ТАК ЗАКАЛЯЛАСЬ СТАЛЬ
Когда гаишники останавливают Эвила Экономатиса, то долго смотрят то на документы, то на старенький "Днепр" или раздолбанный "УАЗ". Не понимают - почему не "Харлей", почему не "Гранд Чероки"? И в самом деле почему?
Под небом Эллады тридцать лет назад семейство Экономатисов смотрело русский фильм "Двенадцать стульев". Смеялись все, но двенадцатилетний Эвилопидис пересмеял своих родителей и братьев. До сих пор не может остановиться: незнакомый мир заворожил на всю жизнь с того самого дня, когда мальчишкой с оливковыми глазами он впервые увидел на экране странных людей из холодной страны. Его братья, которым фильм тоже понравился, повзрослев, включились в марафонский забег к американской мечте, а Эвил остался на старте обдумывать русскую идею. Последними смеются самые последовательные.
В Америке, куда переехала семья, Эвилу нравилось не слишком. Зато там университетские профессора сумели раздуть в нем тлеющий с детства интерес. Россия захватила воображение. Россия манила и притягивала. В 1981-м он впервые приехал в Ленинград. Из-за широкой спины "Интуриста" с трудом, но удалось рассмотреть в окружающем загадочную русскую душу. Душа эта по своему обыкновению глядела на новичка невестой, не утратившей девственности после череды неудачных замужеств. Эвил был пленен окончательно. Дальнейшая жизнь в Штатах все более превращалась в подготовку к жизни другой - осмысленной и полной.
Он стал профессором истории. Его докторская диссертация была посвящена урбанизации в Петербурге. Он работал в университетах США и Канады, неплохо зарабатывал, но все чаще и все дольше бывал в России. Однажды понял, что его интересы, его друзья, его мечты - здесь. В Америке ничего не держало. Он стал копить деньги на отъезд, экономить, ходить пешком даже, чтобы отложить еще несколько долларов на будущую жизнь. Жизнь началась в 1995-м.
НЬЮ-ЙОРК - ПЕТУШКИ
"Я был совсем дурак тогда", - говорит сейчас Эвил. Нашел скверную квартиру, почти поселился в ней, оставалось расплатиться. За деньгами Эвил отправился к смутно знакомому американцу, которому по приезде отдал на хранение четырнадцать тысяч долларов без всякой расписки. Возвращать их знакомый не захотел. Русские товарищи посоветовали обратиться в криминальную организацию, готовую решить эту проблему. "Пятьдесят на пятьдесят", - сказал главный бандит. Эвил благоразумно не стал спорить.
К обидчику он отправился в сопровождении трех братков. Те сильно разочаровали - были маленькими, неказистыми и совсем не страшными. Наезжать по полной программе на должника они явно побаивались - американец как-никак, хрен его поймешь. Сказали что-то в смысле "нехорошо так поступать", удовлетворились обещанием вскорости все вернуть и на прощание захватили с собой огромную икону в качестве залога.
С иконой наперевес вышли на улицу, где должна была ждать машина. Машины не было - как потом оказалось, шофер перепутал улицы. Эффектного хлопка дверей и визга резины рванувшегося в карьер "мерседеса" не получилось - сценарий боевика явно пробуксовывал. Пугливо озираясь и озаряя улицы старинной иконой, все четверо семенили по улице. "Бандиты", - не могли не подумать кстати подвернувшиеся патрульные. "Менты", - подумали бандиты и мгновенно отдали икону растерявшемуся Экономатису. Повязали всех.
На допросе Эвил все рассказал. Его отпустили, обидчика, который, как оказалось, жил в России нелегально, депортировали. Куда делись деньги - неизвестно, но через пару недель Эвилу позвонили из милиции и пригласили забрать икону. Еще через несколько дней пришли бандиты - на этот раз значительно крупнее первых - и взяли икону для того, якобы, чтобы продать и поделить пополам выручку. Умудренный Эвил обещаниям уже не верил. Как оказалось, правильно делал. Говорят, икона эта висит теперь в одной из церквей на юго-западе города, куда бандиты приезжают обычно просить у Бога прощения.
Пусть не стало квартиры и денег, но зато был потом день рождения у друга, было весело, тепло, смеялись девушки, плескалась водка. Эвил не знал еще ритма русской пьянки, не знал трагической изнанки нашего застолья, не владел техникой поведения в таких ситуациях. Сейчас вскричал бы себе, тогдашнему: не пей на посошок, Экономатис, не иди за порог, беги подземелий метро, не улыбайся служивым людям! Да кабы знать все заранее...
Из вытрезвителя он вышел рано утром. Брел избитый, пошатываясь, размазывая по асфальту зимнюю питерскую грязь, - денег не было даже на метро. В витрине увидел свое лицо с синяками, запекшейся кровью, сломанным носом. Он все потерял в тот момент, не было ничего, чем живут обычно люди, - дома, родины, семьи, дела. Оставалось только бездонное одиночество. Мокрый снег делал абсолютно бесперспективными слабые попытки вытереть слезы.
СОЛО НА "ДНЕПРЕ"
Невеста с русой косой обернулась глуповатой бабой, к которой неожиданно вернулся из загула ее настоящий муж - прапорщик. Россия повернулась задом и показала свое настоящее лицо. Другой бы сломался, плюнул на все, уехал, но не таков оказался Эвил. Кровь ли античных героев тому виной или уже обретенное русское терпение, но повесть о настоящем человеке не прервалась над пропастью во ржи.
Жил по коммуналкам, строил жизнь по кирпичикам. Преподавал английский, писал статьи в американские и канадские журналы. Выкарабкивался, как все здесь. Издал несколько книг в Петербурге. Одна из них - "Какие мы разные" - посвящена тонкостям словоупотребления в чужой культурной среде. "Слушай, Эвил, в этой книге русские выходят у тебя полными идиотами". - "Вообще-то я писал прямо наоборот. Просто переводчик русский внес много своего. Так уж получилось".
А недавно Эвил обзванивал знакомых, узнавая, как запускается наша баллистическая ракета - какие кнопки, какие команды. Нет, мировые разведцентры если и имели на него свои шпионские виды, то давно уже махнули рукой, - инструкция по запуску нужна была для правдоподобия в детективе, который он собирается издать на Западе. Просто халтура, просто деньги.
Ведь нужно кормить русскую семью - жену Юлю, маленькую дочку. "Я должен придумать что-то с именем, - он переходит на шепот. - Ты представляешь, по документам ее зовут Анастасия Евилопидисовна. Ужас!" Матерится Эвил мягко и красиво, совсем без акцента.
Он обрел дом, встал на ноги, пустил корни. "Я не дурак и не мазохист, люблю комфорт, и если бы мне дали денег, я уехал бы отдыхать куда-нибудь в Швейцарию - кататься на горных лыжах. Но жить я люблю здесь. А там жить не люблю". В отличие от эстетствующих славистов, посещающих наш город, он знает, о чем говорит, он за слова отвечает сломанным носом.
Когда американцы бомбили Югославию, то вместе со знакомыми байкерами он ездил на своем "Днепре" к американскому посольству. Кричали: "Янки, гоу хоум!" "И я тоже кричал", - добавляет Эвил.
Все самое плохое в нашей стране слилось для Эвила в трех русских буквах - МВД. Они мешают жить, мешают России раскрыться по-настоящему навстречу Востоку и Западу и спасти мир заодно с собой альтернативным вариантом глобализации. Когда Эвилу указываешь на наши местные социальные язвы, он кивает: "Вот именно поэтому и нужно побыстрее спасать мир".
КОДА
В сквот, коммуну, где живут друзья Эвила - художники-"речники", - уходим мы из его уютного семейного гнезда. В нежилой на вид квартире стены оклеены фольгой, стальные истуканы, сделанные из обломков этой гниющей цивилизации, расставлены по углам. Огромный дог по кличке Кот, воспетый Эвилом в его последней книжке для детей, доверчиво тычется мордой в колени. По стенам - плакаты с арабской вязью, Шива в его гневной ипостаси с подписью: "Наш депутат". Сладкий дым клубится в конусах света, несколько всклоченных мужчин играют в странную помесь бильярда и шашек. "Это сумасшедшие англичане", - представляет Эвил присутствующих и смеется. - Совершенно сумасшедшие. Недавно приехали, завтра уедут". Всех зовут Мишами. Один демонстрирует нам фото своих безумных творений, взволнованно объясняет что-то, но в суматохе понятны лишь "андеграунд", "промоушен", "фак" и "спонсор". Еще один Миша молча блестит очками из кресла. "Ты тоже сумасшедший англичанин?" - спросил его наш фотограф. "Нет, я сумасшедший еврей", - отвечает тот на русском. - В Англии и Америке я уже успел пожить, мне хватило".
Эвил смеется. Жизнь удалась. Петербург принял. Потом принял еще, закусил греческим салатом и сладко зажмурился до утра в предвкушении английского пудинга на десерт.