МЕРА ХОЛСТОМЕРА
15 января исполнилось 85 ЛЕТ НЕЗАБЫВАЕМОМУ ЕВГЕНИЮ ЛЕБЕДЕВУ<br>Странный закон жизни: как только человек уходит навсегда, для оставшихся пройденный им путь высвечивается ярким театральным лучом, все свершенное отчеканивается на единой жизненной фреске, жизнь фокусируется, превращаясь в житие. И все, что мы раньше думали об ушедшем, обретает иной масштаб, другое измерение.
Разве не знали мы уже давным-давно, что Евгений Лебедев - великий несравненный артист, разве не был он удостоен всех мыслимых и немыслимых наград, титулов, регалий? Разве не каждая его роль описана во всех подробностях самыми тонкими и взыскательными критиками? Разве место его в Пантеоне русского театра не было уже заранее, при жизни, определено?
Да, все это было...
Но только сейчас, когда его нет с нами уже пять лет, мы с абсолютной ясностью осознаем, что с его уходом окончательно ушла в историю замечательная эпоха товстоноговского БДТ. Лебедев был фундаментом этого прославленного театра, его коренником, хотя в свое время это была самая звездная труппа в стране и рядом с Лебедевым играли выдающиеся мастера, но именно он был камертоном театра Товстоногова.
Его артистический диапазон с годами стал почти безграничен. От пуделя Артемона и товарища Сталина до профессора Серебрякова и пегого мерина Холстомера. Его фантазия и темперамент казались неисчерпаемыми и даже переизбыточными, но могучий талант в каждой роли укладывал эти взрывчатые вещества в отточенную сценическую форму. Он владел всем арсеналом профессии: его пластичность сделалась хрестоматийной, сипловатый голос обладал поразительной гибкостью, а про мимику лица можно писать диссертации. Это давало ему возможность с блеском выполнять самые сложные задачи, поставленные Товстоноговым: сыграть, скажем, старого маразматика генерала Крутицкого, которому "на вид лет 100 - 120, по уму 5 - 6, а по резвости 25 - 30". Единственно, чего не умел играть, так это ничтожных, тусклых героев, все его персонажи - и животные, и люди - были наделены лебедевской мощью, темпераментом, неистовством. Он, как никто, умел заглянуть в души "темных" людей. Понять их мятущуюся суть и пожалеть, и оправдать, и полюбить их, грубых, буйных, тоскующих, жестоких. Кто видел, никогда не забудет его Рогожина, Монахова, Бессеменова.
И разве можно забыть, нет, даже не всю роль, а только один знаменитый вопль Холстомера, родившийся у Лебедева из деревенского ночного кошмара, когда он слышал, как выла раскулаченная соседка, у которой уводили корову. И этот крик не человека и не зверя, но какого-то обобщенного земного существа со всей его смертной тоской и обидой, обращенной вверх к равнодушным небесам, услышали потом в Аргентине, Японии, Швеции. И овации были бесконечны, и сотни раз выходил он на поклоны в рубахе из мешковины, легкий, уставший, пластичный старый мерин Холстомер, невероятный русский артист Евгений Лебедев...
Сегодня 85-й год его рождения. В Театральной библиотеке, где умеют очень любовно, с особой нежностью и трепетом представить артиста, откроется выставка, где будут представлены в основном фотографии - увы! - от актера по-прежнему остается гораздо меньше, чем хотелось бы. Но и на этих фотографиях Лебедев такой выразительный, такой рвущийся из всех пределов, рамок, окантовок, что, даже если не видел его в роли, все равно, раз взглянув на фото, вряд ли забудешь.
Все его творчество - это дар Божий, мастерство, трудолюбие, помноженные на редкую цельность натуры. Лебедев - абсолютный лицедей. Жизнь для него существовала только в связи со сценой как сокровищница необходимого профессионального опыта. Поэтому совершенно правильно названа книга, только что вышедшая к нынешнему юбилею, - "Великий лицедей". В ней собраны художественная проза, которую артист писал в течение многих лет, театральные записи, размышления, воспоминания, сопровождавшие его творческий процесс. Здесь же воспоминания о Лебедеве Татьяны Дорониной, Михаила Ульянова, Галины Волчек, Глеба Панфилова, Александра Свободина...
Хороший получился том, который сохранит память о Евгении Лебедеве - могучем артисте, цельном человеке, сыне своего века, целой эпохе в нашем театре, по которой мы уже начали тосковать, а будем тосковать еще больше.