ПРОЩАЙ, МОЙ ВОЛЕЙБОЛ
С волейболом он попрощался в своей книге "Жизнь и приключения барона фон Тизенгаузена в Советской России", увидевшей свет два года назад. Так и назвал последнюю главу: "Вверх по лестнице, ведущей вниз. Прощай, мой волейбол".
Теперь мы прощаемся с ним, Пироговым волейбола, служившим двум божествам - хирургии и спортивной игре, прожившим отпущенные ему восемьдесят три года и четыре месяца (29 октября 1919 года - 28 февраля 2003 года) между двумя полюсами - смерти и любви.
Смерть и любовь - вечные сюжеты человеческого существования, и хотя было когда-то красиво сказано: "Любовь побеждает смерть", мы-то знаем, кто кого в конце концов побеждает, а уж он-то, эскулап, резавший людей, чтобы вытащить их с того света, знал это куда лучше нас, проливающих чернила, а не кровь. Но и другое знал: непреложности (и только в этом смысле непобедимости) смерти человек может и должен противопоставить спокойное, непоказное мужество.
"...Дома, в два часа ночи - кровоизлияние в мозг с левосторонним параличом, - пишет он в своей последней книге. - Мама лежала в полном сознании и умирала спокойно, без истерик, стонов и слез; умирала так, как должны умирать русские дворяне".
Было это в октябре 1952 года: два месяца назад в Москве мужская сборная Советского Союза, одним из тренеров которой был он, Анатолий Эйнгорн, во второй раз стала чемпионом мира. Тремя годами ранее в Праге она впервые в истории волейбола завоевала звание чемпиона мира. За эту легендарную команду выступал и ленинградец Анатолий Эйнгорн. Себя к звездам той сборной не причислял, звездой, по самооценке, был до войны в ленинградском "Спартаке" дважды - в 1938-м и 1939-м - чемпионе СССР; как удав на кролика (это сравнение Константина Ревы), совершенно гипнотически воздействовал он своим блоком на нападающих противника. Лучший фортификатор отечественного волейбола, должно быть, унаследовал свой талант возводить над сеткой защитные сооружения от деда по матери, российского генерала из прибалтийских немцев барона фон Тизенгаузена Федора Густавовича, возглавлявшего инженерную службу Варшавского военного округа.
По материнской линии Александра Федоровна, родившая Тоську (как звали Эйнгорна домашние и друзья) в октябре 1919 года в Симбирске, вела происхождение тоже от знатного рода: ее мама, бабушка Эйнгорна Анна Петровна Стэккис - дочь английского адмирала Питера Стэккиса.
Дедушка по отцу, Семен Яковлевич Эйнгорн, профессор медицины, врач-гигиенист, возглавлял в российской столице институт и школу механотерапии Его Императорского Величества. Отец, Николай Семенович, родившийся в Санкт-Петербурге в богатой многодетной семье крещеных евреев, был экономистом и, чтобы обеспечить жене и детям зажиточную жизнь после революции, мотался по стране, работал в других городах, поменьше рангом, чем Ленинград, ибо в Петербурге, поясняла мать двум своим сыновьям (название "Ленинград" она никогда не употребляла), получить работу с хорошей зарплатой человеку с фамилией Эйнгорн невозможно.
Отец погиб в 1943 году в Комсомольске-на-Амуре, попав под поезд. А когда он родился, сын не знал: был отец человеком молчаливым. Не знал сын и того, в каком точно году родилась мама. Самый близкий ему человек, была она фигурой удивительно колоритной. При получении каждого нового паспорта она из года в год все молодела и молодела. В день ее смерти, в октябре 1952 года, ей было - по паспорту - всего сорок два года. "Получается, - говорил мне недавно Анатолий Николаевич, - что она родила меня в девятилетнем возрасте, а такое не описано в медицинской литературе и по сей день".
Мама, как вспоминал сын, часто говорила ему: "Хочу умереть скоропостижно, не хочу быть тебе обузой!" - так и умерла. Умирая, сказала: "Ты меня не успокаивай, я знаю - я умираю. Коля зовет меня к себе, и я этому рада, мы опять будем вместе. А Лиду свою береги, лучше нее нет человека на белом свете!" Но это я знал и без мамы".
И когда 5 января 1993 года умерла его жена Лида, и черные мысли одолели его, и Эйнгорн не знал, как жить, зачем жить (к тому же из-за болезни ног и позвоночника Анатолий Николаевич не мог выходить из дома - двенадцать последних лет был, по его словам, "невыходным"), он сел за машинку и, не желая допустить, чтобы его жена, его любимая бесследно исчезла из жизни, написал эту книгу, книгу не столько о волейболе, сколько о любви.
Теперь Наташа, дочь Анатолия Николаевича и Лидии Григорьевны, кандидат технических наук, совсем осиротела. Ее отец, как его мать в свое время, больше всего боялся стать обузой своей Наташе и старался ей помогать по дому: "Я и постель сам застелю, и на кухню доковыляю, поем, посуду помою, поглажу белье..."
Солдат, прошедший всю войну, вся грудь в боевых наградах, врач, интеллектуал, аристократ игры, человек строгих правил, внешне бывавший жестким, колючим, он был в высшей степени наделен главным человеческим талантом - талантом любить.
Осиротевшими чувствуют себя все, кто вышел когда-то из офицерской шинели полковника медицинской службы, старшего тренера мужской и женской сборных СССР 50-х годов, клубных и сборных команд нашего города. И в волейбольной Японии - тоже траур, ибо своим сэнсеем, своим учителем-богом называет Анатолия Эйнгорна с лета 1961 года после месячной стажировки в женской ленинградской команде СКИФ Ясутака Мацудайра, признанный лучшим тренером мирового мужского волейбола ХХ века.
Провозгласив по этому поводу "Ура!" в главе книги, посвященной их удивительной, трогательной дружбе-любви, Анатолий Николаевич в своей неподражаемой манере так закончил эту главу:
"А если мой Мацудайра - лучший тренер века, то кто же я?"