НЕПОТОПЛЯЕМЫЙ КАЯКИНГ, ИЛИ КТО ПЛАТИТ, ТОТ И ЗАКАЗЫВАЕТ СЛОВАРЬ
Смысл всех дискуссий о языке, развернувшихся в последнее время в обществе, понятен: общество вдруг осознало, что говорит оно как-то не так. Смысл думских дебатов на ту же тему обществу часто видится примерно таким: то нужно поправок к Конституции, то севрюжины с хреном (с которой, впрочем, депутатам как раз полегче), то чистоты языка.
Советский канцелярит давно воспет сатириками и отнюдь не ушел в прошлое. Составляемые в аппаратах органов власти многостраничные доклады и аналитические записки написаны просто не по-русски и вообще не по-человечески, пусть даже без единого иностранного заимствования. Достаточно взглянуть на аналогичные документы европейских парламентов, чтобы понять: все можно сказать простыми словами, понятными любому слесарю со средним образованием. А в госконторах (традиция перешла и в отдельные частные конторы) нанимающемуся на работу человеку до сих пор предлагают ознакомиться с его "функциональными обязанностями". Как будто есть нефункциональные.
Все это идет из первых лет советской власти, когда неграмотные матросы, становясь руководителями учреждений, старались писать, по их понятиям, "как образованные" и нагромождали чудовищные грамматические обороты и стилистические нелепицы. И по сей день - говоришь с умным, грамотным чиновником или депутатом. Если не под диктофон - блеск! А включила запись - речь вялая, скучная и канцелярская... Как у деревенского рабкора, старающегося сочинить фразу "по-газетному".
Не закон тут нужно принимать. Речь об общей культуре и уместности тех или иных способов мыслеизъявления в той или иной ситуации. На лесозаготовках не расшаркаешься по-паркетному. Пьяному хулигану не скажешь: "Извините, вы не правы". А на дипломатическом приеме неуместны "кайф" и "обалдеть". Равно как и напыщенно-бюрократические конструкции. Язык - это функция.
Общество не знает, на каком языке оно говорит. Многие писатели, например, искренне уверены, что каждый уважающий себя подросток употребляет слова "суперски" и "зыкински", а интеллигент - "батенька" и "дражайшая", а хозяин рынка - "в натуре" и "разрулить". И уверены в повсеместности выражения "все в шоколаде" (в смысле все хорошо - кто в жизни такое слышал). И что низшие классы поголовно именуют водку "ханкой".
Мы поняли: все мы говорим как-то не так. А может быть, что-то не то?
...А разработчики закона упустили немаловажный момент, обязательный для аналогичных законов в других странах: непременную сдачу госэкзамена для чиновников любого ранга. Когда владение литературным языком - это ценз.
В политике, особенно парламентской, любое событие можно интерпретировать и как повод для огорчения, и как положительный признак. Дума приняла Закон о защите русского языка. Это плохо, как доказательство того, что язык нуждается в защите. Это и хорошо: наконец-то защитой языка озаботились настолько, что нижняя палата дозрела до законопроекта, а верхняя отнеслась к проблеме еще серьезней, объявив думский закон незрелым. Теперь законом займется согласительная комиссия - лучший способ похоронить его как таковой. Когда в суровые времена прошлого принимались законы о борьбе с бродяжничеством, перед глазами законников были бродяги. Когда в более мягкие и близкие нам времена принимались законы о защите животных, его авторы думали о собаках, кошках и живодерах. Но те, кто решили защитить русский язык, думали ли о том, от кого, собственно, его защищать?
Мат охотно используют управленцы, офицеры всех силовых структур, а также певцы и литераторы - Сергей Шнуров и самый разрекламированный писатель прошлого года Владимир Сорокин. Но главные пользователи нецензурщины в России не они. Если бы за ненормативную лексику брали налог, то его, как и акцизный налог на водку, платили бы массы сограждан.
Они матерятся не потому, что осознанно считают: из соображений политического момента или из общей логики созданного произведения пора привнести 3-4 выражения, звучащих или смотрящихся особо ядрено. Они матерятся по совокупности причин, каждая из которых уважительна сама по себе: опять не выплатили вовремя, опять изменился ценник, опять колесо машины попало в яму времен царя Гороха, которая с годами расширяется и углубляется. Если этих факторов нет, матерятся по привычке и про запас. Не подозревая, что тем самым позволяют чиновникам, политикам и литераторам использовать точно такую же лексику, но уже с оглядкой на народ.
Еще хуже с иностранными заимствованиями. Злосчастный закон по крайней мере лишен мата, зато слов иностранного происхождения его критики насчитали чуть ли не два десятка. Когда же дошло до примеров заимствований и поисков русских аналогов, фантазия большинства комментаторов не пошла дальше споров 200-летней давности: позорища (театр) и мокроступов (калоши). Эти примеры смешнее, чем сам закон, по своей нежизненности. Если современный хорошилище и отправляется на позорище, то вместо мокроступов использует какую-нибудь другую обувь. Тот, кто в конце XIX века был бы хорошилищем (франтом), предпочитает сейчас другие развлечения. Не в последнюю очередь - экстремальный спорт. К примеру, каякинг.
Каяк - маленькая и очень удобная лодка эскимосов. Но лет 70 назад европейские спортсмены осознали, что на ней можно не только охотиться на тюленей, но и спускаться по горным рекам и вообще плавать где хочешь. У нас это случилось совсем недавно. То есть, скорее всего, энтузиасты были. Но когда единицы превратились в десятки и сотни, потребовалось слово, которого в русском языке нет. И теперь в модном журнале, рассказывающем, чем морской каякинг отличается от горного, есть такая фраза: "своеобразный гибрид сноуборда и байка для даунхилла (скоростного спуска)".
Каякингом и даунхиллом можно заниматься. Еще можно смеяться над этими словами. Сложнее всего заставить людей, говорящих эти слова, осознать себя нарушителями нового закона. Не потому, что любители экстремального спорта - завзятые анархисты. Наоборот, они, как правило, очень даже послушные граждане. Потому что сегодня, для того чтобы иметь возможность проводить отпуск в Швейцарии или в еще более дорогих заграничных горах, надо находить полное взаимопонимание если не с обществом, то с государством. Эти люди его находят. Но они существуют вне мира, в котором принимаются законы о защите языка. На работе - менеджмент и обслуживание корпоративных клиентов. На отдыхе - боулинг и дайвинг.
Можно себе представить автора закона о госязыке, который, войдя в рюмочную, призывает граждан усовеститься и заменить известные три буквы чем-то цензурным. Еще проще представить пьянчугу, который, узнав о новом законе, без всякой депутатской подсказки, под матерные смешки коллег пытается построить фразу без ругательства. Но гораздо труднее представить себе другую часть народа, которая, узнав об итогах третьего чтения в Госдуме, стала бы искать русские аналоги боулингу и даунхиллу.
Так кому же предназначен незрелый закон? Видимо, тем же депутатам Думы. Точнее, некоторой их части, проявляющей политическое беспокойство. Они надежно возвысились над уровнем привокзальной рюмочной, но им не хватит фантазии (а также денег) отправиться в горы Аляски заниматься даунхиллом. В сегодняшней России есть податное (поддатое) сословие, есть элита и есть своеобразная политическая прослойка, развлекающаяся многим, включая защиту языка. Существуют несколько словарей, и пользователи их пересекаются слишком редко.