ДЕВУШКА С ВЕСЛОМ В СТАРОЙ КАЗАРМЕ
Я ничем не хочу опорочить любимую садово-парковую скульптуру девушки с веслом (правда, ноги у нее кривоваты и живот бугристый), но в спектакле московского Театра около дома Станиславского "Странники и гусары" по Чехову и Вампилову она стоит не там, где ей положено, а на крыше солдатской казармы - клуба. Юрий Погребничко почти всегда помещает сценических героев в казарму или лагерный барак.
На этот раз колючей проволоки не видно, зато двухэтажные койки, атомосфера ободранного, заплеванного общежития воссоздана точно. Режиссер отличается редким постоянством своих пристрастий: подавляющее большинство его работ связано с Чеховым и Вампиловым. В 90-е годы он тоже ставил "Три сестры" и "Старшего сына". В "Странниках и гусарах" Погребничко решил соединить их вместе, хотя чеховские реплики, скорее, аккомпанируют вампиловской комедии. То солдаты и офицеры из "Трех сестер" смотрят на клубной сцене фрагменты из "Старшего сына", то Сарафанов с Бусыгиным вслушиваются в разговоры Тузенбаха или сестер. Все происходит в неопределенно советское время, и Маша, Ирина, Ольга, простоватые, деревянноватые, вполне вписываются в казарменный антураж. Когда сценический текст неожиданно съезжает в сторону "Чайки" и проблемы хомутов, зал разражается смехом. Погребничко любит такого рода гротескные сдвиги. Поджег, скажем, Васенька соперника Сильву с обольстительной Наташей, и вдруг звучит бетховенская ода "К радости". Впрочем, постановщик крайне редко развлекает публику забавными трюками. Он строг, улыбается мрачновато. И от актеров требует сдержанности, даже бесстрастности, что в первом действии несколько расхолаживает.
Кусочек мира, выхваченный Погребничко из потока жизни, не дающий ему покоя уже несколько десятилетий, - это русско-советский мир неустроенности, жестокости и странности. С точки зрения режиссера, со времен Чехова в нашей жизни ничего сущностно не изменилось. Более того, с 1970-х тоже не произошло кардинальных перемен, для Погребничко все застыло. Поэтому главный герой постановки, Алексей Левинский, легко переходит от роли Сарафанова к роли Вершинина. А в конце все действующие лица, чеховские и вампиловские, участвуют в празднично-траурном грузинском застолье с непременным многоголосным пением. Впрочем, на фоне аплодисментов звучит еще постскриптум о чистых душах, получающих в конце концов утешение. Боюсь, утешение, предложенное Театром около дома Станиславского, многих не устроит. Слишком печальное. Что же касается Погребничко, трудно сказать, где в его мироощущении кончается горечь и тоска, а где начинается ностальгия по прошлой, что ни говори, жизни.