваться Невой, Эрмитажем, Исаакием, но при этом всего этого не замечаете. Или, хуже того, разрисовываете стены домов, или справляете, извините, нужду на решётку Летнего сада. И при этом сколько снобизма!
Я много езжу по России и понимаю людей, живущих в Сибири, на Урале, которые не очень приветствуют обе столицы, считая их зажравшимися, живущими без оглядки на остальную страну. И при этом так нелепо выглядит извечная конкуренция обоих городов. Даже на съёмках с этим сталкиваешься: «О, вы питерские!» – «Вы – москвичи». Что за ерунда? У нас что, разные знамёна, разные гимны и в паспорте указано разное гражданство?
– О чём вы ещё думаете, бывая в разных концах нашей страны?
– О том, что мы живём, пребывая во множестве иллюзий. Мы разбухаем от патриотизма, но поём рэп, вешаем вывески на английском языке и изучаем восточные боевые искусства – мы с лёгкостью забываем о своём и восторгаемся чужим. С другой стороны, постоянно сечём себя. И зачастую зря. Мы всё время страдаем, нам было плохо и в «России, которую мы потеряли», и при коммунизме, и в 1990-е, и сейчас – и завтра, конечно же, все уверены, что будет опять плохо. На самом деле всё упирается в одно – как человек относится к окружающему миру вообще.
– И каковы ваши правила жизни?
– Помню, как маленьким резал снежинку из бумаги. Долго-долго. И последним лёгким движением я её нечаянно разрезал пополам. От злости этими же ножницами срезал бахрому с ковра, который висел на стенке. Ничего хорошего из этого не получилось. Но это был мой первый урок жизни – необходимо сдерживать себя и не поддаваться внутренней истерике. Это во-первых.
Во-вторых, знаете, что значит на Востоке «шаг вперёд»? Для западного мира «шаг вперёд» – это шаг вверх. И вот уже мышцы дрожат от напряжения, мы утираем пот и, скрежеща зубами, тупо ползём наверх, не обращая внимания на тех, кто вокруг. А на Востоке «шаг вперёд» – это шаг вниз. Человек вышел из неба и идёт в землю. И каждый его шаг более взвешенный, более неторопливый, более соразмеренный.
И ещё один урок я получил на съёмках в Заполярье. Есть такие протоки, дно которых ты прекрасно видишь, там всего-то глубина тридцать сантиметров. Но берёт человек громадную лещину, метра три, и – раз в речушку! И пропадает там эта лещина. Оказывается, те протоки – зыби! Так вот, неважно: президент ты, олигарх ты, бедный или богатый, еврей или татарин – какая разница! Ты упадёшь в эту протоку, и всё! Потому что мы все песчинки в этом мире и от нас ничего не зависит. Поэтому надо просто получать удовольствие от самого факта существования.
Беседовала Елена Боброва. Фото Интепресс
