АЛЕКСЕЙ ГЕРМАН: МЕСТО ЖИТЕЛЬСТВА И СРЕДА ОБИТАНИЯ
Добиться у него интервью чрезвычайно трудно. Его верная спутница - ангел-хранитель Светлана Кармалита всегда тщательно выспрашивает у назойливого журналиста о содержании и смысле возможного диалога. Ее можно понять. Покой Алексея Юрьевича охранять и оберегать нужно и важно. Тем более что нынче ему не очень здоровится. Да и съемки его нового фильма забирают немало сил и нервов. Вот уже четвертый год он бьется над тем, чтобы найти кинематографический эквивалент знаменитому фантастическому роману братьев Стругацких "Трудно быть богом". Впрочем, Герману не привыкать ждать итогов собственного творчества. Пожалуй, только его дебют - "Cедьмой спутник" - быстро нашел дорогу на экран.
Каждый последующий фильм имел драматическую судьбу, но, наверное, отчасти и поэтому они навсегда запоминаются тем, кто их видел. Каждое название занесено в справочники и энциклопедии - "Проверка на дорогах", "Двадцать дней без войны", "Мой друг Иван Лапшин", "Хрусталев, машину!"
А разговор с классиком незадолго до его 65-летия начался с вещей совсем не кинематографических, ибо о кино Алексей Юрьевич всегда высказывается охотно и резко. Захотелось услышать из его уст совсем другие истории. И я услышал.
- Как вы обычно представляетесь при знакомстве?
- Обычно так и представляюсь: Алексей Герман.
- Где вы нынче обитаете?
- Сегодня мы всей семьей живем на Петроградской стороне. Наша улица называется Кронверкский проспект. Все дело в том, что мы очень долго жили перед этим на Марсовом поле. Примерно лет сорок. А до этого - в доме номер 25 по набережной Мойки, в квартире на первом этаже. Это - напротив последней квартиры Пушкина. Именно туда мы приехали сразу после войны с Севера в 1945 году. В Ленинграде тогда не было никаких кошек. Всех их съели во время блокады. А мы прибыли из Полярного, где была база Северного флота, куда заходили корабли союзников. И вот однажды на американском корвете родила кошка. И нам дали от нее котят. В Ленинград мы привезли с собою только одну американскую кошку. Ее звали Тудс. Кошек уже не ели. Она однажды сбежала от нас и, видимо, очень способствовала росту популяции кошек в послевоенном Ленинграде и тем самым братству наших народов.
- А сегодня вы не способствуете росту кошачьего племени?
- Нет. Кошек дома у меня нет. Есть две собаки, но они живут на даче в Репино.
- Какой вид открывается из окон вашей квартиры?
- А из нашего окна открывается двор. В свое время мы продали квартиру на Марсовом поле и уехали в Москву. Поэтому два года был москвичом, даже имел московскую прописку. Но мне в Москве жить не понравилось. А моя жена и мой сын всегда были москвичами, но жили здесь. Поэтому мы оставили хорошую квартиру в Москве, в которой практически не жили. Я вернулся обратно в Ленинград.
- Неужели в Москве неинтересно жить?
- Мне там было скучно жить. И кино там скучно снимать. Там люди так приобщились к "зеленым", что их уже не отмыть, кроме одного человека. А все остальные начинают деловые разговоры с вопросов: "Сколько?", "За сколько?" Там Гонконг какой-то! Поэтому мы и переехали сюда. В Москве замечательный городской глава Лужков, энергичный, сильный, прекрасный человек, но он зачем-то занялся архитектурой и скульптурой. Жуков у него на собаке какой-то едет, рядом с Манежной площадью. А сама эта площадь изуродована до такого состояния, что на следующий день, когда придет к власти новый городской глава, из нее начнут делать бомбоубежища. Всего в Москве много, шумно, глупо. И при этом пахнет мочой и ворами. "Коли суждено при Цезаре родиться, лучше жить в глухой провинции у моря". Это Бродский сказал.
- У вас большая квартира в Петербурге?
- Не очень. Но набились сюда все: собаки, дети в количестве одного ребенка. И мы со Светланой. Может быть, нам удастся сделать надстройку на чердаке. И тогда мы улучшим вид из квартиры.
- Какое место вы выбираете для прогулок?
- Я сейчас еле ноги таскаю после болезни. Вообще, я гулять не люблю. Есть любимые места в Ленинграде. Это - Марсово поле, которое мы "предали", набережная Мойки. Мне нравится и Кронверкский проспект, который очень милый. Вокруг какие-то кафе. У нас в доме есть ресторанчик, который называется "Cалхино", с его хозяйкой мы при встрече целуемся. Словом, такой немного сумасшедший дом. Бомжи ходят в диком количестве, но мирно бродят.
- А есть улицы, которых вы избегаете?
- Честно сказать, не очень люблю новые районы. У меня большая часть семьи после Октябрьской революции оказалась за границей. Однажды к нам приехала тетя моя, Ольга Константиновна Игнатьева. А мой папа был бешеный патриот страны и города. Он и повез ее показывать ей "хрущевские" новостройки и начал дико хвастаться ими. Она смотрела-смотрела и говорит: "Юра! А почему ты думаешь, что всего этого вам бы не построил царь? Ведь старую часть города он вам построил не так уж и плохо". И папе было нечего ей ответить. Поэтому я и не очень люблю там ходить.
- Вы знаете своих соседей?
- Конечно, и даже здороваемся. Есть какие-то люди, которые знают, что я - режиссер. Им это даже интересно. Хотя если у нас прорвет батарею, то орать на меня соседи снизу будут точно так же, как и на других.
- Если бы вам довелось переехать, то какое бы место вы выбрали? Наверное, обратно, в дом Адамини на Марсовом поле?
- Может быть, и туда. Однако в нашей квартире, да и в самом доме, многое уже изменилось. В доме Адамини уже испорчено все, что можно. Во-первых, там внизу открыли ресторан. И я даже ставил подписи протеста против этого. Не помогло. Ресторан открыли в том подвале, где после войны был склад нашей концлагерной одежды, у которой вышел срок использования. Зачем ее надо было вести в Ленинград и хранить - непонятно. А над складом жила известная питерская писательница, правозащитница Нина Катерли. К ней от этой одежды прибегали блохи. А в нашей квартире № 25 в доме номер 1 по набережной Мойки поселились совсем другие люди. Когда я вернулся из Москвы и пытался ее купить, то новые хозяева в этом мне отказали. Саму же квартиру разделили на две части. Одна пошла в жилой фонд, а во второй части квартиры устроили склад унитазов. Вот такие странности нашего города.
- Ваше последнее достижение?
- Я продолжаю снимать свой фильм, несмотря на то что сильно болею.
- Сегодня вы уже видите свет в конце тоннеля?
- Это немного банальный вопрос режиссеру, который так долго снимает свой фильм.
- Хорошо. Спросим по-другому: вы уже видите реальные очертания фильма?
- Очертания все время есть. То я три месяца болел. Как только я выздоровел, выяснилось, что Леонид Ярмольник должен сниматься в другой картине, у Тодоровского-младшего. Это очень хорошо. К Лене нет никаких претензий. Сейчас я работаю с его дублером. И мне спокойнее и уютнее работать сейчас с дублером. Потому что не люблю с артистами спорить. Поскольку действие сюжета происходит в четырнадцатом веке, то студенты Мухинского училища заново создали исторический реквизит. За что им большое cпасибо. Ведь на "Ленфильме" со времен Козинцева подобный реквизит пропал. Кому он был нужен? Не знаю. Если говорить еще о приятных вещах, то французы мою последнюю картину "Хрусталев, машину!" включили в список пятидесяти лучших лент за всю историю кино.
- Что это означает для вас?
- Не скрою - это приятно. В июле планируется показ картины по каналу "Культура". Кому это интересно, то пусть не обращает внимание на сложность киноязыка. Это - моя попытка оказаться внутри ситуации. Ведь все кино в мире строится на том, чтобы режиссер оказался вне ситуации. А это как раз попытка проникнуть внутрь ситуации, которую многие презирают, а многие - ценят. Кроме того, это антикультовский фильм. Что нынче немодно, потому что сейчас идет скрытая реабилитация Сталина.
- Вы по-прежнему считаете себя антисталинистом?
- Что значит - "по-прежнему"?! Каждый нормальный человек не может считать себя поклонником Сталина. Так может думать, например, Хазанов. Он, по-моему, очень трусливый человек, поэтому на всякий случай он стелет дорожку и в одну сторону, и в противоположную. Если демократы останутся, они же его не тронут за то, что он любит Сталина. А если сталинисты придут, то ему кажется, что они его за это простят. Они не простят все равно.
- 21 сентября вы пойдете голосовать на выборы губернатора?
- Пойду. А почему нет? Я же ленинградец.
- Вы всегда голосовали?
- Нет. При большевиках я всегда со страху брал открепительный талон, чтобы меня потом не упрекали, будто я не голосую. При новой власти я голосовал один раз за Собчака, а потом я не понимал: надо ли голосовать? Ведь я был не то москвичом, не то ленинградцем. И власть как-то обходилась без моего голоса. Они, политики, все время рассуждали: мол, не те люди пришли во власть, мол, кто-то проиграл выборы, кто-то выиграл.
- А вы без них можете обойтись?
- Нет. А как? Кто будет главным? Кто-то же должен быть главнее нас.
В Москве мне скучно жить и скучно снимать кино. Там люди так приобщились к "зеленым", что их уже не отмыть. Кроме одного человека...