НА ПОДНОЖНОМ КОРМЕ

Традиционно для многих петербуржцев май-июнь ассоциируется не столько с чередой праздников, сколько с началом полевых работ на приусадебных участках. Те, кто остается "в царстве расплавленного асфальта и раскаленного бетона", с легкой улыбкой провожают взглядами "садоводов-любителей", считая их увлечение полезным, но не очень-то доходным хобби. Между тем в жизни нашего города случались времена, когда все эти "огородные забавы" были для многих жителей едва ли не единственным источником существования.

ЖИЗНЬ ИЛИ МАСЛО Бурные события 1917 года ощутимо ударили не только по мировоззрению, но и по желудкам петербуржцев-петроградцев. Кстати, именно продовольственный кризис в значительной мере привел к падению как монархии, так и демократического Временного правительства. При большевиках этот кризис достиг апогея, и лишь драконовские меры нового режима смогли удержать ситуацию под контролем. Положение осложнялось разгулом преступности, причем все чаще грабители руководствовались желанием не столько обогатиться, сколько раздобыть что-нибудь съестное. В марте 1918 года петроградские газеты оживленно обсуждали происшествие с известным клоуном Жакомино. В качестве гонорара за одно из своих выступлений знаменитый паяц получил бутылку с растительным маслом. Возвращаясь поздно вечером домой, он внезапно подвергся нападению бандитов. Сообразительный циркач поспешил напялить на себя "диковинную маску в виде ослиной головы со стеклянными глазами на шарнирах". То ли имитируя осла, то ли от ужаса, Жакомино издал дикий рев. Что привело нападавших в состояние паники и заставило их ретироваться. К сожалению, не у всех петроградцев вовремя находилась под рукой ослиная голова, так что большинству из них в аналогичных ситуациях приходилось расставаться с продуктами, другими ценностями, а то и жизнью. С другой стороны, и самим грабителям, попавшим в руки озверевшей толпы, не приходилось рассчитывать на снисхождение. Самосудные расправы вроде сбрасывания в реку с моста стали делом совершенно обычным... Стремление хоть как-то разнообразить свой рацион вдохновило горожан на изобретение таких лакомств, как кисель из овса, печенье из кофейной гущи, вафли из картофельной шелухи. В некоторых петроградцах "пробуждались инстинкты предков", и они шли охотиться на голубей и ворон в Александро-Невскую лавру. Все же следует отметить, что какие-то приличия (видимо, оставшиеся от "старого режима") еще соблюдались. Те же голуби могли чувствовать себя в безопасности на центральных площадях. Более того, несмотря на голод, многие жители ухитрялись держать у себя собак и кошек. Появилась даже особая категория торговцев, поставлявшая для "домашних любимцев" своеобразные "супы", приготовленные из костей павших лошадей. Газеты писали: "Несмотря на запах тухлятинки, "бобики" потребляют эту пищу с большим удовольствием". Несомненно, тяготы продовольственного кризиса оказались бы во сто крат тяжелее, не вспомни петроградцы о существовании деревни... МОЛОЧНЫЕ ВОЙНЫ Собственно, деревня сама напомнила о себе. В бывшую столицу империи со своими продуктами потянулись крестьяне из губернии и обретшего независимость бывшего "княжества Финляндского". Хлеб, молоко и мясо выменивались не только на драгоценности, но и на мебель, часы, швейные машинки. Многие из подобных сделок совершались прямо на вокзалах, причем петроградцы оказывались явно не в выигрышном положении. Журналист, работавший под псевдонимом Авгур, следующим образом рисует сцену купли-продажи на Финляндском вокзале: "...петроградцы с ловкостью марафонских бегунов набрасываются на бедную, оглушенную, совсем подавленную чухонку, у которой под промасленным локтем зажата посудина с маслом, а в свободной руке, покрытое чистым полотном, покачивается ведерко с цельным молоком. Таких аукционов, полных зажигательного энтузиазма и щедрости, не видал ни один художественный аукцион, где-нибудь на Морской в фешенебельном особняке". Однако уже в мае 1918 года по причине ужесточения пропускного режима выезд из бывшей столицы оказался сопряжен со значительными трудностями. Многие села губернии де-факто отказывались признать новую (да и любую другую) власть. Финляндия, в свою очередь, также погрузилась в пучину гражданской войны. Теперь голодающим петроградцам приходилось рассчитывать только на собственные пригороды - Лигово, Шувалово, Озерки. Жители пригородов на тот момент фактически делились на две категории. К первой относились "сельские производители", еще до революции снабжавшие Петроград продукцией собственных хозяйств. Значительную часть в этой группе составляли финны, немцы и эстонцы. Ко второй относились так называемые "зимогоры" (зимние горожане), жившие в пригородах только во время летнего сезона и имевшие при своих домах в лучшем случае небольшие огороды. Массовый наплыв петроградцев из центральных районов позволил "фермерам" начать с ними крайне выгодную торговлю. При этом если финны отдавали свою продукцию даже за такие сомнительные деньги, как "керенки", то немецкие колонисты выдвинули лозунг: "Ничего не продаем, но все, решительно все, меняем". В результате обменных операций цены на продукты взлетели до такого уровня, что "зимогоры", едва кормящиеся со своих небольших участков, стали испытывать к "пришельцам" настоящую ненависть. Тот же Авгур следующим образом описывает сложившуюся в пригородах ситуацию: "Сюда съезжаются за молоком со всех этих голодных, отощалых Бармалеевых улиц и Малых Посадских... На чухонок с жестяными, туго завинченными бадьями раньше устраивались по всем правилам легкой полевой стратегии форменные облавы... Теперь не то, на облаву отряжается другая облава: разведка пресекается энергичною молочной "контрразведкой". В Шувалово, например, дело доходило уже не раз до боя. Бьют пока одни кувшины, опаковые молочники с пенистой, питательной влагой, четвертные бутылки, наполненные молоком. "Не пустим к нам, объедаете наших детишек. Будет. Побаловались молочком"... Красноватые, беловолосые дочери Кунисальми, а также и Мунисальми хладнокровно пересчитывают в это время жатву линючих "керенок", одним глазком поглядывая на гражданскую войну петроградских с "зимогорами". ОГОРОДНЫЙ БУМ К весне 1918 года большинство петроградцев окончательно утвердились в мысли, что "спасение голодающих - дело рук самих голодающих". Даже изнеженные представители бывших "эксплуататорских классов" постарались обзавестись собственными огородами, отдавая предпочтение Лесной и Новой Деревне. Разумеется, ни о каком законном приобретении земли не было и речи, благо новая власть объявила частной собственности войну. Зато охранялись "стихийные" огороды надежно. Нередко в числе сторожей можно было встретить боевых офицеров, вооруженных ружьями и револьверами. И хотя все эти воины априори считались "контрреволюционными элементами", вплоть до окончания полевого сезона большевики смотрели на подобные отряды самообороны сквозь пальцы... Но одни только огороды не могли спасти положение. Весной-летом 1918 года тысячи отощавших за зиму горожан, несмотря на все заслоны, растеклись по деревням Петроградской губернии. Натуральный обмен вспыхнул с новой силой, однако процесс этот оказался недолгим. Во многих селах крестьяне не только не желали делиться продуктами, но и встречали петроградцев палками и камнями. Социальная напряженность достигла апогея и завершилась введением советской властью продразверстки. Вслед за "несознательными" группами "мешочников" в "великий поход на деревню" двинулись идейные и отлично вооруженные красногвардейцы. Они ничего не предлагали взамен, зато выметали у крестьян весь хлеб подчистую. Результатом стала встречная волна озлобления и очередной виток гражданской войны. Только "после окончательного разгрома контрреволюции" и введения НЭПа продовольственное положение Петрограда начало выправляться. Однако кулинарные и садово-огородные навыки, приобретенные в голодном 1918 году, пригодились многим из горожан в гораздо более голодные и трагические дни ленинградской блокады.