ОЛИМПИЕЦ ЗА ПУЛЬТОМ
Сегодня исполняется 100 лет со дня рождения выдающегося российского дирижера Евгения Мравинского
Еще при жизни его называли "великим", благоговейно помещая имя нашего петербургского земляка в один ряд с теми дирижерами, кто прочно обосновался на музыкальном Олимпе: Караяном, Тосканини, Фуртвенглером, Вальтером. С рождения будущий маэстро был окружен миром звуков. И этому миру он посвятил свою долгую и прекрасную жизнь.
Высокий, подтянутый, утонченно-рафинированный кавалер - таким, наверное, Мравинский являлся в качестве солиста миманса в родном для него театре, получившем позже имя Кировского. После окончания Ленинградской консерватории он начал свою творческую карьеру как театральный дирижер. В 1937 году (!) он дирижирует в Ленинградской филармонии премьерой ныне знаменитой Пятой симфонии Шостаковича. Это был поворотный момент, связавший вместе судьбу двух гениев в один союз. Мравинский "слышал" в фанфарной поступи симфонической меди Шостаковича отнюдь не "Марш энтузиастов", но тяжелое бремя эпохи, названной потом "cталинской". Позже Дмитрий Дмитриевич доверял Евгению Александровичу первое исполнение своих самых концептуальных сочинений.
Победа на I Всесоюзном конкурсе дирижеров в 1938 году приводит Мравинского на пост главного дирижера оркестра Ленинградской филармонии. Полвека они жили и творили вместе, бок о бок - дирижер и его оркестр. Стали неразделимым целым. Мравинский разрешал оркестру выступать без него, но сам никогда и ни при каких условиях не выступал с оркестрами других стран. О характере главного дирижера ходило немало слухов и легенд. Например, когда музыканты оркестра начали целыми группами эмигрировать на Запад, то Мравинского вызвали "на ковер", в обком КПСС. Там поинтересовались, мол, почему это от вас, уважаемый Евгений Александрович, бегут люди? Ответ маэстро был мгновенным: "Это они от вас бегут, а не от меня!"
Каждый его концерт - и дома, и за рубежом - становился событием. Заграничные гастроли оркестра Мравинского оборачивались триумфом советской музыкальной культуры повсюду: от Японии до США. Но с особым нетерпением ждали, когда маэстро встанет за пульт в родном Большом зале. От его фигуры слушатели получали почти эстетическое удовольствие: Мравинский всегда был скуп на мимику и жесты, но каждое движение маэстро как бы продолжалось в нюансировке интонаций разных инструментальных групп оркестра. Помню, как от одного поворота головы, от одного взлета чуть изогнутой, будто чуть удивленной брови менялся ритм и громкость звучания самых сложных симфонических партитур. Главное удовольствие получали те меломаны, которые располагались во время концертов Мравинского на хорах Большого зала - как раз напротив дирижера. Они-то видели лицо олимпийца, напрямую беседующего со Всевышним с помощью музыки.
Потом, когда концерт заканчивался, вспыхивала овация. Мравинского вызывали, как правило, не один раз. Вот уже и концертмейстер отпустил оркестр со сцены. И тут вдруг... совсем из-за другой кулисы появлялся в гордом одиночестве маэстро. Он останавливался где-то на середине сцены, посреди пустых стульев, и отточенным широким жестом правой руки обводил вокруг себя, призывая публику вообразить присутствие оркестра. Овация вспыхивала еще более неистово. А Мравинский на секунду замирал, будто всматриваясь в лица тех, кому он в этот вечер дарил радостные и возвышенные эмоции. Рука его завершала жест благодарности в районе сердца.
Сколько раз довелось быть свидетелем подобной мизансцены, столько раз охватывало чувство благоговейного восхищения ее простотой и естественностью. В этом был весь Мравинский - человек, хранивший достоинство мира звуков и открывавший его тысячам людей в трагически противоречивой красоте.