БЛОКАДНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК В ТРЕХ ПРОЕКЦИЯХ
О спектакле "Мой бедный Марат" в ТЮЗе я постараюсь говорить очень осторожно. А вы осторожно читайте, не особенно доверяя мне.<br>Дело в том, что спектакль Наталии Лапиной очень простой, и потому беззащитный. Ведь что потребовалось режиссеру для того, чтобы рассказать арбузовскую "ленинградскую сказку"?
Наталия Лапина обошлась без огромного арсенала средств, накопленного современной режиссурой. Нет ни клипового монтажа, ни пластических экзерсисов, ни мизансцен-ребусов. В спектакле есть только три актера и их непрерывное - в реальном времени - существование. Кажется, "Мой бедный Марат" и есть то самое, что иногда имеют в виду под термином "психологический театр". В некоторых моментах спектакля Наталии Лапиной удалось добиться абсолютной органики происходящего. Что это за моменты? Я не возьмусь точно указать; актеры Виталий Любский, Оксана Глушкова, Дмитрий Макеев всегда готовы к тому, чтобы быть убедительными и подниматься от игры в персонажей до реального существования от их имени.
Для всех актеров, рискующих играть в "Моем бедном Марате", Арбузов придумал своеобразное испытание. Между первым и вторым актом проходит четыре года, а между вторым и третьим - все тринадцать. Таким образом, персонажи за время действия становятся старше на 17 лет. Вот вопрос: как донести эти метаморфозы до зрителя и избежать потерь в органике существования? Актеры вместе с режиссером находят достаточно убедительное решение. В каждом возрасте они определяют главное по смыслу и играют не столько возрастную характерность, сколько выраженное человеческое качество.
В начале спектакля Лика и Марат (Оксана Глушкова и Виталий Любский) в первую очередь наивны и открыты, забавны в своей серьезности. Для актеров важнее всего то, что персонажи еще не покинули детство, - поэтому и Лика, и Марат приобретают совсем детские, почти дошкольные черты. Эти "дети" вдвоем выживают в блокадную зиму. Позже к ним придет еще один "ребенок" - странный поэт Леонидик, который все время говорит о себе в третьем лице (Дмитрий Макеев).
Следующее время действия - 1946 год. Три времени действия - три отрезка сцены, один за другим. Автор сценографии Николай Слободяник - его лаконичное и убедительное решение многое определяет. В каждом акте задник перемещается вглубь, обнажая новую квартиру Марата. То есть это одна и та же квартира - но в разные времена своего существования. Вначале (совсем узкий отрезок площадки, только авансцена) - это темное блокадное жилье с буржуйкой и кучей тряпья на кровати. Актеры находятся на расстоянии вытянутой руки от зрителей, мы видим, как блестят в полутьме глаза, видим пальцы, которые ощупывают банку тушенки. В первом акте такие детали важней режиссеру, чем построение мизансцен.
Во втором акте нам открывается уже больше половины сцены - это светящийся весенним солнцем 1946-й послевоенный год. Кровать - та же самая - уютно перемещается за полупрозрачную ширму спальни, появляется монументальный письменный стол и лампа с абажуром. Но от всего этого ярко высвеченного великолепия зрителей отделяет темная широкая полоса, где чернеют силуэты буржуйки и драного матраца. Актеры стали значительно дальше от нас, мы уже не вместе с ними, а смотрим на них со стороны. Это потому, что персонажи стали более чужими. Ушла детская искренность - взамен появились недоговоренности, паузы, неловко повисающие в воздухе. Если говорить о возрасте героев, то он соответствует реальному возрасту актеров, так что проблема вроде как не стоит. Тем не менее определяющее качество для всех троих найдено - порывистость, некоторая напряженная нервозность, максимализм.
И наконец, третий акт (теперь сцена обозрима во всю глубину) - оттепельный 1959-й с новенькими обоями и - вот оно, благополучие! - радиолой на куцых ножках. В углу новогодняя елка, на столе салат. Только видно все это далеко-далеко, словно смотришь фильм с последнего ряда кинотеатра. Теперь мы не наблюдаем за героями, а как будто подглядываем за ними. Если зритель, как, например, я, зрение имеет так себе, то он не разглядит выражений лиц актеров - что там говорить про блеск глаз. Но блеска в теперешних глазах и не может быть: в жизни поженившихся Лики и Леонидика настал период сна, холода, внутренней остановки. Цвет третьего акта - мертвенный серый, даже елка светится безжизненным серебром.
Чтобы не раствориться в этом серебре, не обесцветиться, героям надо разбудить друг в друге безрассудство семнадцатилетней давности. Юношескую решительность приносит с собой Марат. Он разрушает невидимую стену между современностью персонажей и их прошлым, их воспоминаниями. Он решительно шагает из светящегося "настоящего" прямо к буржуйке на авансцене. Сцены, которая старательно возводилась весь спектакль, больше нет. Опыт, воспоминания, мечты и действительность смыкаются.
Очень простой условный ход, с одной стороны - неожиданный для спектакля, а с другой - заложенный в самом его пространстве, наполняет "Моего бедного Марата" необходимым воздухом.
Хочется сказать, что театральному Питеру не хватало хорошего спектакля, имеющего отношение к "психологическому", жизнеподобному театру. Или, может быть, просто не хватает таких хороших спектаклей.