ТРАГИК ПЛЮНЕТ - И ВСЕ ДРОЖИТ...
ПО СЛЕДАМ ГАСТРОЛЕЙ ГРУЗИНСКОГО АКАДЕМИЧЕСКОГО ТЕАТРА ИМ. Ш. РУСТАВЕЛИ
Михаил Александрович Чехов, великий русский актер, играл и Гамлета в одноименной трагедии, и Мальволио из "Двенадцатой ночи" У. Шекспира. Правда, Станиславский скептически относился к возможностям Чехова как трагика: "Трагик плюнет - и все дрожит, а вы плюнете - и ничего не будет". Эти слова невольно вспоминались на спектаклях Роберта Стуруа, где превосходный актер Заза Папуашвили повторил эксперимент Чехова, сыграл обе жанрово полярные роли. Что же получилось? Нас, конечно, интересует не один актер - спектакли в целом.
Четыре года назад руставелевцы привозили "Женщину-змею" по К. Гоцци. В подтексте сказки ощущалось истинное страдание: "В чем народ-то мой повинен?" Нынче театр переменился, переменился и его лидер. Раньше в его постановках действовали сильные люди, настоящие мужчины. "Отголоски" мужественности слышатся и сейчас. Клавдий не спасается от клинка Гамлета, а сам идет на шпагу и выпивает остаток яда. Лаэрт закалывается. Но в целом мироощущение Стуруа последних лет: "мы находимся в руках каких-то других сил", "мы - марионетки" (из интервью 2001 года) - проявляется в слабости, пассивности персонажей. От одного гастрольного спектакля к другому происходит постепенное угасание воли, угасание смысла жизни героев. Неслучайно гастроли завершились первой частью пьесы "В ожидании Годо". В абсурдистской драме С. Беккета люди тащутся по кругу и бесплодно ждут неизвестно кого. Герои "Гамлета" слабее, чем герои "Двенадцатой ночи". Мальволио - Папуашвили энергичен, целеустремлен в своих глупых, но понятных надеждах - Гамлет сыгран на контрасте тихой задумчивости и нервического ерничанья. Мы так и не узнаем, какую веру он исповедует. Вероятно, это не существенно с точки зрения концепции спектакля: не он управляет судьбой, а судьба управляет им. Поэтому так легко погибший Гамлет перевоплощается в лукавого наблюдателя, с деловитостью администратора произносит распоряжения Фортинбраса.
На последних гастролях, как всегда у Стуруа, интересно было разбирать отдельные актерские, постановочные решения - труднее сопереживать. Мир спектаклей дробится, бликует, словно листы плексигласа, подвешенные на веревках (сценография "Гамлета" Георгия Алекси-Месхишвили); прихотливо изгибается (сценография "Двенадцатой ночи" Мириан Швелидзе). Так же прихотлива и мысль режиссера.
Он парадоксально играет жанрами. В лирическую комедию привносит колорит мистерии. Комические эпизоды прослаиваются эпизодами из Библии, причем и сцены Страстной недели изображены нарочито непоследовательно. Легкая пародийность герцогской "придворной самодеятельности" неожиданно сменяется полной серьезностью завершающей Голгофы. По идее режиссера, Спаситель искупает наши мелкие - именно мелкие - грешки. Жесткая угроза Мальволио разобраться "со всей шайкой" корреспондируется с угрозой Страшного суда. Вот вам - карнавальный верх и низ.
В свою очередь, трагедия "Гамлет" сближается с фарсом. Увлеченный смолоду Брехтом, Стуруа и здесь, как прежде в "Ричарде III", "Короле Лире", пропускает Шекспира через стилистику Брехта. Однако в тех спектаклях мощная индивидуальность Рамаза Чхеквадзе обеспечивала масштабность происходящего. "Гамлет" в качестве варианта "Карьеры Артуро Уи" (разумеется, с грузинскими красками) на масштаб не претендует (грешки-то мелкие!). В датском королевстве, расположенном где-то вблизи Кутаиси, орудует небольшая шайка уголовников в длинных серых пальто и фетровых шляпах. Настоящего вожака у них нет. Артуро Уи был смешон, но способен воздействовать на толпу. Клавдий в финале, жалко ухмыляясь, кивает, отвечая на строгий вопрос Гамлета, действительно ли король отравил шпагу и вино. Выражение лица у короля такое, будто он кается: "Уж извини, стащил банан в киоске, есть хотелось". Гамлет - тоже преступник, недаром его преследуют убитые Розенкранц и Гильденстерн. Мальволио - преступник тем более. Освободившись от смирительной рубашки, неудавшийся диктатор начинает косить окружающих выстрелами из пистолета.
Уголовщина заполняет наше культурное пространство. Мы смотрим по телевизору очередную серию про агента национальной безопасности, агента ЦРУ, в лучшем случае Пуаро, или идем в театр познакомиться с уголовником Клавдием, карманником Хлестаковым ("Ревизор" М. Мирзоева, В. Фокина). Третьего не дано.
Впрочем, дело не в опасных профессиях вора, убийцы и сыщика. Как кричал под пыткой сухово-кобылинский Тарелкин: "Людей нет - все демоны". Да и демоны-то жалкие! Если ослик из "Двенадцатой ночи", на нем приехали Мария с Христом-младенцем, смешон и симпатичен, то ползающие "зверьки" Розенкранц с Гильденстерном в одинаковых вязаных шапочках и с нечленораздельной речью - отвратительны. Призрак, столь любимый отечественной режиссурой, здесь полутруп-полуживотное, скрюченный, передвигающийся почти на четвереньках и мычащий.
Сэра Тоби и камеристку Марию (не путать с девой Марией!) по пьесе связывали отношения любовной симпатии - Тоби не слишком сопротивлялся, когда его "наказали" женитьбой на веселой женщине. В грузинском спектакле не может быть и речи о брачных узах между импозантным "тамадой" Гурама Сагарадзе и смеси фантастического животного, клоунессы и дьяволицы (Мария - Нана Хускивадзе).
Интеллектуал Шут утратил большинство своих острот, зато расцвели пышным цветом Лицемерие и Похоть (последняя, правда, присуща в основном персонажам "Гамлета"). Изящество надуманных чувств у изломанно-капризной чаровницы Оливии (Марина Кахиани), насмешливо-вельможного Орсино (Леван Берикашвили) оборачивается грубой фальшью необузданного Себастьяна (Давид Гоциридзе), сладострастника Клавдия (тот же Леван Берикашвили) и порочно змеевидной Гертруды (Марика Чичинадзе). Королева полусвета 1930-х годов носит вечерние платья с обнаженными плечами и неизменно дымит сигаретой, когда не лежит под Клавдием или не висит на нем.
Исключая, быть может, хрупкую Виолу с большими печальными глазами (Нино Тархан-Моурави), мы не встретились на гастролях с подлинными чувствами - маски не чувствуют. Даже гибкая, как тростник, Офелия (Иамзе Сухиташвили) лишь обозначает внешними средствами любовь к отцу - она удаляется, опершись на стариковскую трость Полония. Мизантропический взгляд на мир (хотя каждый имеет право на тоску и разочарование) исключает сострадание к людям.
"Гамлет" - трагедия о тонкой границе между жизнью и смертью. По Шекспиру, принц все время заглядывает по ту сторону жизни, однако привлекателен тем, что остается с нами. Гамлет Папуашвили ближе к смерти. Он общается не только с Призраком, но и с покойными друзьями-предателями, уходит вслед за Офелией, вылезшей из могилы. Вообще могила - гостеприимна, широка, в нее прыгает вся компания, собравшаяся на похороны девушки.
"Гамлет" - философичен, спектакль Стуруа - умозрителен. В "Двенадцатой ночи" умозрительность режиссерской конструкции смягчается комедийным мастерством, удивительной, хотя и традиционной для грузинского театра, пластичностью актеров. Прежде всего это относится к Мальволио Папуашвили. Еще с "Женщины-змеи" я влюбился в его руки, особенно в виртуозные движения кистей рук. Тело Папуашвили наигрывает свою ироничную и элегантную мелодию, благодаря чему концертный эпизод с письмом превращается в мастер-класс. Обновившаяся труппа руставелевцев прекрасно ощущает ритм, как и старшие их предшественники. В "Гамлете" эти качества, конечно, не исчезают, хотя проявляются лишь в некоторых ансамблевых сценах.
Так что же можно сказать о безграничных возможностях Актера, о бессмысленности границ амплуа? К сожалению, Михаила Чехова видеть не привелось, но современные актеры опровергнуть Станиславского не в состоянии. Можно трагедию перекувырнуть в противоположный жанр, и все равно он должен поражать, пусть неистовством сарказмов. Мы привыкли к энергии художественного высказывания у руставелевцев. На сей раз в "Гамлете" было много "плевков" (фигуральное выражение Станиславского особенно уместно по отношению к сегодняшней мрачной философии Мастера из Тбилиси), но в моей душе, быть может и усохшей, ничто не дрогнуло во время представления. Конечно, и после "Гамлета" возбужденные поклонники кричали "браво". Я тоже поклонник, но подожду, пока руководитель театра и вместе с ним актеры-руставелевцы вновь обретут свое место в мире. Только не место воскового старичка в кепочке, он молча сидит в глубине сцены на "Гамлете". А пока: "Браво, Папуашвили - Мальволио! Браво, Кахиани - Оливия!"