ВАЛЕРИЙ ПОПОВ: ПИСАТЕЛЬ ДОЛЖЕН РАСТИ ОТДЕЛЬНО
Валерий Попов - известный прозаик, вице-президент Русского ПЕН-центра - российского отделения международной писательской организации, призванной защищать свободу слова и литераторов, подвергающихся преследованиям за свои убеждения и произведения, не нравящиеся властям тех или иных стран. Книги Валерия Попова переведены на многие европейские языки. Его серьезная и интеллигентная проза не чурается "низких" тем (например, роман "Будни гарема", 1994) и исполнена мягкого юмора. Поэтому не удивительно, что Валерией Попов - лауреат не только самой престижной петербургской премии "Северная Пальмира", но и не менее знаменитой премии "Золотой Остап", вручаемой истинным последователям Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Но прежде всего он - петербуржец, и разговор с ним посвящен теме нашего города.
- Ваша первая книга называлась "Южнее, чем прежде", а первое "избранное", первый представительный том прозы, - "Две поездки в Москву". На мой взгляд, Петербург незримо присутствует в обоих названиях как точка отсчета. Что значит для вас этот город?
- Для меня Петербург - главное место на земле. Хотя бы потому, что я получил его в возрасте, когда начинаешь чувствовать, в шесть лет. Родители переехали сюда после войны из Казани. И впечатление было фантастическим: застывшие замки, бездны дворов и подвалов. Когда говорят "бездна", я представляю бесконечные анфилады петербургских подвалов: идешь, идешь - и никак не кончается. Одна из питерских доминант - ощущение неисчерпаемости мира... И еще море ржавых крыш - мы на них залезали. Это очень важное переживание - опасности, риска. Благодарен судьбе за то, что удалось, так сказать, исследовать Петербург и по вертикали... До сих пор помню: надо было наступать на ребра кровельного железа, а не на середину листа - иначе загремит, а комендант нашего общежития услышит и устроит скандал. Замечателен запах нагретой крыши и застоявшейся гари из труб... И еще одно петербургское ощущение - многовариантности. Стоять на углу и смотреть, куда стоит пойти: и эта улица прекрасна, и та. И словно бы ждать толчка, чтобы идти вправо, а не влево. Потом попробовать проанализировать, почему идешь вправо. Это почти творчество.
Помню, был какой-то разоренный склад с нарезанными тонкими лоскутами материи - самых невообразимых и совершенно невозможных в суровое сталинское время расцветок: нежно-лимонной, преступно-розовой, неправильно-зеленой (то есть не тот зеленый, что на военных)... Мы потом обвязывали этими лоскутами шеи и выходили на Невский - с отчетливым ощущением преодоленной запретности. Я чувствовал, что пересекаю эстетические границы сталинизма.
- Избитая тема: Петербург и Москва. Но, наверное, "поездки в Москву" для вас тоже значимы?
- Москва очень важна и нужна. Не будь Москвы, не с чем было б себя сравнить, идентифицировать - не было бы повода гордиться своей бедностью, блокадной петербургской выносливостью. Петербуржцами мы себя чувствуем как раз на фоне Москвы. Вообще Петербург и Москва - замечательный дуэт. Петербург рожден идеей, Москва выросла из земли, как огород: чтобы жить было удобнее, сытнее, теплее. Так вобщем-то и осталось. У нас идея преобладает над материей. Наверное, это сказывается и на петербургской литературной школе. Замечательный пример - Бродский: он ценил слово куда выше, чем дело.
- Да, но дела-то делаются как раз в Москве. Там парадный подъезд литпроцесса: составляются рейтинги, вручаются премии. Насколько я знаю, вы широко печатаетесь в московских журналах, входите в различные жюри, номинационные комиссии?
- Да, был даже финалистом премии Букера. Но всегда чувствуешь себя дикарем, пришедшим в консерваторию: все уже давно расписано как по нотам, а ты либо ждешь чего-то, не внесенного в партитуру, либо безуспешно пытаешься что-то в ней поменять. Я всегда - еще в советские времена - восхищался московской виртуозностью в раскладывании пасьянсов. Но при советской власти все было куда примитивней и потому понятней: число томов определялось административными способностями автора. А сегодня пасьянсы совсем маньеристские: то играют мизер, то шестерками бьют королей. Никогда не знаешь правил игры и держишь свои тузы за тузов, как профан... Но меня ловкость московской жизни скорей тонизирует, чем раздражает.
- Московский поэт и критик Михаил Айзенберг как-то написал: "Стихи бывают хорошие, плохие и петербургские"...
- Щегольская фраза!
- ...да, но ведь московской литературной среде не откажешь в радушии: она готова ассимилировать любого талантливого немосковского, провинциального автора, лишь бы он не был...
- ...петербуржцем. Да, питерцы как-то мешают. Зачем приглашать в сыгранную сборную какого-то австралийца, который будет тянуть одеяло на себя, не знать внутренних правил, забивать голы не в том количестве, в каком нужно? Правила требуют малограмотности, а он, дурак, старается писать хорошо. Нужно прийти в рваном свитере, а он приходит в костюме с галстуком. Нам надо долго объяснять, долго втолковывать - и все без толку. В этом смысле Москва существенней продвинулась в Европу. Помню, я выступал в Мюнхене на конференции - вроде бы разумно и по делу. Ан нет! Потом мой друг, философ Игорь Смирнов, сказал: "Ты все неправильно делал, все не то". - "Что не то?" - "Ну, долго объяснять. Все не то".
Нужно смириться. В Москве, как и на Западе, есть своя квота на петербуржцев: один поэт, один прозаик. А местная урожайность бешеная: что ни год - новый гений. Правда, гении эти нестойкие, исчезающие, на один год. И это тоже понятно: ценна непредсказуемость, оригинальность жюри - Гандлевский наскучил, дадим Проханову. Важны не качественные или смысловые, а фактурные обстоятельства. А разбираться в качестве прозы или поэзии - так скучно!.. Но бог с ним, с литпроцессом. Удручает, что и сама литература все чаще "изготовляется" по интеллектуальным шаблонам. А "для души", всерьез только омоновцы теперь пишут. Интеллектуалы же боятся душевности, как огня. Процветает желание писать, ничем не рискуя. Это как шампиньоны: ты моментально оказываешься на грядке, тебя согревает искусственное солнце, старший шампиньон тебя поощряет, пометив номером 96. Все под присмотром. Но ведь писатель должен расти отдельно, а не в шампиньонном подвале.
- Сейчас Петербург готовится к своему 300-летию. Что вы думаете об этом юбилее?
- Меня беспокоит - как мы к нему готовимся. Досадно, что привычные горожанину места - магазинчики, кафе, бары, пивные - вытесняются коммерческим никелем и стеклом. В доме, где была кондитерская Вольфа и Беранже, где Пушкин пил лимонад последний раз в жизни, открыли магазин "Пума". Там висят трусы. А прежде был лучший антикварно-букинистический магазин города - хоть что-то в тему: дерево, книжные корешки, безделушки и портсигары.
Петербург, как и любой великий город, должен быть отчасти и лавкой старьевщика. Опасно происходящее сейчас выметание истории под маркой ее сохранения. Боюсь, что к юбилею города из него сделают потемкинскую деревню - без истории, без запахов прошедшей здесь жизни. Может получиться что-то вроде Лас-Вегаса: прогулочное пространство для туристов, отель "Петербург"... Вот в этом мы точно отстаем от европейцев: они-то имеют вкус к насиженной старине и научились ее сохранять. Самые престижные пабы в Лондоне - те, что похожи на наши старые прокуренные пивные. А какая-нибудь "Идеальная чашка" всегда отыщется и в Токио, и в Париже.
Но будем надеяться, что дух нашего города все-таки сохранится. Петербуржцы - народ стойкий. Недавно один художник позвал меня в гости. Живет бедно, работает не покладая рук, полон оптимизма, читает огромное количество книг. Удержа нет.