АМУР С ПРИЧЕСАННЫМИ БРОВЯМИ
ЗА ТРИ ВЕКА ПЕТЕРБУРГ СТАЛ СТОЛИЦЕЙ РУССКОГО АНТИКВАРИАТА
Как нельзя представить Петербург без весеннего запаха корюшки, без лип Летнего сада и атлантов Эрмитажа, так нельзя его представить без коллекционеров. О них шла молва как о подпольных миллионерах, которые тратят свои баснословные капиталы на всяких там Брейгелей, Брюлловых и Тропининых. Нет, чтобы как все нормальные люди в Сочи поехать и лихо спустить миллионы в интуристовском ресторане в объятиях белокурых богинь.
ДОН КИХОТЫ ИЛИ ПЛЮШКИНЫ?
Но какие уж там рестораны, если многие коллекционеры ходили в потертых пиджачках, а на обед выбегали со службы в ближайшую пирожковую, где тешили себя жидким чайком и пирожками с капустой. А жили часто в огромных коммуналках, где всячески стремились охранить свою заповедную территорию от любопытных глаз соседей.
Были среди них и плюшкинские типы, которым важно было одно - владеть. В их полутемных комнатах под диванами могли храниться севрские бисквиты и мейсенские пастушки двухвековой давности или бронзовые безделушки работы лучших парижских мастеров. Хватало сознания того, что шедевры принадлежат им. Но были и натуры открытые, которые охотно шли на контакт с музеями, выставляли свои вещи на выставках, публиковали их в каталогах.
Чтобы начать собирать коллекцию в 50-е или 60-е годы, миллионы были не нужны. Просто потому, что рынок был большим, ценителей мало, а тут еще началось массовое жилищное строительство, коренные петербуржцы расставались с обжитыми коммуналками и переезжали в хрущевки. И что было делать с громоздкой мебелью и огромными картинами в потускневших багетах?
Это была память о жизни семьи в другую историческую эпоху, и эта память была обременительна и взрывоопасна. Поэтому крушил топором идеологически подкованный внук бабушкин ореховый шкаф или конторку красного дерева, или, в лучшем случае, сдавал за бесценок в комиссионку. Те комиссионки и представить сегодня невозможно. Там пылились в горках карельской березы сказочные бокалы работы Императорского стеклянного завода и фарфор чуть ли не виноградовских времен.
КАК В РУССКОМ МУЗЕЕ НЕ БЫЛО 100 РУБЛЕЙ
Музейщики в те времена тоже были чрезвычайно разборчивыми: как рассказывает заведующая отделом декоративно-прикладного искусства Русского музея Елена Александровна Иванова, вещи позднее александровского ампира их уже не интересовали. Но даже в те времена антикварного рая для Елены Александровны существовал незыблемый закон - раз работаешь в музее, заниматься коллекционированием не имеешь права, иначе неизбежен конфликт интересов.
Вот пришла она однажды к богатой вдове на улицу Чайковского, в конце разговора хозяйка предлагает: "Леночка, у меня в кладовке есть неплохое бюро, купите его для себя, хоть за сто рублей". Взглянула Елена Александровна на то бюро и ахнула - уникальная подписная работа мастера Кёля, 1781 год. Такого класса вещей в музее тогда не было. Она взяла бюро в музей на временное хранение, а сама кинулась к тогдашнему директору Василию Пушкареву - надо срочно выкупать вещь! Но не нашлось в Русском музее этих ста рублей.
Пока отыскивали нужную сумму, владелица умерла, из Москвы приехала ее племянница вступать в права наследования. Тетушкина оценка ей показалась смехотворной, и она запросила с музея уже 400 рублей. История закончилась хорошо - Русский музей все-таки сумел выкупить уникальную работу. Но было немало случаев, когда музейщики не успевали, - сразу после смерти коллекционера уникальные вещи буквально растворялись.
КОЛЛЕКЦИИ СПАСЕННЫЕ И УТРАЧЕННЫЕ
...Жили когда-то в коммуналке на Марсовом поле муж и жена, причем жена была дочерью крупного петербургского промышленника, их комнаты были забиты дворцовыми вещами. После смерти жены муж стал контактировать с музейщиками, но был очень капризен, набивал цену, боялся продешевить. Конец печален - буквально за две недели до его смерти некая предприимчивая гражданка оформила с ним брак. Ей все и досталось, эта коллекция тоже растворилась в воздухе, как улыбка Чеширского кота.
Правда, есть и иные примеры. С большим уважением вспоминает Елена Александровна Лидию Ивановну Каравозину, она была интеллигентным одиноким человеком, преподавала французский, причем в последние годы жизни давала уроки бесплатно - только бы ученицы приходили, чтобы не умереть одной в пустой квартире. А собирала Лидия Ивановна фарфор и бисер и всю свою коллекцию передала в дар Русскому музею.
Но и тут не обошлось без постороннего вмешательства. За ней в последние месяцы стала ухаживать какая-то женщина, "для удобства" она перевезла Лидию Ивановну к себе, а в ее квартиру на Московском проспекте вселила собственного сына. После смерти Лидии Ивановны эта особа обнаружила дарственные и пришла в музей с требованием вернуть ей коллекцию. Но поскольку завещания у новоявленной наследницы не было, разговор с ней был коротким.
А вот химик Тищенко не был коллекционером, но в его семье из поколения в поколение передавались хорошие вещи музейного класса, и он еще при жизни отдал музею фарфор ХVIII века, серебро, красивую люстру...
У всех на слуху братья Ржевские, подарившие Русскому музею свою богатейшую коллекцию. Некоторые говорят об Иосифе Ржевском с высокомерным сожалением - дурачок, с такими сокровищами расстался, а теперь спит на раскладушке на фоне пустых стен. А ведь недавно на тех стенах висели работы Нестерова, Шишкина, Бенуа, Серебряковой, Петрова-Водкина...
Но по большому счету Иосиф Ржевский свою коллекцию спас от самых разнообразных притязаний. Сейчас коллекция демонстрируется в Мраморном дворце, причем сам коллекционер участвовал в оформлении экспозиции, расставляя бронзу и мебель, развешивая картины так, "как дома", он и экскурсии здесь проводит. Музей издал великолепный альбом, посвященный этому собранию. И стали братья Ржевские новой легендой Петербурга.
НОВЫЕ ВРЕМЕНА
Но Ржевские - последние из могикан. Ушло великое племя коллекционеров, с которыми десятилетиями работали музеи. Их имена музыкой звучат для людей посвященных - Эзрах, Рыбаковы, Тимофеевы, Голод... Благодаря теснейшему сотрудничеству с коллекционерами Русский музей первым в стране создал в свое время великолепную экспозицию декоративно-прикладного искусства, которая в 16 залах красноречиво демонстрировала эволюцию стилей от Петра I до современности.
Сейчас на антикварном рынке правят бал новые собиратели и владельцы антикварных салонов. Они в музей за консультацией и советом, как правило, не обращаются, потому что сами с усами. Елена Александровна со смехом вспоминает одного крутого собирателя, который считает, что окружен вещами ХVIII века. А по ее мнению, это начало ХХ. Это историзм все карты спутал, вошли в моду старинные вещи и их стали успешно копировать. Отличить, конечно, можно, только для этого знания нужны, чутье.
Однажды Елена Александровна предложила студентам исторического факультета, будущим искусствоведам, отличить две одинаковые чашки, но одна была создана при Елизавете Петровне, а другая при Николае II. Спорили они, спорили, а потом одна зоркая девушка сказала: смотрите, у этого амура на чашке брови лохматые, значит, это ХVIII век, а у другого амура брови аккуратно причесаны, стало быть, это копия. И ведь правильно. Два века назад мастер писал вольно, размашисто, а копиист делал свою работу педантично и аккуратно, поэтому и "причесал" брови у амура.
Одержимые одиночки умудрялись находить сокровища повсюду. Шел такой собиратель фарфора по улице и на всякий случай в окна первого этажа заглядывал. В десятках окнах - ничего, а в сотом стоит на подоконнике прелестная фарфоровая фигурка гарднеровского завода. И после страстных переговоров с хозяевами она все-таки оказывалась у коллекционера. Да что там, если коллекционеры даже на свалках очень приличные вещи находили!
Спасая от забвения и уничтожения старые вещи, они все-таки не дали окончательно прерваться связи времен. И теперь седой внук, который когда-то с легкостью расставался с "древним хламом", случайно увидев в музее родной шкаф, вздохнет и вспомнит свою изящную остроумную бабушку. Бабушка-то оказалась права, и вечный ее шкаф, который только красивее становится, тоже прав. И значит - спасибо коллекционерам, которые донесли до нас правду иных эпох, воплощенную в вещах.