РИФЫ И МЕЛИ ОБВОДНОГО КАНАЛА
(ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО В № 48, 53, 58, 70, 86, 94)<br>Во второй половине XIX века южной границей Петербурга служил Обводный канал. Его берега еще не были облицованы гранитом; сюда, к откосам, поросшим пыльной травкой и чахлыми ивовыми кустами, выходили задворки города, выказывалась изнанка Северной Пальмиры. К югу от Обводного городской застройки почти не было. Пригородный пейзаж разнообразили два новых вокзала (Балтийский и Варшавский) и строй унылых домов, большей частью деревянных, тянущихся вдоль четырех магистралей - Петергофской дороги, Забалканского, Лиговского проспектов и Шлиссельбургского тракта.
Да еще кладбища - Новодевичье на Забалканском пр., Преображенское на Шлиссельбургском тракте, Митрофаньевское между Забалканским пр. и Варшавской железной дорогой - дополняли облик предместий.
На берегах Обводного канала - как на северном, так и на южном - оставалось немало пустырей и безлюдных мест, удобных для пребывания темных личностей и совершения темных деяний. Особенно беспокойным в этом отношении считался Семеновский плац, обширное пространство между Загородным пр., Звенигородской ул., Обводным каналом и Царскосельской (Витебской) железной дорогой. (Часть его, прилегающая к Обводному, была застроена в конце XIX века; ближе к Загородному уже в советское время разбили сад и возвели здание ТЮЗа.) Когда-то здесь на учениях и парадах маршировали солдаты лейб-гвардии Семеновского полка, казармы коего располагались в северной части плаца. Южная, примыкающая к каналу часть днем и ночью поражала широтой и безлюдностью. Ввечеру плац становился местом прогулок праздношатающихся простолюдинов, а в темное время суток излюбленным полем промысла воров и грабителей, подстерегавших запоздалых прохожих. Недобрая репутация Семеновского плаца усугублялась тем, что здесь изредка совершались казни государственных преступников: многие помнили церемонию казни петрашевцев в 1849 году; тогда среди приговоренных "к расстрелянию" ждал своей очереди Достоевский; приговор был отменен в последний момент...
Но тысячекратно чаще разыгрывались здесь заурядные криминальные сцены. Распространеннейшим промыслом среди петербургских грабителей было - заманить прилично одетого горожанина или завести его ночью на извозчике к Семеновскому плацу, а там... Как-то раз вечерком (дело было на Масленице) возвращался с дружеской пирушки молодой купец. На Гороховой улице повстречалась ему дама под вуалью. Как же пройти мимо? Гуляка начал приставать к одинокой красавице, и, против ожидания, успешно. Вскоре оба уже катили на извозчике к ней домой. У Царскосельского вокзала дама остановила пролетку: теперь надо - объяснила она - пройти пешком через Семеновский плац, а там, за этим холодным темным пространством, их ждут тепло, уют и ложе наслаждений. Посреди плаца нетерпеливый купец полез к прекрасной незнакомке с поцелуями... но вместо ответа получил оглушающий удар по голове. Прелестница вытащила из его кармана бумажник, сорвала золотые часы и бросилась бежать. К счастью для потерпевшего, поблизости проходили двое солдат; с их помощью преступницу поймали, доставили в участок... И тут, к изумлению действующих лиц, выяснилось: она - не она, а он, профессиональный грабитель и искусный актер, использующий женский образ как приманку для искателей любовных приключений с туго набитыми кошельками.
Как не стать Семеновскому плацу ареной преступлений, если поблизости от него располагались три беспокойных в криминальном отношении объекта: Сенная площадь, Ямской двор (извозчичья биржа на углу Ямской и Разъезжей, окруженная трактирами и домами терпимости) и большой ночлежный дом на углу Обводного канала и Измайловского пр. О последнем - два слова.
В Петербурге тех лет постоянно или временно, законно или незаконно проживало великое множество пришлого неимущего народа: вольнонаемных рабочих (выходцев из деревни), артельщиков, богомольцев да и просто нищих бродяг. Немало было и опустившихся коренных питерцев, собратьев чиновника Мармеладова. Кто-то из них устраивался жить у хозяев, кто-то за гроши обретал жалкое пристанище в дебрях "Вяземской лавры"... Для совсем безденежных и убогих в 70-80-х годах были выстроены ночлежные приюты. Тот, о котором речь, был первым, одним из самых больших и благоустроенных. Он был рассчитан на 500 мест. Для странников и бездомных простонародного происхождения (таких, разумеется, было подавляющее большинство) предназначались общие комнаты. Ночлежники спали на нарах, расположенных в два этажа, получали тюфяк, подушку и даже белье. Имелось и дворянское отделение, где стояли железные кровати и было чище и просторнее. Для ночлежников всех сословий существовали дешевая столовая, магазин и баня. Главный недостаток ночлежки заключался в том, что мест в ней явно не хватало, и по утрам, особенно зимой, толпы желающих устроиться в тепле под ее кровом буквально штурмом брали двери кирпичного здания на Обводном. А те, кому не повезло, отправлялись побираться и воровать.
Между прочим, прямо напротив ночлежки находилась "Фейгинская", она же "Овсянниковская", паровая мельница, с которой связана одна из самых громких криминальных историй капиталистического Петербурга.
В 1875 году город взволновал пожар мельницы на углу Обводного канала и Измайловского пр., принадлежащей В. А. Кокореву и арендуемой богатейшим петербургским купцом С. Т. Овсянниковым. "Фейгинской" ее называли потому, что построена она была в 1868-1871 гг. купцом Фейгиным. Тогда же ее первый хозяин получил большой выгодный подряд на снабжение мукой войск Петербургского военного округа. Вскоре Фейгин продал мельницу и подряд Кокореву и Овсянникову. Потомственный почетный гражданин, коммерции советник и миллионер Овсянников всеми силами стремился к получению государственных подрядов, поэтому он пошел на большие расходы по аренде и содержанию мельницы. Однако дело оказалось убыточным. Овсянников пытался компенсировать убытки незаконным сбытом "налево" казенного зерна, но попытки эти были обнаружены, пресечены, и мельница передана в собственность бывшему компаньону Овсянникова Кокореву. Все попытки Овсянникова добиться отмены этого неприятного для его деловой репутации решения закончились неудачей. Буквально накануне того дня, когда мельница (кстати сказать, застрахованная Овсянниковым на крупную сумму) должна была перейти в руки Кокорева, случился пожар.
При расследовании инцидента появились веские основания заподозрить поджог. За дело взялся прокурор Петербургского окружного суда А. Ф. Кони. Овсянников пытался оказать давление на следствие, используя свои обширные связи и колоссальные денежные возможности. В обществе на все лады говорили, что до суда дело не дойдет, что связи и деньги возьмут свое. Неужто у нас, в России, может быть осужден такой богач, официальный поставщик военного ведомства, владелец огромных складов в Петербурге на Песках. (Кстати, расположенный подле этих складов сад, между Мытнинской, Старорусской и Калашниковской (ныне Бакунина) улицами, до сих пор называется Овсянниковским.) Вспоминали, что Овсянников уже состоял однажды под судом в связи с обвинениями в злоупотреблениях по казенным подрядам, но постановлением судебной палаты был освобожден от преследования. Думали, что тем кончится и теперь.
Но прокуратура и судебные власти на этот раз проявили решительность и твердость. Дело было доведено до суда в конце 1875 г. В организации поджога, кроме Овсянникова, обвинялись еще два его доверенных лица, Левтеев и Рудометов. Защищал Овсянникова известный адвокат
П. А. Потехин. С обвинением выступал один из лучших обвинителей, товарищ прокурора В. И. Жуковский; интересы страховых обществ отстаивал не менее известный присяжный поверенный В. Д. Спасович. Овсянников и его подручные были признаны виновными. Овсянникову был вынесен приговор: как имеющего более 70 лет, сослать на поселение в отдаленные места Сибири. Через несколько лет ему было по состоянию здоровья разрешено вернуться. Остаток жизни Овсянников прожил на покое в Царском Селе. А дело о поджоге мельницы стало одним из известнейших в истории экономической преступности в России.
(Продолжение следует)