ВОКРУГ СЕННОЙ ПЛОЩАДИ, ИЛИ ТРУП В СУНДУКЕ
(Продолжение. Начало в № 48 от 16 марта 2002 года.)<br>Окрестности Сенной площади составляли ядро Спасской части Петербурга. (Название - от церкви Спаса-на-Сенной, возвышавшейся на месте станции метро "Сенная площадь". Ее снесли в 1961 г.) Улицы тут были темноватые, дома непритязательные, жители небогатые, а нравы - дикие. Спасская часть включала в себя самые криминогенные углы города. Сенную площадь с "Вяземской лаврой" и "Малинником", Демидов переулок (ныне пер. Гривцова) с его ночлежками и мрачным зданием Пересыльной тюрьмы; Таиров переулок (ныне пер. Бринько) с дешевыми трактирами и лекарским участком для простонародья; Горсткин переулок (ныне пер. Ефимова), торговый Апраксин двор, Никольский рынок, служивший простонародной биржей труда, и прочие "злачные места". Здесь ограбили гоголевского Акакия Акакиевича, здесь по воле Достоевского грешил и каялся Раскольников, здесь бродили обитатели "Петербургских трущоб" Вс. Крестовского. 22 июня 1831 года здесь шумел "холерный бунт": толпа черни громила лавки, нападала на полицию, убивала врачей и их помощников, якобы виновных в распространении заразы.
Разыгрывались тут сцены, невозможные в других, более приличных локусах чопорного, заботящегося о респектабельности Петербурга. Репортер и фельетонист второй половины XIX века Владимир Михневич описывает не без иронии такой эпизод: "Раз как-то вечером в одной из людных улиц Спасской части глазам сторонних прохожих представилась нечасто встречающаяся картина: четверо каких-то легких на руку расторопных молодцов ухаживали за неизвестным, прилично одетым мужчиной, находящимся в сильном опьянении; в одну минуту они беспрепятственно превратили его из "прилично одетого" в неприлично обнаженного мужчину, сняв с него все до рубашки..." Заметьте, журналиста удивляет не сам факт грабежа (ограбления пьяных были в закоулках Спасской части повседневным явлением, впрочем, как и трезвых; см. "Шинель" Гоголя), а то, что "неприличное" обнажение жертвы происходило при всем честном народе, "на одной из людных улиц".
Впрочем, в окрестностях Сенной случались дела и похуже. В 1869-1870 гг. по всей России прогремело дело об убийстве Фон-Зона. Отставной чиновник с капитальцем, стареющий сластолюбец Фон-Зон был завлечен в "блудилище" в Спасском переулке, что между Сенной и Екатерининским каналом, и там убит. Труп убийцы запаковали в чемодан и отправили почтой в Москву, где он преспокойно пролежал месяц и лежал бы дольше... Но у одного из убийц не выдержали нервы. Он явился в участок и сознался в содеянном. Суд состоялся весной 1870 года и привлек страстное внимание публики. В зале окружного суда на углу Литейного и Захарьевской (где сейчас "Большой дом") в толпе зрителей можно было видеть министров и великих князей. Публика была вознаграждена массой грязно-пикантных деталей, вскрывшихся в ходе слушаний. Оказалось, что почтенный Фон-Зон почти еженощно, после вечера, чинно проведенного в Благородном собрании (Невский пр., дом Елисеева, где теперь кинотеатр "Баррикада"), отправлялся в скандально известный кафе-шантан "Эльдорадо", где кружились проститутки на всякий вкус и карман. Там-то его и заприметил организатор убийства, некто Максим Иванов, содержатель притона и сутенер. Проститутки завлекли Фон-Зона в "заведение" Иванова, посулив ему "девочку тринадцати лет, совершенно еще невинную". Против такого соблазнительного предложения Фон-Зон не мог устоять. В притоне его опоили ядом, а потом добили утюгами по голове. Пока мужчины лупили жертву и душили ее ремнем, одна из "девиц" играла бравурную музыку, изо всех сил колотя по клавишам пианино, дабы заглушить шум борьбы и крики.
Это мрачное дело, в самом разоблачительном свете рисующее нравы респектабельных питерских обывателей, нашло отражение в творчестве Достоевского и Салтыкова-Щедрина. Другая история, разыгравшаяся два года спустя неподалеку, в противоположной стороне от Сенной площади, менее известна, хотя и не менее колоритна.
11 сентября 1871 г. в доме Ханкиной по Средней Подьяческой улице только что въехавшими жильцами на чердаке был обнаружен сундук, издающий невыносимый трупный запах. Прибывшая полиция вскрыла сундук: в нем оказался сильно разложившийся труп старика; голова и туловище были обернуты простыней, на шее туго затянут ремень. На голове и груди - рубленые раны, ставшие, по заключению врача, причиной смерти. В убитом был опознан ростовщик Филипп Штрам, старик состоятельный, но страшно скупой, часто и подолгу проживавший в этом доме у своих родственников. Подозрение и пало на этих родственников, а именно - на ревельскую уроженку Елизавету Штрам и ее сына мещанина Александра. Александр Штрам к этому времени потерял работу и промышлял темными делами в темной компании; по всей вероятности, был кем-то вроде сутенера. Елизавета Штрам сдавала комнаты и койки дешевым проституткам Спасской части. С ними проживала также и сестра Александра Штрама, проститутка и беспробудная пьяница.
Было установлено, что мать и сын вскоре после предполагаемого времени убийства пытались получить деньги по чекам, принадлежавшим убитому. Это им не удалось, и, оставшись без денег, они вскоре (и внезапно) вынуждены были съехать с квартиры - по требованию хозяйки за неуплату. Этим объяснялось, почему не был уничтожен или надежно спрятан труп. Штрамы были вскоре задержаны в Ревеле (Таллине), доставлены в Петербург и преданы суду. На суде в октябре того же года вина Александра Штрама была вполне доказана, да он и сам не особенно пытался ее скрыть и даже, беря все на себя, отрицал участие матери в преступлении. Старика он убил топором, подкравшись к нему, когда тот спал. На суде Александр Штрам вел себя уверенно, даже нагло, стараясь показать, что ему все нипочем... Однако после выступления свидетеля, своего бывшего наставника в переплетном ремесле, доброго старика-немца, дрожащим голосом поведавшего суду, каким добрым мальчиком когда-то был подсудимый, Александр неожиданно разрыдался.
Дело это, помимо детективной стороны, интересно тем, что оно показывает жизнь своеобразной ниши петербургского дна, занимаемой приезжими из прибалтийских ("остзейских") губерний. Как видим, "добропорядочные" немцы и "горячие" прибалты играли не последнюю роль в жизни криминального Петербурга. Так, например, по данным Врачебно-полицейского комитета (в его функции входило осуществление контроля за легальными проститутками) каждая десятая "жрица любви" в Петербурге была уроженкой Прибалтики.
Впрочем, об этой животрепещущей теме - проституции и ее связи с криминалом - мы поговорим в следующий раз, прогуливаясь по улицам соседней - Казанской - части Петербурга.
(Продолжение следует)