НЕГРОМКИЙ ГОЛОС ЭПОХИ
Зимой нынешнего года мне довелось, прогуливаясь по Арбату, встретить... Окуджаву. Это не мистика, а то, что в искусствоведческих кругах называется артефактом. Сначала я вздрогнул: на меня из переулка вышел знаменитый поэт. Успокоившись и приглядевшись, понял: я оказался перед памятником Булату Шалвовичу. Бронзовый Окуджава, как-то смущаясь, расположился среди "макдоналдсов" и лавок, забитых антиквариатом. Он словно вышел в булочную за хлебом, да так и остался на улице, пораженный увиденным. Из лавочек и киосков неподалеку неслись совсем другие песни...<br>
И почему-то вспомнилось, как на первом курсе купил первую пластинку с песнями Окуджавы, как потом слушали ее на вечеринках. Не было лучше и ценней подарка другу, чем эта пластинка. Песни барда звучали негромко, но очень слышно. Они пронзали душу, оставаясь в ней навсегда. Сердечная исповедальность текстов прорезалась даже там, где речь шла о комсомольской богине или комиссарах в пыльных шлемах. Мы верили Окуджаве, и он нашу веру никогда не обманывал. Поэт по призванию, интеллигент по воспитанию и самой своей природе, Булат Шалвович спокойно отстаивал те идеи справедливости и братства, о которых другие шумно кричали с трибун или с размахом описывали в километрах соответствующей прозы. Он никому ничего не навязывал, а просто читал свои стихи, а иногда их пел...
Окуджава первым взял в руки гитару, чтобы озвучить ритмом музыкального перебора мелодику стихотворной строки. Уже вслед за ним потянулись небритые геологи, "мэнэсы", физики и лирики, соорганизовавшиеся в движение авторской песни, вооружившиеся строками Окуджавы: "Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!" Поэт был первым, и потому все удары и критику он принял на себя, но устоял, ибо был если не символом, то уж точно человеком-знаком. И недаром Марлен Хуциев запечатлел его в фильме "Застава Ильича" вместе с другими "шестидесятниками" на поэтическом вечере в Политехническом музее. Пафос публичности сменился уже через несколько лет негромкими кухонными дебатами под водку и яичницу. И уже в "Полетах во сне и наяву" два друга юности размеренно и расслабленно напевали про синий троллейбус, уютно расположившись за кухонным столом, соответствующим образом сервированным.
В буднях гигантских строек, "в веселом грохоте, огнях и звонах" царило одно настроение эпохи развивающегося в неизвестном направлении социализма. В душах и умах те же строители коммунизма мечтали о другом - о "cоциализме с человеческим лицом" и потому так страстно желали обрести романтический идеал героя. Булат Окуджава предложил нам три варианта. Первый был связан с интеллигентской средой. Второй пришел в нашу культуру из времен Великой Отечественной, на которой успел побывать поэт. Оттуда появились его вчерашние школьники в шинелях в фильме Тодоровского-cтаршего "Верность" и "Жене, Женечке и "катюше" Владимира Мотыля. А за третьим вариантом романтического героя, противостоящего лжи официоза, парадного лицемерия и комфортной подлости, пришлось почитателям Окуджавы отправляться в "Путешествие дилетантов" в глубь уже позапрошлого столетия. Его взгляд на эпоху Николая Первого в веке девятнадцатом как-то странно рифмовался с деталями духовной жизни нашей истории периода правления верного ленинца Леонида Ильича. Из этого пытались даже сделать театральный старинный водевиль, но попытка не совсем удалась. Слишком наглядны были аллюзии и параллели.
Бурный развал прежней системы ценностей, желание высказаться, выговориться, выкрикнуть все, о чем молчалось в расцвет застоя, бездумный рывок навстречу Западу - все это не могло не заглушить негромкий голос одинокого человека, упрямо поющего про виноградную косточку и надежды маленький оркестрик. Булат Шалвович ненамного пережил ту эпоху, голосом и совестью которой он был. Многие поспешили растоптать то, чем мы все гордились, о чем мечтали, к чему стремились. Соблазн нравственного ренегатства, казалось, отодвинул фигуру Окуджавы куда-то на периферию внимания трудящихся масс.
Однако, чтобы ни происходило на дворе, кто бы ни правил страной, всегда и во все времена мы будем вслед за Верещагиным напевать романс о госпоже Удаче. И всегда в майский день, в день рождения поэта, в финале "Белорусского вокзала" будет подкатываться к горлу комок, и слезы сами навернутся на глаза, когда мы услышим (в который раз!): "Здесь птицы не поют..." А вслед за этим грянет тот самый невероятно пронзительный марш поколения победителей, вернувшихся с войны домой. Наверное, единственный громкий марш, который сочинил в своей жизни Булат Окуджава.